Лихие лета Ойкумены - Дмитрий Мищенко

XVIII

Не раз уже убеждался князь Волот: как хорошо, что анты имеют среди соседей своих послухов. Что было бы и как повернулось бы, если бы те соседи объявились на рубежах Тиверской земли врасплох? Ей-богу, не то же самое, что при первом приходе Хильбудия. А предупрежденному вон как вольготнее. Давно разослал гонцов по башням и городищам, снарядил туда, где может быть трудно, отряды дружины, вот-вот соберет и выйдет против степных татей с ратью ополченцев.

Сторожевые башни вряд ли повредят переправе обров через Днестр. Объединиться они не смогут, а своя сила мала, чтобы навредить. Так и повелел им — сначала следить за передвижением обров, докладывать князю, сколько их, куда шествуют. Когда же пойдут через реку, навязать сечу, не дать переправиться беспрепятственно. Ну, а случится так, что переправятся, не увлекаться сечей с неравной силой, запереть ворота и защищать башни и гридницы до последнего.

И кутригуры и обры не такие, конечно, болваны, чтобы отправиться в чужую землю там, где их ждут. И выведают слабые места на Днестре, и приблизятся к тем местам незамеченные. Поэтому и тревожно у князя на сердце, потому ни себе, ни тем, кто выполняет его волю, не дает покоя. Шлет гонцов в один, шлет в другой, шлет и в третий конец и думает-размышляет, где может быть она, переправа его, супостата.

Произошло не худшее: первыми шли кутригуры и выбрали для переправы пологий берег ниже Закрутской башни. На нем было удобно встать всадникам, когда выйдут из реки, как выгодно и двинуться затем вглубь земли Тиверской, и это было долгожданное место, там супостатов ждали. Поэтому, когда зашевелилась на рассвете серая пелена противоположного берега, а вскоре последовали в Днестр ряды всадников, их встретили стрелами. Довольно часто и прицельно, ибо там, среди рядов, поднялась сумятица: слышались крики раненных, крики и угрозы испуганных. Но чуть ли не самый наибольший беспорядок в речном течении вносили лошади. Одни только ржали и бились в судорогах, другие, сгрудившись после чувствительного ужаленья, разворачивались, напирали на задних или кружились перед ними беспорядочно.

Кутригуры тоже надеялись на неожиданность: ушедших через Днестр вплавь, поддерживали стрелами лучники. Но что их стрелы, когда тиверцы сидели в тайниках — кто за деревом, кто за камнем, кто прикрывался матерью-землей. В то время, как кутригурские всадники все-таки добрались до тиверского берега и заставили защитников выйти из укрытия, встать у воды, чтобы не дать супостатам выйти из реки, их донимали стрелы, — и немало. Пока на них не обращали внимания, потому что видели: не до осторожности здесь. Кутригуры преодолевали Днестр в нескольких местах и везде — лава за лавой. А это малое утешение. Как ни трудно защищаться тиверцам, их все-таки мало; тем же, шедших из-за Днестра, не будет, казалось, конца-края, и кто знает, как повернулось бы, если бы не заколебались бы защитники котловины перед неравной силой, если бы кто-то из находчивых не подготовил степным татям ловушку, от которой у них полезли, от удивления, глаза на лоб и так и остались уже в безмолвном удивлении.

Пока сотня Закрутской башни защищала вместе с ополчением ближних селений тиверский берег, а гонцы гнали коней к князю и взывали о помощи, поселяне верхнего городища вязали спешно нарубленные на берегу бревна в плоты и держали их до определенного времени на привязи. Когда видаки, которым велено было следить за сечей в котловине, дали с башни знак: у наших трудности, тати вот-вот одолеют их, поселенцы обрубили топорами канаты и пустили плоты по течению — так, чтобы один шел ближе к тиверскому берегу, второй — далее, третий — еще дальше.

В вихре горячей сечи, тогда как одни держались из последних сил, другие напирали и видели: они вот-вот возьмут верх, на плоты не обратили внимания, вернее говоря, их не заметили. Только уже увидели и закричали не своим голосом, как эти безмолвные чудовища приблизились к кутригурским рядам, сильно и неумолимо двинулись на ряды. Кто-то старался избежать встречи с ними, добраться до тиверского или вернуться к уличскому берегу, кто-то норовил прикрыться жеребцом или встать на жеребца и с него броситься на плот, но безуспешно. Кара шла неумолимо, а сила и ловкость не всем стали пригодны. Прошло несколько мгновений — и плоты смяли, разбросали или накрыли собой кутригуров, накрыли и их лошадей. Те же, которые остались на одном и другом берегу, не имели уже возможности что-то сделать. Тиверцы, видя, что делает Днестр и плоты на Днестре с кутригурами, наоборот, воспряли духом и бросились на непрошеных «гостей».

— Слава! Слава! — кричали, что было силы. — Наш Днестр за нас. Он перехватил у кутригуров возможность! Вперед, витязи! За нами слава, за нами перехваченная возможность!

— Победа! — вторили приднестровские кручи, вторили сердца тиверцев, и жаждя, и надеясь на нее. Ибо кутригурам, стремившихся к тиверскому берегу, и ставшими теперь скудными остатками на берегу, было не до мысли о победе. Один разворачивал жеребца и, прикрываясь им от стрел, молил Небо, чтобы оно помогло добраться до противоположного берега живым и невредимым, другой поднимал руки и молча, а также вслух просил пощады. Те же, что топтались по другую сторону Днестра, заколебались, идти или не идти им на помощь. А пока колебались и думали, что можно сделать сейчас, подоспели отборные сотни княжеской дружины и положили конец их колебаниям. Конных тиверцев была тьма, все при полном ратном вооружении, и, может, именно поэтому казались такими, как знал их мир, как были наслышаны о них в мире: воистину антами.

XIX

Пока тиверская рать выходила на низовья Днестра и пыталась заслонить собой все возможные переправы, а ошеломленные неудачей обры и кутригуры ломали головы и пытались доискаться, где и как могут переправиться на противоположный берег, князь Добрит успел преодолеть неблизкий путь и оказаться со своими дулебами и двумя тысячами древлян под Черном.

— Как обры? — поинтересовался он у воеводы. Тот не медлил с ответом. Ибо знал от вестников, где сейчас обры и чего следует от них ожидать.

— Пленные, как и наши послухи, свидетельствуют: остановились пока. Однако от своего намерения уйти за Дунай не отказались.

— Почему же идут с мечом и копьем? Или их не пустили бы, если бы шли, как ходят все, — мирно?

— О том не знаем, княже. Нас, тиверских мужей, удивляют не так обры, как ромеи. Имеют с нами договор на мир и согласие и зовут против нас обров.

— Как против нас?

— Потому что размещают их на рубежах, соседствующих с антами, а не со склавинами — в Скифии.

Добрит задумался, наконец, велит позвать к нему сына Идарича — Мезамира.

Кому-кому, а князю это вторжение и порожденная вторжением тревога сказались. Этим летом склонил к земле, недуг. Пока сидел на Волыни и благоденствовал в уюте, который создавали разбросанные на тысячи поприщ непроходимые и полупроходимые пущи, и бодрился, и выездами-развлечениями не ограничивал себя. А пошел на зов тиверцев — и едва доехал до Тиверии. Может, не сразу, все же недвусмысленно почувствовал, как он стар для дальних путешествий, тем более для ратных дел. Почти растряс себя в пути. Такой был, что лег бы вот в пуховики и отлеживался бы день-другой. И дышать нечем, и поперек не может согнуться, а согнется — не выпрямится.

Откуда они взялись, эти обры. Не было бы их, пожалуй, век дожил бы в мире и согласии. Ибо так заботился о них. Пусть не для всей земли Трояновой, для люда дулебского надежно добился покоя. Ибо если и посягал кто-то на антов, то шел не дальше Тиверской, Уличской или Полянской земли, когда и постигали беды, то постигали тех же тиверцев, полян, уличей и еще воинов-дулебов, которые шли на помощь своим соседям. Народ дулебский ни до него, ни при его, Добрита, памяти не знал чужих вторжений, как и опустошений, которые приносят вторжения. Так привык к покою, что потерял, пожалуй, и цену ему. Впрочем, так ли уж потерял. Беспечные есть его дулебы, это правда. Князя же своего вон как почитают за то, что хороший он, что умеет подавить в себе гордыню и встать выше гордыни, когда речь идет о мире и благодати. Прозвище дали свое вместо отчего — Добрит и тем нередко склоняют к ней — доброте. Не раз и не два сдерживал себя, советовал как старший другим князьям земли Трояновой: не будьте алчными, не рвитесь за чужим: будем твердо на том, что завещал нам праотец рода нашего — вещий Троян. Разве не она, доброта, брала верх и тогда, как он сдерживал князей союзных родов от соблазнов, и тогда, как его сдерживали: прислушайся к нашему слову, в нем есть смысл? Настояли: надо воспользоваться склонностью ромеев к миру и заключить с ними договор на мир и согласие — послушался и заключил; сказали: задави в себе соблазн, стань выше искушения — уйти вместе со склавинами за Дунай и сесть на землях ромеев — снова поступил, как хотели. Пошел на разлад со склавинами, но все-таки не соблазнился на тот самый наибольший из всех соблазнов — занять там, за Дунаем, плодоносную землю. Кто поведает теперь, чей вещий разум способен постичь, мудро или не мудро поступил? А пошел за Дунай, обры ударили бы в спину, и не пошел — тоже ударили. Единственная выгода — все-таки не в спину. Тогда пришлось бы молча обороняться, а теперь можно и спросить, не скрывая глаз: зачем делаете так? И не только обров, а и ромеев. Затем и зовет Мезамира: именно с ним начнет свой поход против прославленных недобрыми делами обров.