Ловкачи - Александр Дмитриевич Апраксин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как куда? В Питер!
– У меня там столько долгу, столько всяких пакостнейших дел и делишек, что за последнее время я по улице не мог безопасно пройти! – признался откровенно Хмуров.
– Поезжай в таком случае в Варшаву: город хороший, нескучный и, в довершение всего, недорогой.
– Но что я там буду делать? По-польски ни слова…
– И без польского языка обойдешься, – ответил Пузырев. – А ты, брат Иван Александрович, лучше вот мне что скажи: сколько у тебя останется всего в наличности с того момента, как ты мне за страховку отдашь семьсот рублей?
На этот раз Хмуров опять попробовал оттянуть что-либо. Он воскликнул:
– Неужели же мне одному вносить всю страховую премию?!
– Как мы условились, – спокойно отвечал Пузырев, – так оно и будет, конечно. Я же беру на себя все расходы по поездке вдвоем с больным Григорием Павловичем Страстиным в Крым.
– У меня очень мало останется! – уныло заявил Хмуров.
– Да и у меня тоже, – сказал Пузырев. – Только все-таки интересно бы знать, сколько именно, чтобы рассчитать, как ты там в Варшаве можешь жить?
– Проживу как-нибудь!
– Вот видишь, до чего ты скрытен! – укоризненно ответил на это Пузырев. – Где и в чем новое товарищество, если ты постоянно из всего делаешь тайну?
– Никакой тайны! Изволь, я, пожалуй, при тебе сосчитаю.
Он вынул бумажник и выложил на него все свои деньги.
Оказалось две тысячи сто семьдесят рублей.
– Что ж, это прекрасно! – заявил Илья Максимович.
– Ничего нет прекрасного! Я тебе еще из них за страхование должен дать семьсот.
– Ну так что ж? Останется почти полторы тысячи. Кажется, можно на это прожить в Варшаве два-три месяца, не нуждаясь?
– Да, если не держать экипажа, – с прискорбием согласился Иван Александрович.
– А на какой черт он тебе там нужен? Здесь я еще понимаю! Тебе надо пыль было пустить в глаза, а там чем скромнее, тем лучше. Живи, ни в чем себе не отказывая, но и не шуми особенно много. Пошуметь мы еще успеем, – советовал Пузырев.
– Конечно, успеем! – согласился и Иван Александрович.
– В таком случае ты согласен? – спросил Илья Максимович.
– Нечего делать, приходится волей-неволей соглашаться. Теперь пятый час, я поеду к ней как будто ни в чем не бывало, проведу весь вечер с нею, буду строить планы, а завтра пошлю ей пресловутое письмо и уеду…
– С кем письмо-то пошлешь? – поинтересовался Пузырев.
– Думаю, с Огрызковым, – ответил Хмуров. – Есть у меня такой приятель. Сам человек богатый и репутации хорошей.
– Самое прекрасное дело!
Хмуров встал, считая все поконченным, и, пряча деньги в карман, сказал:
– В таком случае до завтра?
– Только постой, ты мне деньги-то, семьсот рублей, за страховку передай.
– Разве это сейчас нужно?
– А то когда же? Ведь завтра до двенадцати ко мне доктор приедет свидетельствовать.
– Я мог бы утром…
– Ну, глупости! Утром ты еще проспишь, да и не все ли тебе равно? – убеждал его Пузырев.
Хмуров нехотя достал снова бумажник и с прискорбием отсчитал семь сотенных. Отдавая их Пузыреву, он сказал:
– Денег уйма уходит, а что-то еще выйдет из этого.
– Положись на меня.
Они пожали друг другу руку и одновременно вышли. Илья Максимович отправился проведать своего больного Страстина, а Иван Александрович помчался в ожидавшей его коляске к Зинаиде Николаевне Мирковой.
Там уже начинали терять терпение. Хотя накануне, расставаясь, Хмуров и предупредил ее, что в этот день приедет позже обыкновенного, но начиная с двух часов она уже мучилась и не отходила от одного из зеркальных окон своего роскошного дома. Там, в кресле, сидела она с раскрытою книжкою в руках, но не читала и мучилась по своем ненаглядном и ни с кем не сравнимом Иване Александровиче.
Несколько раз уже порывалась она послать за ним гонца, но вспомнила, что разыскивать его будет трудно, потому что он предупредил ее о предстоящих деловых разъездах.
Время казалось неимоверно долгим, и она восполняла его только одним: думами и воспоминаниями о нем.
Он был всем смыслом ее жизни, печальной или, по крайней мере, безотрадной до сего времени.
В самом деле, Зинаида Николаевна Миркова представляла странный тип чисто русской, но в то же время, пожалуй, наиболее присущей нашей Москве-матушке прекрасной женщины.
Рано лишившись родителей, не имея ни братьев, ни сестер, но получив от отца двухмиллионный капитал, она росла круглою сиротою, под опекою старого дядюшки, выдавшего ее замуж за человека хотя и молодого еще, но нрава крутого. В ту пору ей едва минуло восемнадцать лет. Муж, будучи женихом, ей нравился, хотя о любви и речи не могло тут быть, но и дядюшка, и он сам, да и разные старушки-кумушки уверяли, будто бы любовь сама собою придет.
Слишком молодая, еще слабая и не сознавая силы, которую могло бы ей придать ее независимое состояние, она поддалась общим увещаниям, в которых, впрочем, все были хоть сколько-нибудь да заинтересованы, и встала под венец.
Но любовь не пришла, а напротив, муж, сдерживавшийся во время жениховства, оказался человеком неуживчивым, тяжелым и в довершение всего страдавшим ужасным недугом.
Тем не менее Зинаида Николаевна сумела безропотно перенести с ним совместную жизнь в течение пяти лет.
Смерть его она не оплакивала, не могла, да и не умела притворяться, но и не закружилась, как могла бы сделать другая, более легкомысленная натура.
Почти год она вдумывалась в свое положение и наконец как бы пробудилась: стала понемногу выезжать, занялась своими туалетами, избрав себе серьезный торговый дом Lucie Macron, в Леонтьевском, и возобновила некоторые знакомства, те, по крайней мере, которые могли еще ее интересовать.
В эту же эпоху она вновь отделала весь свой дом и изредка стала принимать у себя.
Но никто не знал истинной причины всех этих крупных трат.
Предполагали даже, что она хочет избрать себе нового мужа, но не чаяли, не гадали, чтобы эта богатая женщина, жившая всегда как олицетворение скромности, влюбилась издали, в театре, в какого-то красавца, имя которого сперва ей даже не было известно.
XIII. В «Княжем дворе»
Иван Александрович провел действительно весь вечер у влюбленной в него женщины и ничем решительно не встревожил Зинаиду Николаевну, а, напротив, вел себя таким образом и так говорил, будто бы теперь прочнее, нежели когда-либо, устанавливались добрые их отношения.
Поздним вечером, напутствуемый ее лучшими пожеланиями и в особенности просьбами на другой день не мучить ее и приехать хоть к двум
