Величья нашего заря. Том 2. Пусть консулы будут бдительны - Василий Звягинцев

Слух у девушек был достаточен, чтобы в пределах двадцати метров выделять всё, их интересующее.

Волович, очевидно, был настроен на что-нибудь безусловно романтичное, поскольку Вяземская вызывала у него каскадные выбросы самых важных гормонов, и он совершенно искренне считал, что как мужчина гораздо привлекательнее Вадима Ляхова. Достаточно распространённый синдром, между прочим.

Людмила позволила ему выпить сто граммов коньяку, закурить в предвкушении интересного разговора. При этом он всё время пялился поочерёдно за вырезы девичьих кофточек и пытался заглянуть ещё дальше, чем позволяли края юбок обеих подруг, в то же время расточая комплименты исключительно Витгефт, Людмиле он только «глазки строил», что выглядело довольно противно.

Наконец Герте это надоело, и она прервала «современную идиллию» резкими словами.

– Насмотрелся? И хватит. Какого цвета у меня трусы – я потом скажу. Теперь быстро и без зихеров – у кого из американцев был на связи? Ты меня знаешь, в деле видел. Я с тобой рассусоливать не собираюсь – отвечаешь быстро, конкретно и от души – всё останется, как раньше. Твои отношения с руководством меня не интересуют. Но контактёра мне сдай. Иначе тебя через полчаса будут рыбки Москвы-реки обнюхивать, в рассуждении, съедобный или нет. Я нюансов здешней сыскной работы не понимаю, у меня свои есть.

Переход от осматривания девичьих прелестей и от мыслей об их практическом использовании к такому вот разговору был слишком стремительным и неожиданным. При этом взгляд красавицы Герты не оставлял надежд, что имеет место просто милый розыгрыш.

Волович сломался сразу. Не потребовалось демонстрировать пыточные приспособления, перечислять статьи Уголовного кодекса, что ему светят, просто убеждать, что с чистой совестью жить гораздо приятнее, чем с замаранной. Он поверил: захочет эта барышня – и он умрёт. Очень быстро. Ни мольбы, ни попытки обмануть её не помогут.

Он глубоко, со всхлипом вздохнул.

– Можно я ещё выпью?

– Пей, но опять же помни – вариантов нет. Хоть трезвый помрёшь, хоть пьяный, но сначала расколешься. Говори.

Волович успел сдать Фёсту всех своих московских друзей-приятелей и просто серьёзных людей, с кем ему так или иначе приходилось пересекаться. Авторитетов преступного мира тоже. Но Ляхов почему-то совсем не интересовался, кто дёргал верёвочки сверху. Возможно, решил, что, как обычно, всё замыкается на американского посла, а промежуточные звенья ему были неинтересны.

А теперь вдруг девушек этот вопрос заинтересовал. Что они умеют великолепно стрелять и наверняка полностью удовлетворяют своих начальников в постели, журналист не сомневался, ни один руководитель нормальной ориентации не сможет просто так терпеть возле себя девушек такого класса.

Но вот что им могут поручаться самостоятельные разработки и ведут они их так же профессионально, как следователи прежнего КГБ, о которых Михаил слышал от «правозащитников» старших поколений, в это до сего момента верилось с трудом. Точнее – не о вере вообще речь, он просто не задумывался в этом направлении.

– Я закурю? – почти машинально спросил Волович.

– Кури. – Вяземская, с усмешкой вспомнив соответствующие эпизоды из «милицейских» фильмов, подвинула к нему пачку сигарет. – И перестань испытывать наше терпение…

– Ну, это… Значит… Лютенс его зовут. Лерой Лютенс. Советником в посольстве числится. Но никакой он не советник…

Воловичу нужно было только дать толчок, а дальше он попадал под обаяние собственного голоса и начинал токовать, как настоящий лесной глухарь. И мог говорить непрерывно много часов подряд, только следовало время от времени корректировать направление его красноречия.

Лютенс оделся обычно для не слишком о себе понимающего москвича во втором, пожалуй, поколении. Выглядел он как раз на среднестатистический зазор между тридцатью пятью и сорока годами. Внешность, войдя в образ, имел в этнографическом смысле самую нейтральную, то есть «русского вообще», без привязки к конкретному региону. И выговор не пойми какой, типичный для мест с неоднократно менявшимся за последнюю сотню лет классовым и этническим составом населения. Курской, например, области или Новосибирской. По крайней мере, за мигранта «внутреннего» или из «ближнего зарубежья» его ни один пэпээсник не принял бы, не стал спрашивать паспорт и справку о регистрации.

Так, прилично накачанный мужик, обитатель какого-нибудь Южного Бутова или Бирюлёва-товарной, обладатель «культурной» рабочей профессии, судя по чистым, не огрубевшим ладоням и пальцам, или даже инженер, но не «офисный планктон» однозначно, вообще не «потомственный интеллигент», о чём говорила искусно нарисованная самопальная татуировка на тыльной стороне правой ладони. Синяя, довольно корявая, не армейская и не тюремная, такие кололи во дворах лет двадцать назад от глупости, пытаясь подражать настоящим «конкретным пацанам».

Образ был Лютенсом подобран и обкатан давно, вполне успешно – именно такие типажи, при всей их внешней колоритности, на самом деле привлекают очень мало внимания. И так всё понятно – оттянул рабочий человек смену, принял свою четвертинку и отправился в центр посмотреть, что здесь творится на самом деле. По телевизору всё равно ничего толком не скажут, а с народом потолкаешься, лучше всего – в пивной, и всё тебе разъяснят в лучшем виде.

С собой взял хорошо сделанный российский паспорт и на крайний случай настоящий, дипломатический. Не на своё, конечно, имя, а на то, под которым он въехал в Россию и засветиться ещё не должен был. Разве что в последние дни кто-то из контактов доложил, где следует, его словесный портрет, а то и фотографии представил. Тогда, если он действительно уже попал в какие-то проскрипционные списки (что, впрочем, очень маловероятно), могут быть серьёзные неприятности. На дипломатический паспорт внимания не обратят, и пойдет Лерой по этапу под своим русским псевдонимом. И никто никогда концов не найдёт, как с тем же Валленбергом[80] вышло…

Что ещё нужно человеку, чтобы спокойно чувствовать себя на улицах столицы в любой ситуации? Правильно – деньги. В давно отработанном порядке разложил, чтобы невзначай не перепутать, по карманам рубашки и джинсов несколько пятитысячных купюр, штук двадцать тысячных и некоторое количество мелочи – по пятьдесят, сто и пятьсот рублей. Само собой – пачечку стодолларовых в специальный, под них сделанный и при поверхностном обыске не прощупываемый карман под поясным ремнём.