Ищи ветер - Гийом Виньо

— Ага, наверху… Делать ему больше нечего… Начал бы тогда с Африки… Нет, не нравится мне это, я все пытаюсь выяснить, в чем дело, а то ведь неприятностей потом не оберешься, понимаешь? Если это ошибка, мало ли…

— Вот и не гони волну.

Джанин нехотя кивнула.

— Я просто хочу понять…

— Один фермер, у которого курица несла золотые яйца, тоже хотел понять. Не надо резать курицу… Ну, твое здоровье!

— Твое… — отозвалась она. — Ладно, извини, что так на тебя насела. Я просто… просто не вижу другого объяснения. Но это чушь какая-то, не представляю, как вообще кто-то мог на них надавить… Тем более наш повар, не в обиду тебе будь сказано!

— Действительно, куда уж бедному повару… Но мне это даже лестно… Смешно, но лестно.

Говорят, если испробованы — и отметены — все возможные варианты решения проблемы, то последнее оставшееся, самое, казалось бы, безнадежное, оказывается единственно верным. В данном конкретном случае решение звалось Джоэль Стейн — большой любитель фотографии, нью-йоркский адвокат из фирмы «Стейн и Янг». А когда Джоэль Стейн, который не раз и не два вытряхивал состояния из международных магнатов мира сего, короче, когда сам Джоэль Стейн снисходит до звонка в мелкую страховую контору в занюханной Луизиане, что, по-вашему, бывает? А то, что сукин сын из этой конторы сначала меняется в лице и обделывается, а потом, переодев штаны, берется за телефон и разговаривает очень вежливо.

Вечером Дерек и Джанин устроили торжественный ужин, чтобы отпраздновать скорое возрождение «Ди-Джей кафе». Собралась вся многочисленная родня, даже кузен Морис по такому случаю вырвался из «Корпус Кристи»[41] и прикатил из Техаса. Джанин приготовила огненную ямбалайю[42], от которой с меня семь потов сошло, к несказанному удовольствию всех присутствующих. Я всю жизнь не мог понять, что тут смешного, когда человек отдает концы, давясь кусочком жгучего перца, но, надо полагать, это универсальная хохма всех времен и народов. А мне на нее просто везет. Признаться, тут и моя дурная голова виновата. Если меня предупреждают, типа — «осторожно, вон тот, зелененький, очень острый» — я обязательно именно его и кусну. Не могу удержаться. Так и с бабами порой.

Из восемнадцати гостей оставалось человек десять, когда было решено отправиться к дядюшке Лафайетту — его правда так звали, — который гнал забойный moonshine[43]. Антуан сказал, что уехать из Луизианы, не испив его, было бы грешно. Бабушка Шарлотта возвела очи горе и заявила, что от этого зелья мы лишимся рассудка — «и не говорите потом, что я вас не предупреждала», но тут же наказала Антуану привезти и ей бутылочку — «для чистки серебра»: всем было ясно, что это наглое вранье, но засмеялся я один. Бабулька подмигнула мне и приложила палец к губам: дескать, не советую, молодой человек, надо мной насмехаться. Я понял: тут действовало некое молчаливое соглашение.

Мы уже собирались ехать, как вдруг Шарлотта неспешно поднялась из-за стола и отвела меня в сторонку. В полумраке гостиной я близко увидел ее янтарные глаза, озарявшие светом изрытое морщинами лицо.

— I know what you did, mister. Good man[44].

Я так опешил, что ничего не ответил. Откуда-то я знал, что это не блеф. Мне действительно вдруг показалось, будто иссохшая старушка видит сквозь стены. Я поежился, как от сквозняка: вуду, не иначе.

— No, no… I won’t tell, — прошептала бабушка, увидев мое встревоженное лицо. — Good man. Give me your hand[45].

Она завладела моей правой рукой и потерла большим пальцем ладонь; голова ее покачивалась из стороны в сторону, глаза были закрыты. Вдруг она рассмеялась.

— Good man, but stupid too! Beautiful… Don’t worry, man, she’s stronger than you doing here, mister? Ooh… okay. Pride… It’s all gonna be fine, but you gotta try…[46]

Старая ведьма выпустила мою руку и лукаво улыбнулась. Я стоял — пень пнем, и ей пришлось сказать мне что-то вроде: «Ну, ступайте же, все уже уходят, да смотрите, чтоб Дерек не пил слишком много дядюшкиного зелья». Зелье — не зелье, лично я собирался этим нектаром насладиться как следует.

Мы набились ввосьмером в грузовичок Дерека и покатили по извилистым дорогам, терявшимся в балках. Руперт, не обращая внимания на тряску, наигрывал на гитаре старый блюз, там было что-то про уборку хлопка, и от одной его мелодии ныла спина, а я даже не решался подхватить припев, чувствуя себя чужаком. Мои-то предки сажали картошку. Я только насвистывал, улыбаясь черной ночи и золотистым шарикам, мельком выхваченным фарами из болота, — глазам аллигаторов. Я вспомнил бабушку Шарлотту и снова невольно поежился. В какой-то момент Дерек — руль ему не доверили — наклонился ко мне.

— Ну, и что тебе наговорила бабуля?

— Да так… ничего особенного.

— Впечатляет, а? — поддразнил он.

Я улыбнулся.

— Ты ей понравился, Джек, точно тебе говорю. Она никому этого не делает… ну, этот фокус с рукой. Говорит, от этого жизнь уходит. Видно, тебе было очень надо…

Я ломал голову над тем, что бы это значило, когда грузовичок притормозил и остановился возле кривобокой лачуги, кое-как сколоченной из листов железа и разнокалиберных досок. Едва смолк мотор, грянул оглушительный выстрел: я пулей вылетел из кузова и распластался на земле, едва не угодив в болото. Дерек сложил руки рупором и крикнул:

— It’s me, it’s Harry![47]

Через несколько минут чей-то дребезжащий голос пригласил нас войти. Все высыпали из кузова и покатились со смеху, глядя, как я, с перепуганной физиономией, мешу коленками дорожную грязь. Дерек повернулся ко мне, едва удерживаясь от хохота.

— Дядя всех так встречает, — объяснил он. — А Гарри — это, видишь ли, единственный племянник, которого он еще помнит, вот вся родня и представляется так, а потом он принимает нас за него, всех по очереди. Отчего же не порадовать старика… тем более, что Гарри уже три года как в могиле.

— Предупредили бы, мать вашу, что в меня тут будут палить!

— Да брось, не в тебя ведь — в воздух, это так, дружеское предупреждение.

Я выругался, утирая лицо.

Как выяснилось, дядюшка Лафайетт, мозгляк лет пятидесяти, вовсе не страдал болезнью Альцгеймера. То есть симптомы были те же, но причина другая — допился. Дерек сказал, что самогонный аппарат дядя соорудил из старых автомобильных радиаторов и что просто от пьянства у него крыша бы не съехала, а все дело в высокой концентрации свинца в полученном из этой оригинальной установки пойле, отменного, надо сказать, качества. Я шарахнулся, и он поспешил добавить, что надо залить в себя чертову прорву, чтобы дойти до состояния Лафайетта.

— Не все ли равно, что пить, просто надо меру знать, только и всего.

Добровольно принять дозу свинца — мне это было не все равно, но труден только первый шаг, и, как ни удивительно, я даже перебрал. Дальнейшее помню плохо.

Кажется, я проникся нежными чувствами к собаке дядюшки Лафайетта и горько плакал, когда пришла пора расставаться в предрассветный час. Кажется, на обратном пути я всех достал, распевая во все горло блюз собственного сочинения, в припеве которого поминалась ту blue bitch. Кое-чего о себе лучше не знать.

Свинцовое похмелье оказалось хуже любого другого. Не смертельно, конечно, но я отложил отъезд на день.

Дерек все пытался всучить мне пачку долларов за «Хассельблад», а я отказывался под тем предлогом, что, может, он его еще и не продаст. Тогда он решил заплатить мне за отработанные часы по завышенной ставке и на этом уперся. Он хотел дать мне тысячу долларов, после двух часов дебатов и ящика пива, распитого на палубе «Вуду Чайла», мы сошлись на пяти сотнях. Я взял с него обещание, что он обратится к Питу Ричарду, магазин на улице Декатур, когда надумает продавать «Блад». Как-никак я был у этого парня в долгу. Дерек пообещал, но как-то уклончиво.

Я уехал около полудня, на прощание сделав несколько снимков счастливого семейства последним одноразовым фотоаппаратом. Я знал, что еще вернусь сюда, и в нашем прощании было что-то театральное. Я остановился в Новом Орлеане, чтобы заправиться и купить еды в дорогу. А сразу после границы штата Миссисипи, шаря под пассажирским сиденьем в поисках Боба Марли, наверняка подпорченного водой, я нащупал предмет, который опознал, не глядя. «Хассельблад». Я достал его из-под сиденья, не зная, то ли прыгать от радости, то ли мучиться совестью. Скотчем к нему была приклеена наспех нацарапанная записка.

«Врать ты совсем не умеешь, Джек, и не надейся, что Джанин тебе поверила. Уж не знаю, как ты это провернул, но я и раньше подозревал за тобой темные делишки. Спасибо, и не вздумай отказаться от подарка, не то обижусь… Тогда придется-таки всадить тебе по пуле в оба колена. Вопрос чести, ту friend… Счастливого пути».