Подножье тьмы - Геннадий Прашкевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дойду до парка… Возьму пива, свиной шашлык… Какие, собственно, поводы для тоски?… Не Иваньковых же мне жалеть…
3
Он нашел хорошее местечко.
Пустая скамья… Облетающая сирень… Пусто, жарко… Прошла ленивая парочка, снова пусто… Вдалеке голоногая мамаша с ребенком…
Город как вымер
С пронзительной ясностью без всякой на то причины Шурик вдруг вспомнил странный февральский день.
Он шел из конторы.
Серые сугробы по обочинам проспекта потемнели, странно набухли. Прохожие, горбясь, отворачивая лица от вырывающегося из переулков ветра, перебегали проспект, торопясь к автобусной остановке. Стеклянный куб кинотеатра странно светился изнутри. Шурик сразу ответил это свечение. Как гигантская лампа, опущенная в омут. Или аквариум.
Почему-то Шурик вспомнил все это необыкновенно отчетливо.
Печалящая февральская пронзительность, лежалые, темные, набухшие сугробы, светящийся изнутри куб кинотеатра, и щемящее неожиданное ощущение одиночества.
Один в мире…
Но вдруг пошел снег.
Вот только что мир был серым, сырым, просвистанным насквозь, вот только что его распирало печалью, и вдруг пошел снег.
Разумеется, это никак не было связано с появлением Симы.
Может, и не Сима это была. Просто женщина, отдаленно напомнившая ее. Шапка, короткая дубленка, высокие сапоги. Она не бежала, как все, не прятала лицо в воротник, просто вышла из-за поворота.
И сразу пошел снег.
Снег был огромен, пушист, он падал медленно, бесконечно. Он взвихривался, взрывался чудовищными белыми столбами. В его бесконечном движении даже свет изменил окраску, стал призрачным, налился изнутри, как куб кинотеатра, странным свечением. И все волшебно поплыло вокруг – несоразмерно увеличенное, крупное.
Замерев, Шурик, как сквозь гигантское увеличительное стекло, видел сугробы, выгнутые дома, какую-то рекламу, пульсирующую над крышами, и Симу, медленно уходящую за поворот.
А, может, это не Сима была.
Он не успел ее ни окликнуть, ни догнать.
Она пересекла проспект и бесшумно исчезла за поворотом, сразу унеся с собой волшебный свет, маяту снега, внезапно наступившую тишину и еще что-то, чему и определения не было…
Снег и Сима.
А, может, это и не она была…
Шурик пил пиво и прислушивался.
Он сам не понимал, что с ним происходит. Не Иваньковы же испортили ему настроение?
Наверное, Сима… Наверное, ее исчезновение… Наверное, непонятная ее записка…
Но почему? Она ведь и раньше исчезала надолго. Муж… Семья… Какого черта! Она никогда не обещала ему быть рядом!.. Муж, семья… Какого черта! Что, собственно, происходит?…
Такой попади в ноги…
Муж, семья… Каждому свое… От него, от Шурика, ушла Лерка… Сима убегала от своей семьи…
Только убегала, сказал он себе. Всего лишь убегала. Не надо ничего придумывать. Тебе хотелось с ней переспать, ты свое получил. Чего тебе еще?… Я изменяла ему всегда… Ее речи всегда были бесстыдны… Я краснела, а он гладил меня… Не надо головой думать… Ее, наверное, многие учили не головой думать… Чем угодно, только не головой… Губы не стираются… А можно ли головой думать в постели?…
Почему в постели?… Что, она всю жизнь провела в постели?… Что странного в том, что она почти не говорила о семье?… У каждого свои сложности…
Шурик допил банку и поискал взглядом урну. Пей он бутылочное, бомжи, как птицы, сидели бы сейчас метрах в пяти, ждали бы – когда он покончит с пивом, чтобы забрать бутылку. Но он пил баночное, а потому нисколько не интересовал бомжей. А урны рядом не оказалось.
Он глянул на скамью напротив, но не на ней, а на дальней, стоявшей к кустам торцом, увидел Колю Ежова. Естественно, того, который не Абакумов. И Коля тоже пил пиво, и тоже баночное, и при этом задумчиво изучал прогуливающуюся за сиренью мамашу с ребенком.
Шурик обрадовался.
В конце концов, что им делить? Они делают общее дело. Ну, бывало, спорили. С Роальдом, например, Шурик, спорил крупнее. Нечего делить, повеселев решил Шурик, и уж в любом случае пить вдвоем интереснее.
Он крикнул, помахав зажатой в руке банкой:
– Коля!
Он хотел добавить: вали сюда! Здесь удобнее! Здесь даже бомжей нет! – хотя и рядом с Колей бомжей не было. Он хотел крикнуть: вали ко мне, у меня еще пара! – но, не оглядываясь, не откликаясь, Ежов досадливо отмахнулся. Иди, мол!..
Шурик так и понял.
И так же ясно понял – Коля на него обижается. А чего, собственно, обижаться? За что?
Вот мы сейчас и решим, сказал себе Шурик. Пусть поупирается, все равно выпьет! И крикнул:
– Коля!
Ежов внезапно вскочил.
Он не смотрел на Шурика. Он следил за чем-то, что было скрыто от Шурика кустами сирени. То, что он видел, Ежову явно не нравилось. Он даже отбросил банку в сторону и бросился через кусты.
Только теперь Шурик увидел женщину.
Собственно, он увидел только метнувшийся силуэт.
Метнувшийся силуэт, полуприкрытый осыпающимися кустами.
Силуэт был в движении – как в кино. Сперва Шурик увидел длинную ногу, все тело женщины в движении как бы вытянулось, потом увидел короткую юбку, красную, как флаг, поразительно короткую на такой длинной ноге. Одной рукой женщина еще цеплялась за руку растерянного ребенка, как будто это могло ее спасти, но рука разжалась.
И почти сразу Шурик увидел другую женщину. Размазывая по щекам слезы, она бежала по аллее, пристанывая, повторяя одно лишь слово:
– Валя!.. Валя!..
– Мама!
Из-за кустов, со стороны матерящегося Ежова, выскочил пацан. Он держал в руках весело поблескивающий пакетик.
– Мама! – кричал он. – Чупа! Мне тетя сказала – чупа! Хочешь попробовать? Это чупа!
4
– Ты ее упустил, – сказал Роальд.
Расстроенным он не выглядел. Напротив, говорил с усмешкой. Он даже подмигнул разозленному Ежову и Ежов, не поняв его, глупо хмыкнул.
Ежова интересовало, зачем Роальд послал в парк придурка?
– Кого ты имеешь в виду?
Ежов яростно указал на Шурика.
Роальд почесал мощный подбородок:
– В самом деле, Шурик, что ты там делал?
– Пил пиво, – честно ответил Шурик.
– Вот видишь, он пил пиво, – перевел Ежову Роальд. – Но, в принципе ты должен был спать, Шурик. В любой момент ты можешь понадобиться.
– Не спится.
– Ты что-то не в себе последнее время, – Роальд пальцем почесал мощный подбородок. – Что-то ты добреть стал. Обычное дело. Стал добрее, сразу руки в крови по локоть.
– Ты это о чем?
– А подумай.
И спросил:
– Сбежавшую бабу видел?
– Как сказать… Мелькнула перед глазами… Но далеко, и солнце в глаза…
– Солнце в глаза тебе не могло бить… – яростно начал Ежов, но Роальд остановил его:
– Баба действительно убегала?
– Как лань, – Шурик пытался припомнить детали, но, честно говоря, в данный момент на детали ему было наплевать.
Сколько же банок пива я успел выпить?… Кажется, шесть…
– Ее что-то испугало? – Роальд неторопливо передвигал перед собой какие-то бумажки. То ли протоколы, то ли листки допросов. Но вопросы задавал совсем не впустую. – Боялась она чего-нибудь?
Шурик пожал плечами:
– Наверное, Ежова увидела. А, может, мамашу услышала. «Валя! Валя!» Детей, Роальд, надо драть! Не видел этот Валя какой-то чупы!..
– Я спрашиваю о бабе.
– Да не увидел я ничего! Говорю, силуэт. Что разглядишь на фоне солнца? Ну, мелькнуло что-то. Юбка красная. И тут же мамаша. Ей бы орать от счастья, а она слезами исходит.
Роальд чуть наклонил голову:
– Сколько ты выпил?
– А я считал?
– В следующий раз считай. Хочу сделать выводы. Табличку на стене вывешу. Кто сколько пьет. Еженедельный график.
– Зачем тебе негативный опыт?
– Айс вайс пюс капердуфен! – удивился Роальд. – Ишь как он говорит! Тянет на полдюжины банок.
И нахмурился:
– Негативный опыт – самое важное. Запомни. Все великие теории построены на негативном опыте.
– Роальд, – взмолился Ежов, жадно закуривая. – Может, не будем крутить? Дай ему по мозгам!
Шурик усмехнулся.
Ежов злорадно уставился на него:
– Роальд, дай ему по мозгам! Какого черта его жалеть? Ему сейчас нужен именно негативный опыт! – Ежов ногтем чиркнул себя по горлу. – Вмажь ему, Роальд. Сколько можно?
Шурик согласно кивнул.
Вмажьте, подумал он. Я пиво пил в свободное от работы время. Это Ежову надо задуматься. Не моя вина, что Ежов работает с клиентами в моем любимом парке. Мог найти не такое бойкое место.
Какое уж бойкое… – вспомнил он. Тишина… Кустики опадающие…
Ладно, вмажьте, подумал он. Подумаешь, Ежов подопечную упустил. Надо быстрее бегать. Или шевелить мозгами. У меня выходной. Пил пиво. Ежову бы, придурку, знак подать, а он начал отмахиваться.
И подумал, гордясь собственной объективностью: вообще-то Ежов прав. Спугни кто-нибудь мою подопечную, я бы тоже злился.
Это общечеловеческое, подумал он благородно.
И не видел он ни хрена. Так… Тень… Силуэт летящий…
