Ослепленная правдой - Стефани Майер

Против обыкновения, коридоры были пусты, хотя обычно, только выйдешь из палаты,  сейчас же и непременно зацепишься ногой, споткнешься, упадешь и будешь, пострадав,  материть и проклинать без вины виноватых в твоем падении, а те ответят тем же, но близко к  сердцу никто эту брань не принимает, всякий человек, а тем более слепой, имеет право  облегчить душу. Впереди слышались шаги и голоса, и это наверняка были эмиссары второй  палаты, исполнявшие такую же повинность. Что же это такое, доктор, вопросил первый слепец,  мало того что сами ослепли, так еще и угодили в лапы слепому ворью, видно, судьба у меня  такая, сначала машину угнали, теперь вот еду отнимают, да еще и пистолетом грозят. Пистолет  создает существенную разницу. Да, но патроны-то кончатся рано или поздно. Как и все на  свете, но в данном случае лучше, чтобы этого не произошло. Почему же. Потому, что патроны  кончаются, когда их расстреливают, их, а значит, кого-то еще, а у нас и так убитых слишком  много. Но мы попали в невыносимые обстоятельства. Причем уже давно, с той минуты, как  оказались здесь, однако же ничего, выносим как-то. Вы оптимист, как я погляжу. Да нет, просто  хуже, чем сейчас, быть не может. На сей счет у меня большие сомнения, пределом этому нет.  Вероятно, вы правы, сказал доктор, а по том, словно обращаясь к самому себе, добавил: Здесь  скоро что-нибудь случится, и это высказывание содержало известное противоречие, либо и в  самом деле есть кое-что похуже теперешней нашей жизни, либо с какой-то минуты станет  лучше, хотя никаких признаков этого пока нет. Судя по пройденному расстоянию, по  количеству поворотов направо и налево, они приближались к третьей палате. Ни доктор, ни  первый слепец прежде здесь не бывали, однако архитектурное решение предполагает  некоторую логику, то есть симметричное расположение двух крыльев, или флигелей, или  корпусов, и кто освоился в правом, тот и в левом не заблудится, и наоборот, стоит лишь здесь  свернуть налево, если там сворачивал направо. Слышались голоса тех, кто шел впереди.  Придется подождать, прошептал доктор. Почему. Эти, из третьей, захотят точно узнать, что и  сколько им принесли, а они уже поели, так что торопиться не станут. Но вроде бы скоро обед.  Если бы даже наши соседи по флигелю были зрячими, им это ничем бы не помогло, тем паче  что и часов у них уже нет. Примерно через четверть часа, минутой больше, минутой меньше,  обмен состоялся. Двое прошли мимо доктора и первого слепца, и по речам их было ясно, что не  с пустыми руками: Осторожно, не урони, сказал один, а второй пробурчал: Этого на всех не  хватит. Придется, стало быть, подтянуть ремешочек. Ведя рукой вдоль стены, доктор, на шаг  впереди своего спутника, почувствовал наконец под пальцами дверной косяк. Мы из первой  палаты правого крыла, сообщил он. Хотел было шагнуть через порог, но наткнулся на какое-то  препятствие. Понял, что это кровать, призванная исполнять роль прилавка или стойки: Все  обдумали заранее, не с бухты-барахты действуют, подумал он. Услышал голоса, шаги: Сколько  же их, жена успела шепнуть, что человек десять, но, скорей всего, намного больше, не все же  явились в вестибюль отбивать хлеб наш насущный. Тот, с пистолетом, наверняка главный, и это  его подлый голос произнес сейчас: Ну, первая палата правого крыла, давай показывай, чего  притаранил, а потом, потише, явно обращаясь к кому-то рядом: Оприходуй. Доктор растерялся.  Что же может значить это слово, если не то, что кто-то здесь может писать, а следовательно,  сохранил зрение, неужели в больнице уже двое зрячих. Следует быть поосторожней, завтра этот  второй может незаметно оказаться с нами рядом, и эта мысль не слишком сильно отличалась от  той, что пронеслась в голове у первого слепца: Если к пистолету прибавить соглядатая, мы  пропали, они нам головы поднять не дадут. Главарь между тем уже открыл сумочку и проворно  извлекал и сортировал ее содержимое, на ощупь отделяя золотые вещицы от прочих, на ощупь  же раскладывая купюры по достоинству, монеты по номиналу, что, наверно, нетрудно при  длительном навыке, и лишь через несколько минут доктор смятенным слухом уловил  характерный, одновременно и глуховатый, и звонкий звук, по которому сведущий человек  мгновенно и безошибочно определит, что рядом кто-то иголкой прокалывает толстую бумагу  насквозь, до какой-то железки, служащей пюпитром, то есть пишет по системе Брайля или,  иначе говоря, владеет навыками анаглифии. И это значит, что среди слепых бандитов есть  обычный слепой, такой же точно, как все, кто носил это имя прежде, до начала эпидемии, и что  мелкоячеистая сеть подцепила его и загребла вместе со всеми, ибо не такое нынче время, чтобы  разбираться, из прежних ты слепцов или из нынешних, и это ты бабушке своей будешь  рассказывать, давно ли и как именно не видишь. Но как же несказанно повезло бандитам, мало  того что счетовод к ним затесался, так еще и слепец старой школы, слепец, который прошел  специальное обучение, годен в поводыри и навыками своими и умениями, как небо от земли,  отличается от теперешних, золото, а не слепец. Опись продолжалась, и голос главаря время от  времени справлялся у счетовода: Что скажешь, и тот, прерывая на миг труды, ощупывал  предложенную на экспертизу вещь, выносил авторитетное суждение, например: Фальшак, и  тогда главарь отвечал: Стало быть, попостятся, или, напротив: Годится, на что следовала  реплика: С честными людьми одно удовольствие дело иметь. Наконец на прилавок были  поставлены три коробки: Тащи в норку. Этого мало, поочередно потыкав пальцем в каждую,  нам давали по четыре еще в самом начале, когда нас было шестеро, возразил доктор и,  почувствовав па шее стальной холодок дула, в тот же миг оценил редкостные для слепого  проворство и точность движений. В следующий раз как рот раскроешь, так одну коробку долой,  а сейчас забирай, что дают, и пошел отсюда, скажи спасибо, что тебя вообще кормят. Ладно,  пробормотал доктор, сгреб две коробки, третью взял первый слепец, и они, медленней, чем  прежде, ибо шли с грузом, пустились в обратный путь. И вестибюле, по всем приметам -  пустом, доктор сказал: Больше такого случая не представится. Вы о чем, спросил его спутник.  Он приставил мне пистолет вот сюда, к шее, можно было попытаться вырвать его. Рискованно.  Да не очень, я ведь знал, где ствол, а он мои руки видеть не мог. Ну и. Ну и вот, я уверен, что в  ту секунду из нас двоих он был слепее, чем я, жаль, не подумал об этом или подумал, но не  решился. А потом, спросил первый слепец. Что потом. Ну, предположим, вы и в самом деле  вырвали бы у него пистолет, не думаю, что вы сумели бы пустить его в ход. Сумел бы, будь я  уверен, что это решит вопрос. А вы не уверены. Пожалуй, нет. Тогда лучше, чтобы оружие  было у них, по крайней мере, пока они на нас не нападают. Угроза оружием - это уже  нападение. Если бы вы завладели его пистолетом, началась бы настоящая война и мы едва ли  унесли оттуда ноги. Вы правы, сказал доктор, я притворюсь, что принял в расчет все эти  соображения. И еще, доктор, вы должны помнить о том, что сказали мне совсем недавно. И что  же я сказал. Сказали - что-то должно случиться. Уже случилось, да я этим не воспользовался.  Нет, не это, будет другое.

Когда же, войдя в палату, они должны были предъявить, сколь мало припасено для  общего стола, нашлись такие, кто их стал винить в этой скудости, спрашивать, почему, мол, не  потребовали больше, ибо для того их обоих и выбрали представителями всего сообщества.  Доктору пришлось объяснять, как было дело, упоминать о незрячем счетоводе, о грубой  несдержанности человека с пистолетом и, естественно, о самом пистолете. Тогда недовольные  несколько снизили тон, а потом и вовсе признали, что защита интересов палаты передана в  надежные руки. Раздали пайки, причем кое-кто не преминул, разумеется, заметить, что мало все  же лучше, чем ничего, а, кроме того, по времени судя, уже скоро и обед. Плохо только, если мы  разделим судьбу той коняги, которую хозяин приучал не есть и совсем уж было приучил, но тут  она и околела, заметил кто-то. Остальные бледно улыбнулись в ответ, а еще кто-то сказал:  Кстати, неглупо придумано, если только коняга эта, околевая, не знала, что околеет.

  Старик с черной повязкой вовремя сообразил, что его портативный радиоприемник, как в  силу хрупкости своего корпуса, так и благодаря имеющимся сведениям о продолжительности  его полезной жизни, не должен и не может быть занесен в список ценностей, подлежащих  обмену на еду, рассудив, что, будет ли этот прибор действовать, зависит, во-первых, от того,  есть ли внутри батарейки, а во-вторых, от их долговечности. По хриплому подвыву голосов,  еще исходящему из него, можно предположить, что век его будет недолог и часы сочтены.  Однако старик с черной повязкой решил прекратить коллективные прослушивания еще и  потому, что слепцы из третьей палаты левого крыла могли, внезапно нагрянув, высказать на  этот счет иное мнение, руководствуясь не столько материальной ценностью этого  пластмассового ящичка, которая определялась величинами, стремящимися к нулю, сколько, так  сказать, сиюминутной пользой, а вот она как раз была велика неимоверно, не говоря уж о  высокой степени вероятности того, что где имеется один по крайней мере пистолет, там и  батарейки найдутся. И объявил старик с черной повязкой, что отныне будет слушать свое радио  сам, один, под одеялом, а если услышит что-нибудь интересное, расскажет всем. Девушка в  темных очках просила, правда, дать ей послушать музыку, ну хоть немножко, просто чтоб не  забыть, на что это похоже, однако старик остался неумолим и сказал, что гораздо важней знать,  что происходит в мире, а если кому нужна музыка, то пусть слушает ее в собственной своей  голове, ибо зачем-то ведь дана человеку память. Прав, прав был старик с черной повязкой, ибо  музыка, звучавшая из приемника, царапала душу, как способно царапать только тяжкое,  постыдное воспоминание, и потому в ожидании выпуска новостей он уменьшал звук до  предела. Потом прибавлял немного, навострял ухо, чтобы не пропустить ни слова. А уж потом  своими словами пересказывал услышанное ближайшим соседям, а те - своим, и так вот  медленно, от кровати к кровати, обходили новости палату, неизбежно искажаясь от передачи к  передаче, потому что важность сообщений подчеркивалась или затушевывалась в зависимости  от того, насколько оптимистично был настроен каждый из этих живых трансляторов. И  продолжалось так до тех пор, пока однажды не смолкли слова и старик с черной повязкой не  обнаружил, что сказать ему нечего. Но не потому, что сели наконец батарейки или испортилось  что-то в приемнике, нет, опыт прожитой жизни, да и не только его собственной, с  исчерпывающей полнотой показал, что над временем никто не властен, машинки этой хватит  ненадолго, и кто-то должен наконец замолчать прежде, чем смолкнет она. Весь день, первый  день, прожитый под пятой злодеев, старик с черной повязкой на глазу принимал и передавал  новости, па собственному разумению опровергая бодрую брехню официальных прогнозов и  сообщений, и вот сейчас, к ночи, высунув наконец голову из-под одеяла, прислушивался к  хрипам, в которые из-за слабого электропитания превращался голос диктора, как вдруг голос  этот сорвался на крик: Я ослеп, сменившийся тяжелым ударом по микрофону, чередой  неразборчивых звуков, нечленораздельных восклицаний и наконец глухой тишиной.  Единственная станция, которую здесь, в клинике, мог утлыми своими силами уловить  приемник, замолчала. Но еще долго старик с черной повязкой прижимал ухо к безмолвной  коробочке, словно ожидая, что голос вернется и выпуск продолжится. Впрочем, он  догадывался, он знал наверное, что не будет этого. Белая болезнь поразила не одного лишь  диктора. Как пламя, бегущее по запальному шнуру, стремительно и неуклонно настигала она  одного за другим всех, кто был в студии. Тогда старик с черной повязкой швырнул приемник  об пол. Если бы, почуяв утаенные драгоценности, явились сюда злодеи, то нашли бы здесь  подтверждение тому, что совершенно правильно сделали, не включив портативные  транзисторы в список ценных вещей. Старик с черной повязкой натянул на голову одеяло,  чтобы поплакать без помехи.