Ловкачи - Александр Дмитриевич Апраксин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Зинаиды Николаевны дома нет-с, они не скоро будут.
Огрызков этому не поверил.
Он понял, что здесь сделано распоряжение, именно ввиду ожидания Ивана Александровича, никого не принимать, и настойчиво сказал лакею:
– Это все очень хорошо, но меня Зинаида Николаевна примет. Пойди доложи и подай им мою карточку.
Он достал из красивого бумажника, с массою налепленных на нем золотых, серебряных и эмалированных вензелей, лоскуток картона с изображением своих имени, отчества, фамилии и адреса и совал его в руку слуге.
Но тот упирался. Видно, ему было строго-настрого приказано никого не допускать.
– Доложить-то некому, – отнекивался он и в то же время поглядывал в раскрытую дверь на улицу, боясь, как бы не подъехал запоздавший и ожидаемый гость.
В самом деле, стоило бы им тут встретиться, чтобы его госпожа была скомпрометирована.
Но Огрызков понял, что таким простым путем тут ничего не поделать. Он сказал:
– Поди, говорю я тебе, доложи обо мне Зинаиде Николаевне, что я прошу меня принять по делу Ивана Александровича Хмурова. Я знаю, что они дома и что Иван Александрович должен был сегодня, около двух, быть здесь, но ему никак нельзя, и он поручил мне. Теперь понял?
Едва было произнесено имя Хмурова, как лицо лакея снова преобразилось и заулыбалось почти радостно, такое магическое действие производил этот человек вообще на слуг: лакейство трактиров и клубов и всяческих собраний, даже и частных домов, в нем души не чаяло.
Он пошел с докладом и вернулся почти бегом.
– Пожалуйте-с, – попросил он, помогая Огрызкову снять пальто.
В едва сдерживаемом волнении сидела молодая, красивая вдова в своей гостиной. С минуты на минуту ожидала она прибытия того человека, который как солнце освещал отныне путь ее жизни, и вдруг этот доклад… Чужой вместо него!.. Что могло это означать?.. Огрызков? Да, она помнит, она знает его, он был ей однажды представлен и даже когда-то сделал ей визит…
Страшно перепуганная, предчувствуя беду, ощущая в буквальном смысле слова физическую боль в сердце, до такой степени она была встревожена, Зинаида Николаевна устремила взор своих прекрасных глаз прямо на дверь, и ей казалось, что гость страшно мешкал, мучительно долго томил ее в ожидании.
Но вот на пороге остановился с поклоном Огрызков.
«К чему эти формальности? – думала она. – Скорее бы, скорее к делу!»
Но в то же время она привстала с диванчика, на котором ждала, и, протягивая ему руку, сказала, стараясь сдержать себя:
– Здравствуйте, Сергей Сергеевич. Прошу вас садиться.
Он сел.
Чувствуя ли или по добродушию своему догадываясь только, смотря на это красивое и теперь взволнованное лицо, какую муку бедная женщина должна была испытать, Огрызков тотчас же, не медля и без лишних фраз, приступил к делу.
– Иван Александрович внезапно вызван из Москвы телеграммою, по случаю болезни его дядюшки…
Миркова побледнела.
Сергей Сергеевич, тотчас подметив это, счел долгом прибавить:
– Он так перепуган содержанием депеши, что я же должен был его успокоить. Но ему пришлось выехать немедленно, тем более что в час сорок минут отходил курьерский поезд…
– И он не мог сам ко мне заехать на минуту? – спросила она с укором.
– В такой поспешности, страшно взволнованный, – попробовал было оправдать его Огрызков.
– Так как же к вам, Сергей Сергеевич, он успел? Он догадался и солгал:
– Не он ко мне ездил, а я был у него в минуту получения депеши. Он даже хотел к вам, но тогда уж не попал бы на курьерский поезд…
В глубокой скорби поникла она головой, но почему-то все это казалось ей игрою, шуткою, если не обманом. Она спросила:
– Где же это больной дядя? Никогда ранее он мне ни о каком дяде не упоминал…
– Его дядя в Варшаве…
– В Варшаве? – переспросила она. – Так он уехал в Варшаву… Да только проехать туда и обратно нужно четверо суток.
– Самое большое через неделю он будет обратно, – попробовал Огрызков утешить ее добрым, мягким тоном.
– Через неделю! – повторила она с такою грустью, что ему стало ее неимоверно жаль.
Он позволил себе придвинуться к ней несколько ближе и, понизив голос, вкрадчиво, но ласково, как говорят с малыми детьми, которых хочется успокоить, сказал ей:
– Ради Бога, Зинаида Николаевна, не тревожьтесь и не огорчайтесь даже. Неделя быстро промчится…
– Где быстро? – перебила она его. – В ожидании…
– Вы каждый день, еще сегодня же ночью с пути, будете получать от него известия, сперва телеграммы, потом письма…
– Письма?! – воскликнула она почти с негодованием. – Да разве вы не знаете, сколько времени нужно, чтобы ко мне дошло оттуда его первое письмо?
– А может быть, он и сам, приехав на место, убедится, что можно обойтись без него, и сейчас же вернется. Разве ему-то легко было отсюда уезжать? Прочтите, вот что он вам пишет.
– Давайте, давайте скорее!
Нервною рукою разорвала она конверт и развернула кругом исписанный лист почтовой бумаги. Оттуда выскользнули две сторублевые. Ничего не понимая, она только успела проговорить:
– Это что такое?
Огрызков попробовал было ей пояснить, но она не слушала, а жадно читала, и глаза ее наполнились слезами.
Он смотрел, как одна из них, переполнив веки, сорвалась жемчужинкою и скатилась по щеке… Но она продолжала читать и прочла все до конца. Тогда только поднесла она платок к глазам и сказала:
– Зачем это все?
Огрызков не совсем ясно понял, в чем дело и о чем она говорила. Из вежливости он счел долгом сказать:
– Мне и его-то было ужасно жалко. Уехать в такую минуту, оторваться от всего сердцу дорогого…
– Да зачем, зачем все в жизни так устроено, – повторила она более ясно и определенно свою мысль, – что едва человек приближается к счастью, к радости, оно с насмешливою улыбкою отходит от него?
– Не жалуйтесь, Зинаида Николаевна, из-за нескольких дней грусти и ожидания на судьбу и на недостаток счастия! – сказал в ответ на это Огрызков. – Вы скорее избалованы жизнью, нежели обижены ею.
– Я-то избалована?
– Простите великодушно, – продолжал он, – но я и сам-то себя считаю в некотором роде избранником фортуны, а про вас и говорить нечего. Вы прямо любимица ее.
– Легко судить со стороны!
– Помилуйте! – настаивал он вполне убежденно. – Вы молоды, красивы, свободны, богаты… Стоит вам пожелать – и десять, двадцать достойнейших людей Москвы будут искать вашей руки…
– Достойнейших! – повторила она почти с горечью. – В чем же это
