Лихие лета Ойкумены - Дмитрий Мищенко

Добрит не спешил соглашаться, и, в конце концов, решился и изрек:

— Пусть будет по-твоему. Об одном попрошу: берегите себя. Вы оба нужны земли Дулебской, а ты, Мезамир, еще Данае.

И провожал послов своих в тревожный путь — переживал за них, и проводил — не переставая переживать. Справятся ли? Обязанность, вон какая, а они такие молодые и дерзновенные оба. Зато Мезамир с Келагастом не очень сокрушались тем, что отправятся к самим аварам.

— Учись, Келагаст, — говорил Мезамир брату, как обводить болванов вокруг пальца. Сейчас переправимся, и я выдам им себя византийским сенатором.

— Как?

— А так. Речью византийской владею. Скажу, через Антию отправлюсь, так и челядь и охрану имею антские.

— Там, в палатке Баяна, все равно вынужден сказать, кто ты на самом деле.

— Там — другое дело. Важно, чтобы здесь не натворили бед. Злые они после неудач, а от злых всего можно ожидать. На императора вон как уповают сейчас. Как же, зовет на свою землю, обещает золотые горы. Увидишь, как овцы умолкнут, узнав, что перед ними посол самого императора и как те же овцы пропустят нас повсюду.

Келагаст этому не поверил, а убедившись, спустя, что так и есть, и кутригуры и обры, услышав ромейскую речь, нигде и пальцем не тронули их посольство, изрядно позавидовал брату: и он держится как настоящий посол и муж. Когда и где успел научиться такому?

А все же счастливые мгновения недолго стелились антскому посольству под ноги. Каган, в отличие от всех собратьев своих, уперся и не начинал переговоров. Мезамир и так, и сяк с теми, кто заслонял ему путь, — напрасно. «Каган полагает, — говорили. — Придет время — позовет».

Что оставалось делать? Ждать, коли так. Не будет же Баян думать целую неделю. Минует день, второй — позовет. Но, увы, на третьи сутки пошло уже, а обры делают вид, что не замечают антских послов, будто не знают, что тут же, в стойбище, разбиты их палатки, пасутся кони за стойбищем.

«Что за оказия! — возмущается Мезамир. — Догадываются, о чем пойдет речь, и не могут определиться, что сказать антским послам, или ждут того дня, когда аварские воины перейдут через Днестр и потребность в разговоре отпадет сама по себе? А может, у них, как и у просвещенных ромеев, путь к кагану лежит через подарки? А почему бы и нет? Кто живет татьбой, тот не побрезгует и подачками».

Подумал и стал топтать стезю к обрам, стоявшим ближе к кагановой палатке. С одним заговорил — покосился яростно и ушел, молча, со вторым — то же. Уже надежду было потерял, глядь — идет такой себе, не очень представительный из себя, идет и бросает в его сторону взгляды и прячет их скорее, как если бы говорил этим: иди, скажу.

Мезамир не был бы Мезамиром, если бы не воспользовался тем, что шло ему в руки. Дождался, когда обрин шел не один, и остановил на полдороге.

— Достойный, — сказал он. — Не поведаешь, где можно взять воды?

— Там, — показал на реку.

— Там — нет, — брезгливо поморщился Мезамир. — В реке бродят лошади. Почайна или колодец есть где-то?

Толковал и толковал, пока вбил обрину в голову, чего хочет.

— Есть, есть и Почайна.

— Пойди и принеси из нее воды, — скорее приказал, нежели попросил Мезамир и, не раздумывая, положил обрину на ладонь золотой ромейский солид.

Тот вытаращил от удивления глаза, но, сразу же, пришел в себя и кивнул, соглашаясь, головой.

Когда принес двумя ведрами воду и вошел в палатку антского посольства, Мезамиру никто не мешал уже поговорить с обрином.

— Чем занят каган? — начал с главного. — Почему не принимает нас? Не слышал, когда примет? Обрин помялся и изрек:

— Тебе лучше не идти сейчас к нему.

— Не идти? А это почему?

Ответом на это был взгляд охваченных смятением глаз и молчание. Еще взгляд, и молчание.

Мезамир полез в карман, достал там пару солид и выложил их на ладони.

— Бери и будь другом мне, скажи: почему?

— Кагану поступили недобрые вести со стороны уличей. Утигуры разбиты наголову. Наши турмы тоже вынуждены были спасаться бегством.

Вот оно как. Так это же хорошо! Это и есть то время, когда надо идти к кагану со своей речью: «Зачем ссоришься с антами? Или не знаешь, кто такие анты»?

Теперь Мезамир не то, что дней, мгновений старался зря не потерять, и внимательно к обрам присматривался, тем уверенней был: они в большой злобе на антов, однако и не в меньшем смятении: как быть с антами? Одного не знал и не мог узнать: что сделает после всего каган? Смирится и захочет послушать нарочитого мужа от супостатов своих или сидеть и будет доискиваться, в ярости, как жестоко наказать их?

«Наше не горит, — остановился на мысли и успокаивал себя, наконец, Мезамир, — теперь мы можем и подождать. Горит у Баяна, так Баян пусть и выискивает, как быть ему с антами и их послами».

Он же и искал. Недаром спешили к Баяновой палатке тарханы — шли на совет.

— Великий воин! — говорили одни. — Тебе ли подобает колебаться? Вели нам собрать воедино турмы и бросить их на супостатов своих — от антов, даже от Антии, следа не останется.

— Оставь уличей, — советовали другие, — с ними сочтемся тогда, когда сядем на ромейских землях, брось все и все на Днестр, сам увидишь, не только тиверцы испугаются и покажут спины, река выйдет из берегов от нашей силы.

— Да нет! — возражали третьи, — Мы не можем уйти из рубежей Уличской земли, не отомстив уличам. Вели, каган, бросить конные турмы в их землю, а потом, когда разгромим уличей и приумножим свою силу, ударим с севера на тиверцев и дулебов.

— Истинно! Веди, каган, сначала на уличей. Услышь наш голос, Ясноликий, и дай утешение сердцу! Мести жаждем! Крови и мести!

Но каган все еще не становился на чью-то сторону. Хмурился, как грозовая ночь, и отмалчивался.

«Они жаждут мести, — говорили его черные, налитые яростью глаза. — А кто показал уличам и их союзникам — росичам, втикачам — спины? Из-за кого я должен прятаться от мира и думать-гадать, где взять воинов-витязей, которые усладили бы сердце победой?… Турмы им дай, волю им дай! А чурки на шеи не хотите? Я сначала передавлю тех, кто опоганил славу родов наших, а потом буду думать, с кем и как буду мстить антам».

Поднялся рьяно, встал над всеми, высокий и сильный в свои тридцать, и сказал всем:

— Это не совет. Это крик пораженной совести. А мне мудрый совет нужен! Там, — показал направо, мотнув длинными, заплетенными в ленты косами, — сидит и ждет беседы с нами нарочитый муж Антии. Что я скажу ему, выслушав таких советников? Что они от страха не знают, в какие двери ломиться? Что аварам ничего другого не остается после позорного бегства от уличей, как послушаться умного совета этого анта, если своего не имеем?

Он был гигантом среди них. А еще не зря носил наименование Ясноликий: имел действительно ясный и до беды соблазнительный вид, как и строгий и каменно-твердый в гневе, такой же, как сейчас. Казалось, поднеси искру — и взорвется, обрушит ярость свою на всех, кто здесь.

Советники из кожи вон лезли, доискиваясь спасительной мысли-совета, а она, будто назло им, не приходила и не приходила на ум. Так и случилось неизбежное: Баян постоял, ожидая, и так же с рвением, он встал, повернулся и пошел к смежной с той, где проходил совет, палатке.

— Каган, — решился молодой из советников и остановил правителя на полпути. — Не лучше ли было бы, если бы мы сначала выслушали нарочитого от антов, а потом уже думали, как нам быть с антами?

Советники онемели, по ним видно было: ждут грома. Решился остановить Баяна обласканный им недавно за ум и отвагу тархан Апсих. Это, может, и оправдывает его смелость, и все же так ли уж оправдывает? Молод ведь еще, чтобы учить кагана, всего лишь девятнадцатое лето идет. Тем не менее, гром не грянул над их головами. То каган пожалел неоперенного еще тархана, так слишком уважал его, постоял, взвешивая отчаянного юношу тяжелым взглядом, и, молча, скрылся за занавесом.

Тарханы, беги, все, кто входил в совет и составлял великоханский совет, были озадачены, потрясены случившимся, и уже потом заговорили, упрекая друг друга, и обвиняя друг друга.

— Вы безумцы! — кричали старшие, те, что настаивали идти на Днестр и громить антов за Днестром. — Месть ослепила вам, молокососам, не только зенки, а и мозги. Почему рветесь к уличам и учинить месть над уличами, когда у нас есть высшая и достойная внимания, мудро мыслящих людей, цель — пойти: на Дунай и сесть за Дунаем?

— Вот и ба, — огрызались молодые, преимущественно, тарханы. — Вам золото засело в мозги и не дает думать шире и вольготнее. А кто заступится и отстоит нашу честь? Нас осквернили у уличей, понимаете ли это?

— Тихо! — поднялся старший среди советников — хакан-бег. — Не ссорьтесь, думать надо, если не удосужились подумать, идя на великоханский совет. Тарханами и советниками именуете себя, а понять не можете, что спорить и доходить до истины следовало раньше, до того, как встать перед глазами предводителя рати нашей — великого Баяна. Наибольшую правоту среди всех вас, думаю, имеет тархан Апсих. Надо идти кому-то из нас к кагану и убедить его: решение наше — как быть с антами — может созреть только после того, как выслушаем и учтем на весах мудрости слова посла антов.