Неисторический материализм, или ананасы для врага народа - Елена Антонова

– Здравия желаю, товарищ генералиссимус, товарищ Сталин.

Обеспокоенный молчанием, он поспешно добавил:

– Разрешите доложить! За время моего дежурства никаких происшествий не произошло! То есть никаких случаев не случилось!

Он подумал, надо ли еще что-нибудь сказать, но все предусмотренные уставом тексты докладов вышестоящим офицерам вылетели у него из головы.

– Доложите, кто из начальства на месте, – потребовал Яблонский.

– Начальник местного отделения подполковник товарищ Селиванов, – рявкнул Скворцов. – Разрешите проводить?

– Не надо провожать, – остановил его Сталин. – Сделаем товарищу Селиванову приятную неожиданность. А вы, товарищ Скворцов, продолжайте обход.

– Так точно, товарищ генералиссимус, – бодро отчеканил обрадованный Скворцов и зачем-то добавил: – Служу Советскому Союзу!

– Служи, служи, – милостиво кивнул Яблонский и важно прошествовал дальше.

Скворцов, вытянувшись во фронт, провожал его взглядом. Когда Яблонский скрылся за углом, он облегченно вздохнул и на цыпочках пошел обходить камеры дальше.

Селиванов в это время закрыл четвертый том сочинений Ленина и собрался было домой. Он второй день пребывал в смятенном состоянии духа. Вчера он послал депешу в Москву, в которой просил сообщить, действительно ли во вверенный ему район послан представитель от центра по фамилии Бахметьев с целью контроля над его деятельностью. В депеше он, с его точки зрения, весьма удачно выразил мысль о недопустимости самозванцев, с одной стороны, а также о своей невероятной преданности делу революции и советской власти, с другой стороны. Он также намекнул об организации политучебы во вверенном ему комиссариате внутренних дел, где роль пастыря он мужественно брал на себя.

Ответа он ждал не раньше чем через две недели, а тем временем на всякий случай пришлось заняться политучебой. Из-за этого он был крайне раздражен, держа подчиненных в трепете. Поэтому, когда дверь стала тихонько открываться и в открывшейся щели мелькнула секретарша, которая не смела уйти домой раньше начальника, он вконец разъярился.

– Куда?! – взревел он. – Вон отсюда! Ну, Дарья, я с тобой разберусь!

Яблонский, с любопытством прислушиваясь к его начальственному рыку, полностью раскрыл дверь и остановился, ожидая реакции. Реакция последовала незамедлительно. Селиванов, увидев в дверях своего кабинета вождя мирового пролетариата, открыл рот, откинулся на спинку кресла и смотрел в молчаливом ужасе, ожидая самого худшего. Яблонский, поняв, что Селиванов пребывает в ступоре, решил его слегка оживить.

– Встать! Доложить обстановку!

Селиванов вздрогнул, вскочил, опрокинув кресло, и попытался «доложить обстановку» по всей форме:

– Осмелюсь доложить… – дрожащим голосом начал было он.

– Что за белогвардейские формулировки?! – возмутился вождь.

– Не могу знать! – сказал Селиванов и замер, держа руки по швам.

Яблонский покачал головой. Камеру над его дверью в коридоре он уже установил. Теперь ему требовалось узнать, где проходят на допрос к следователю заключенные второго этажа. Поэтому он потребовал, чтобы Селиванов провел его по всей тюрьме. Селиванов встрепенулся и пришел в ужас и негодование на часовых, которые не доложили о непрошеном госте. Он вышел из-за стола и зачем-то попытался маршировать по дороге к двери.

– Вольно, – насмешливо сказал Яблонский.

Селиванов, водя за собой по зданию комиссариата грозного гостя и его ординарца, связывал его визит с недавним посещением Бахметьева и проклинал себя за то, что послал депешу. Вспомнив о ней, он круто развернулся и стал докладывать генералиссимусу об организованных им политзанятиях. Вождь очень удивился:

– А разве раньше вы их не проводили с составом?

– Проводили! – соврал Селиванов, покрывшись потом.

– Проверим, проверим, – неторопливо произнес генералиссимус.

Селиванов попытался промычать что-то в ответ, но товарищ Сталин, который проявлял необыкновенный интерес к зданию тюрьмы, велел ему не отвлекаться. Он прикасался к стенам, к притолокам и был необычайно удовлетворен увиденным. На втором этаже они присоединились к совершавшему обход Скворцову, который, сочтя было, что гроза уже миновала, мелкой рысью помчался к вождю, обуреваемый непреодолимым желанием доложить, что во вверенном ему коридоре происшествий не произошло и случаев не случилось.

Когда Барсов с Яблонским обсуждали этот его визит в прошлое, Барсов велел в случае встречи с энкавэдэшным начальством устроить основательную проверку, чтобы не возбуждать подозрений. Сейчас Яблонский был с ним от души согласен. Действительно, Сталин, явившийся из Кремля прямо в средневолжскую тюрьму в обстановке строгой секретности, – не было торжественной встречи на вокзале, делегаций, подносящих ему цветы, – выглядел бы довольно странно, если бы он ограничился только осмотром тюремных коридоров. Поэтому он распорядился открыть камеры. Это распоряжение привело Селиванова в смятение, поскольку синяки и ушибы на телах заключенных будут красноречиво свидетельствовать об отношении к ним работников комиссариата, даже если они не будут жаловаться.

Однако жалобы на несправедливость обвинений с целью завладения имуществом посыпались дождем. Вид любимого вождя, которого боготворили даже заключенные, считая, что его обманывает недобросовестное окружение, дал им надежду. Яблонский был всего лишь человеком. Поэтому, увидев в камерах пожилых людей, женщин и даже несколько подростков лет четырнадцати, он распорядился принести все личные дела заключенных, а также акты об изъятии конфискованного имущества.

Мысленно готовясь к самому худшему, Селиванов распорядился принести дела. Яблонский с Митей заперлись в кабинете и раскрыли первую папку. Сверху лежал листочек, криво вырванный из тетради в линейку, и содержал донос.

«Виктор Алексеевич Баранов, являясь моим соседом по коммунальной квартире, часто высказывал критические замечания, направленные против советской власти. В частности, он заявил, что в нашей стране плохая легкая промышленность. Еще он рассказывал политические анекдоты против членов политбюро.

А еще в его комнате я видел блокнот, в котором написаны всякие непонятные значки. Я так думаю, что это секретный шифр, которым он переписывается со своими коллегами-шпионами, потому что он является американским секретным агентом».

После этого шли протоколы допросов, в которых сначала подследственный категорически отказывался от обвинений, а потом вдруг все подтверждал.

Приговоры во всех папках не отличались большим разнообразием – расстрел или десять лет лагерей без права переписки.

Яблонский распахнул дверь, рядом с которой тоскливо подпирал стену потухший Селиванов.

– Комнату осужденного Баранова сейчас кто занимает?

– Не могу знать! – растерянно ответил Селиванов.

– Товарищ Селиванов. А оправдательные приговоры у вас где хранятся?

– Так... товарищ генералиссимус! Как же оправдательные, когда мне разнарядки надо было выполнять. А то ведь, сами знаете…

Яблонский знал.

– Показывайте разнарядки за два последних года.

Разнарядки впечатляли. План посадки все же намного превышал план расстрела – стране нужны были рабы для народных социалистических строек. В бараки должна была переселиться треть работоспособного населения Средневолжска.

– Ну что же, – грозно сказал он. – Работайте пока, товарищ полковник. И на досуге изучайте законы. Разнарядки теперь отменяются. Что там говорится об использовании служебного положения, а? Да еще с целью личного обогащения?

Селиванов поник головой.

– Враги народа, – забормотал он, – жалкие оправдания… служу народу по мере сил.

– А конфискованные вещи где? – пожелал узнать генералиссимус.

Подполковник Селиванов не успел упасть в обморок, потому что товарищ Сталин заторопился уезжать, пообещав прислать комиссию для расследования.

– Товарищ Сталин, – почтительно взял под козырек «ординарец» Митя. – Самолет ждет.

Селиванов очнулся и пожелал проводить, однако палец вождя повелительно ткнул в сторону картонных папок, горой возвышавшихся на столе.

– Работайте, товарищ полковник! – посоветовал генералиссимус, зашел за угол и бесследно исчез вместе с ординарцем.

XIII

Дед пригласил гостей. Сергей удостоился попасть в число приглашенных, поскольку его рейтинг повысился после поездки в Казань. Ее подробностей никто не знал – Сергей всячески уклонялся от расспросов. Но Людмила Комарова написала деду письмо, в котором сообщила, что с некоторых пор она устроилась хорошо, помнит старых друзей и надеется на скорое возвращение мужа. Дед после этого проникся к Сергею уважением – за помощь попавшим в беду, несмотря на серьезную опасность, и за скромность. Поводом для встречи послужил приезд пассии деда из Белоруссии, Ниночки, от которой дед был без ума. Он познакомился с ней на фронте, где она была радисткой и передавала координаты для стрельбы в его артиллерийскую часть. Они виделись мельком – долгие встречи было трудно устроить во время войны. Переговаривались по рации украдкой от начальства, а потом встретились в Москве в шесть часов вечера после войны на Крымском мосту. И каким-то чудом нашли там друг друга. Теперь они готовились к свадьбе и ожесточенно спорили, кому куда переезжать – то ли деду в Гомель, то ли, наоборот, Ниночке в Средневолжск.