Блондинки в шоколаде, или Психология Барби - Ирина Биркитт

Я подняла подругу и прижала к себе:

– Не за что мне тебя прощать. Да и сама посуди, я же ничего этого не знала, и зла таить мне на тебя не за что, глупенькая. Ты же не виновата, что у тебя так жизнь сложилась. Главное, что ты все понимаешь и больше старых ошибок не повторишь, – кроме этих банальностей, ничего в голову не приходило.

– Еще как виновата! Это мне наказания. Когда Костя погиб – это же все не зря. Я же когда с ним познакомилась, то решила, что вот с ним у меня все по-другому будет. – Машкины слезы капали мне на шею, и было странно ощущать на своей коже эти неожиданно холодные капельки. – Белка, я плохая, я такая плохая…

– Машуль, ты не плохая – вон Наташу приютила.

– Сама знаешь, что не без расчета. – Машка больно вцепилась мне в спину ногтями. Боль немного отрезвила меня.

– Машинская, – сказала я строго, – ты меня чуть не проткнула, и у меня начинают возникать опасения, что ты действительно умрешь, но от обезвоживания организма. Хватит рыдать! А если ты так виновата перед Наташей, у тебя есть все шансы исправиться и по возвращении в Москву помогать ей абсолютно бескорыстно. Другой вопрос, насколько ей это надо… – уже не очень уверенно закончила я.

Я протянула подруге бутылочку воды со стола. Машка стала ее открывать, и сильно газированная «Моршинская» обдала нас фонтаном брызг. Удержаться от смеха было невозможно, и наш веселый визг разрядил тяжелую атмосферу.

Уснуть тем не менее я смогла не скоро. Когда Морфей все-таки приступил к выполнению своих обязанностей, свои служебные обязанности принялись исполнять доблестные стражи границ и таможни с обеих сторон украинско-российской границы.

Утром нас разбудила проводница. Она вошла в купе, отдала нам билеты и выставила счет за «Моршинскую».

– Осень… налить сто грамм и плакать, – перефразировала Машка классика, выйдя из вагона и вдохнув полной грудью прохладный утренний воздух.

О вчерашнем не было сказано ни слова. Из нас двоих, наверно, мне не хотелось вспоминать об этом даже больше, чем Машке.

21

После поездки в Киев мы некоторое время не виделись. Машка проводила сделку для олигарха Паши, я погрязла в офисном быту. Устраивать презентации под Новый год – дело неблагодарное: уже в ноябре начинаются корпоративные вечеринки, стоимость аренды залов взлетает до небес, а типографии завалены заказами на новогоднюю сувенирку. Поэтому готовиться приходилось загодя.

Единственной отдушиной был Миша, который звонил мне по пять раз в день. Он с компанией отправился в теплые края, по его словам, «лечить осеннюю депрессию». И было приятно, что, несмотря на разницу во времени, он звонил мне, когда в Москве был день, а у него ночь. На вопрос, почему ему не спится, я получала довольно откровенный ответ:

– Ты мне спать не даешь. Я глаза закрываю, а перед глазами ты. Я тебе позвоню, успокоюсь и немного посплю. А через пару часов опять ты. И так по кругу. Подам на тебя в суд за то, что изводишь добропорядочного мужчину.

– Материальной компенсации за междугородние звонки не жди.

– Ты предлагаешь натуру? – Миша не удержался от дежурной фразы, которую так любят многие мужчины.

– Могу отдать печатной продукцией, – развеселилась я, представив, как Миша выносит из нашего офиса пачки журналов.

И так иногда по 30—40 минут мы лениво перебрасывались глупыми шуточками. Три часа в день ни о чем! И это было прекрасно.

Конечно, я старалась делать вид, будто все это меня не трогает. И даже ночью, лежа в постели, при закрытых шторах, когда ни одна живая душа не могла меня видеть, все равно занималась самообманом, убеждая себя, что мне эти отношения не нужны. Слишком уж непохоже на правду – красивые ухаживания, звонки, нежное внимание и тот поцелуй.

А где-то в подсознании горела красная лампочка, извещавшая об опасности, и звучали Машкины слова про «последних романтиков».

Близилось 6 ноября – день рождения Машинской. По своей разрушительной силе этот день можно было приравнять только к празднованию Нового года. Мероприятие обычно растягивалось дня на три. В первую пятницу после шестого ноября народ собирался в ночном клубе, потом все завтракали в каком-нибудь модном after party. Самые стойкие ехали спать в заранее снятый трехкомнатный гостиничный номер. Вечером в субботу гости, которые предпочли ретироваться из клуба, и люди, которые оставались отсыпаться в Машкином номере, встречались за праздничным столом в ресторане для торжественного вручения подарков и чествования именинницы.

А проведенный накануне вечер в клубе давал обильную пищу для обсуждений.

Из ресторана гости перемещались в загородный дом, где в воскресенье мужчины оттягивались в бане, попивая пивко, а женщины устраивали очередное заседание «Общества промытых костей». Вечером начинались какие-нибудь глупые игры в «корову» или «мафию». И если состав подбирался более или менее спокойный, утром в понедельник все отправлялись восвояси. Время «Ч» неумолимо приближалось, а от Машинской звонка все не было. Я теперь и не знала, по какой траектории будет развиваться наша с Машкой дружба. Мы вроде бы не ссорились, но… Конечно, я видала ее и в более неприглядном виде, но те ситуации были все же другого порядка. А еще Машка любила повторять, что человек легче прощает чужие слабости, нежели тех, кто стал свидетелем его собственных. Казалось бы, она поделилась со мной самым сокровенным, но это не сблизило нас, а, наоборот, образовало незримую пропасть. Так думалось мне. А что Машка?

Это я и намерилась выяснить, набрав ее номер.

– И где ты пропадаешь? – Машинская обрушила на меня поток слов. – Я тут кручусь, как ты в колесе, а от тебя ни слуху ни духу! Ты еще не знаешь, что тут твоя Наташа отчебучила! Короче, надо встретиться! В семь жду тебя в «Галерее»!

Я даже не успела ничего сказать.

Около семи я вошла в «Галерею», которую Машка часто называла Ярмаркой тщеславия. Ласковый официант почти бережно усадил меня за столик, заказанный на Машинскую. Признаться, я не очень любила это заведение. Толстый слой самовлюбленности покрывал тут все: начиная от стойки администратора и заканчивая гречневой кашей в тарелках посетителей, которой на кухне умели придавать особенно гламурный вид.

Всего здесь было чересчур: оголенных женщин, томных взглядов и пресыщенного вида обладателей коллекционных машин, припаркованных у входа. Это говорило не о респектабельности, это кричало богатство. Двадцатичетырехчасовой вопль о том, что «мы богаты, значит, мы счастливы». Оставалось только относиться к этому с юмором.

Еще ни разу не было случая, чтобы в «Галерее» при мне не произошла какая-нибудь забавная история: то у нескольких посетителей стянут мобильные телефоны, то по номерку получат и вынесут симпатичную шиншилловую шубку, а то и вовсе разыграется спектакль под названием «Дорогой, ты же на работе, а кто эта дура крашеная?».

Вот и на этот раз за столом справа от меня расплачивается по счету большая компания: мужчины достали портмоне, их спутницы стыдливо отводят глаза. Звучит сакраментальное: «Кто ел устрицы?» Я еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться вслух. Счет ходит по кругу, но доставать купюры никто не спешит. Часть девушек, как по команде, отправляется в туалетную комнату, оставшиеся, менее опытные, становятся свидетельницами разбора полетов. Люди, которые еще полчаса назад улыбались друг другу, сидя за одним столом, расходятся с недовольными лицами. Двое мужчин, уходящих последними, бурно обсуждают, что «такая фигня всякий раз, когда мы сюда приходим».

Машка уже прилично опаздывала.

– У меня марокканский чай через уши щас польется! – возмущаюсь я в трубку.

– Спокуха на лицах, я паркуюсь!

Через пять минут за стол садится Машка.

– Только ничего не говори! Да, я опоздала, но не по своей вине. – Машинская, не открывая меню, делает заказ для нас обеих. – А по вине кого бы ты думала? Наташи!

Я молчу.

– Тебе неинтересно? – спрашивает Машка.

– Очень интересно, именно поэтому я молчу и слушаю. – Я улыбаюсь, потому что передо мной сидит прежняя Машка, и я не уловила в ее поведении никаких изменений.

– Так вот, представь себе… – и понеслось.

Машинская вдохновенно передавала мне события последних трех недель. По словам Машинской, «эта маленькая стерва» по приезде от родителей взяла новый курс. А именно: подстриглась и покрасилась в радикальный блонд, перестала готовить, вела себя в Машкиных апартаментах как хозяйка и, о ужас, стала без зазрения совести пользоваться Машкиными гардеробом и косметикой.

– Белка, я терпела неделю. Неделю я наблюдала, как наша овечка возвращается под утро, кутаясь в мое кашемировое пальто от Max Mara. В ее, тьфу, в моей комнате, которую я ей выделила, между тем росла гора коробок в пакетах из «Москвы» и «Третьяковки». Наша милая Наташа предпочитала юзать мой гардероб, а когда я ее спросила, почему она не носит то, что ей купили, она сказала, что собирается все сдать обратно и вернуть энную сумму, которую потратил на нее Паша. Потом, правда, коробки исчезли. Да, я приветствую предприимчивость, и поэтому я молчала, но я стала ловить ее на вранье.