Позывной: «Колорад». Наш человек Василий Сталин - Валерий Большаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сообщаю, что я жив и здоров и что со своими боевыми друзьями бью противника беспощадно.
Мой «конек-горбунок» – так мы зовем штурмовик «Ил-2» задает фашистским извергам такого жару, что нет у них никакого спасения.
Я его так люблю, так жалею.
А фашисты называют его «черной смертью».
Видишь, как страшен он для них.
Спешу сообщить тебе, Шурочка, что начинают фрицы смазывать себе пятки – отступают и оставляют за собой орудия, танки и прочее вооружение.
Так что приеду я с победой домой.
В моей жизни изменений почти никаких нет.
По-прежнему угощаем фашистов свинцовыми конфетами и пряниками. Одним словом, все идет своим чередом.
Разве вот вырос немного в воинском звании – на одну ступеньку, да наградили меня вторым орденом Красного Знамени.
Получил, выходит, я закалку в борьбе с фашистской сволочью.
Скоро, очень скоро будет и на нашей улице праздник.
Очень скучаю по вас, родные мои, очень хочется с вами повидаться.
Целую вас горячо, Коля».
Из исторического формуляра 807-го штурмового авиационного полка:
«19 сентября 1942 года комиссар полка Лобода повел группу штурмовиков в составе 8 самолетов на уничтожение танков противника юго-западнее Сталинграда.
Над полем боя самолет т. Лободы от прямого попадания зенитного снаряда загорелся.
Следуя примеру капитана Гастелло, тов. Лобода направил свой горящий самолет на группу вражеских танков, погиб смертью храбрых за нашу Родину…»
Глава 13 «Автостоп»
Володька Орехов поднял всех в полку, как по тревоге, сообщив еще на подлете, что слышал радиопереговоры «Колорада» со своим ведомым, и какая неприятная правда открылась при этом.
Дозаправившись, Орехов снова вылетел вместе с Бакланом и Котовым на поиски командира, а майор Стельмашук развернулся вовсю.
Он поставил на уши Особый отдел дивизии, и настоящего Марлена Никитина нашли в тот же день.
Труп Марлена Никитина, спрыснувшего радость окончания училища с «друзьями», ими же застреленного и обобранного.
Ибрагима с Петром особисты тоже помурыжили изрядно, но эти были чисты, аки первый снег.
Вернувшись из полета, Орехов и Баклан доложили, что видели следы двух сгоревших самолетов.
Следы полковника Сталина оборвались…
…Быков отдышался, приникнув к необъятному стволу дуба. Мимо, виясь через всю рощу, шла дорога – ухабистая колея.
Судя по следам шин и гусениц, немецкая техника именно этим путем попадала на аэродром.
Надо полагать, и мотоцикл, посланный на розыски, этого шляха не минует. Чу, слышу пушек гром…
Взревывавший двигатель «Цундапа» озвучил появление «розыскников».
Донеслись и лающие голоса, обсуждавшие на немецком погоню:
– Курт, жми!
– А я что?
– Русский сейчас по полю чешет – снимем его, и обратно. Обед стынет!
– Подогреем! Ха-ха-ха!
Мотоцикл профырчал, окатывая запахом синтетического бензина, и Быков вышел из-за дерева, вскидывая пистолет.
Пуля вошла водителю чуть ниже шеи.
Тот сильно вздрогнул, вскинул руки и упал на спину, скатываясь наземь.
«Цундап» вильнул, и люлька врезалась в дерево – пулеметчика швырнуло вперед и сильно приложило о ствол головой в каске.
Двух зайцев…
Подбежав к мотоциклу, Григорий треснул мычавшего немца рукояткой «Астры» по шее и потащил его из люльки.
В принципе он и так почти что выпал из нее при столкновении.
Повесив на шею один из «шмайссеров», Быков добавил себе на пояс подсумок с запасными магазинами и экспроприировал три гранаты-«колотушки». Толкушки, скорее…
Только вот он не помнил, насколько у них хватает запала…
Григорий отвинтил в рукоятке крышку. Наружу выпал шелковый шнур с фарфоровым кольцом.
Засунув гранату под слабо стонавшего пулеметчика, Быков сначала завел «Цундап» – целый! – надел немецкую каску и лишь потом дернул за кольцо.
Мигом упав на сиденье и дав газу, он считал про себя:
«Пятьсот-раз… Пятьсот-два… Пятьсот-три… Пятьсот-четыре… Пятьсот-пять…»
«Колотушка» глухо рванула, слегка подкидывая тушку немца.
«На счет «пять», значит. Буду знать…»
Мотоцикл рокотал с треском, взревывая, и скоро выкатился в чисто поле.
В стороне утюжил траву «Ганомаг», а Быков погнал дальше по дороге, огибая следующую рощу.
Ушел? Вроде ушел. Со стороны-то фашист фашистом.
На ходу сбросив с себя каску, Григорий понесся дальше, ныряя в низины и стараясь не соваться на вершины холмов.
Через пару километров дорога свернула на запад, и Быков съехал с колеи, покатил по зараставшей травою пашне – его курс лежал на восток…
…Проехать он успел километров тридцать, после чего мотоцикл заглох – кончился бензин.
Положив на плечо пулемет – пригодится в хозяйстве, – Григорий пошагал пешком.
«Астра»… «Шмайссер»… «МГ-42»…
Быков усмехнулся:
«Вооружен и очень опасен!»
За высоким, плоским холмом открылся большой лесной массив. Григорий сразу повеселел.
«Чем дальше в лес, тем толще партизаны!»
Это вам не европейские лески, ухоженные, будто скверы.
Тут – кущи. Чащи. Дебри.
Уходя подальше, Быков не терял бдительности.
Немцы вокруг. Их тут целая армия. А лес…
Что – лес? Лес и прочесать можно.
Особенно, когда станет известно, на кого облава.
Аж на самого Василия Сталина! Не абы как…
Железяки были тяжелы, но куда без них?
Тревожное чувство потерянности, оторванности владело Быковым.
Когда немецкие бомберы вдруг учиняют налет на аэродром и ты ищешь ближайшую щель, чтобы забиться поглубже, то клянешь фрицев, переживаешь страх и злость, однако же знаешь, что скоро встанешь и отряхнешься, а вокруг свои.
Не дай бог, осколком заденет или контузит ненароком – помогут.
Оттащат, донесут, перевяжут, скажут ворчливо: «Бывает, браток…»
И уже как будто легчает. А тут…
Григорий шагал весь остаток дня, до самого вечера.
Когда начало темнеть, стал подыскивать, где бы устроиться на ночь, и тут до него донесся скрип колодезного «журавля».
Пройдя всего метров пятьдесят, Быков вышел на опушку.
Дальше открывалась большая поляна, со всех сторон окруженная лесом, а посередине скучились серые избы да клети, да амбары с коровниками.
Деревня.
С севера деревушку обтекала речка, через нее был переброшен бревенчатый мост, а дальше в лес уходила дорога.
Григорий внимательно пригляделся, высматривая немцев, но не увидел «вооруженных сил противника».
Зато услышал их – печальную мелодию на губной гармошке мог сыграть только Ганс какой-нибудь или Отто.
У Иванов в ходу иная гармонь.
Теперь, когда Быков пристально понаблюдал за жизнью затерянного населенного пункта, заметны стали неразличимые ранее детали.
«Опель» на спущенных шинах, пристроившийся за стогом сена, красный флаг со свастикой в белом круге, прибитый над крыльцом самой большой избы.
А это что торчит из-за сарая? Пушка? Танк, скорее.
Так и есть – с оглушительным лязгом захлопнулся люк, и чумазый механик-водитель громко доложил:
– Масло вышло, герр лейтенант!
– Утром должны доставить, Шмульке. Готовь все, что надо.
– Слушаюсь, герр лейтенант!
И снова тихо.
Ни лая собачьего, ни мычанья коровьего, ни крика петушиного.
Все сожрали. Может, и пса умяли…
Шмульке неторопливо подошел к «Опелю» и запрыгнул в кузов. Повозившись, он соскочил обратно, уже с банкой в руке.
«Однако…»
Дождавшись темноты, Быков припрятал пулемет и налегке двинулся к грузовику.
Прислушался и махнул через борт.
Кузов был забит ящиками и мягкими тюками.
На ощупь открыв вместилище для консервных банок, Григорий прихватил парочку, поставил на дощатый кузов и решил пошарить еще.
Осторожно поставив ногу на тюк, он добился того, что «тюк» вздрогнул и сказал спросонья:
– Шмульке, ты угомонишься когда-нибудь или нет?
– Да, да… – прошептал Быков. – Ухожу…
– Поспать не дает…
Прихватив банки, Григорий ретировался, выдохнув уже на земле.
Черт бы побрал этого фрица! Нашел себе лежку, засранец…
Вернувшись в лес, Быков осторожно, прикрываясь, чиркнул зажигалкой.
Хоть глянуть, что ему на ужин досталось. Ого!
Бекон! И ананасы в сиропе! Живем…
Эх, еще бы хлебца…
«Ага, – самокритично хмыкнул Быков, – и чаю с пирожными!»
Умяв ломтики бекона, закусив кусочками ананаса, он запил яство сладким компотом. Недурно.
И отбой.
Проворочавшись на скудной постели из охапки травы, Григорий сдался за полночь.
Вздохнув, он подложил руки под голову и уставился в звездное небо. Удивительно…
В прошлый век перекинуло, а созвездия те же.
Ничтожен срок жизни человеческой, чтобы небесные светила хоть на чуток сдвинулись, ломая привычный рисунок Большой Медведицы или Кассиопеи.
