"Я" - Константин Щемелинин

— Поверь мне, просто поверь мне — и ничего больше, — уговаривал его я. — Ведь ты веришь мне? — наконец, спросил я.

— Я совсем не знаю тебя, — с трудом ответил он, — но почему-то мне кажется, что тебе можно доверять.

— Ну вот и хорошо! — обрадовался я тому, что мое вмешательство в его душу прошло успешно. — А теперь сядь и расскажи мне о предстоящей войне.

— Какой войне? — он сел, но не забыл изобразить на своем лице изумление — какой упрямый и ловкий малый!

Из его мыслей я знал, что война — дело решенное, хотя народу пока еще ничего не объявили потому, что было еще слишком рано. Он сопротивляется, он пытается обмануть меня, прикинувшись ничего не знающим человеком, но я-то знаю, что это не так! Давить на него я уже не хотел — надо как-то решать проблему по-дружески, поэтому я еще больше расслабил его психику, аккуратно приглушив в ней оставшиеся очаги сопротивления и сказал:

— Зачем ты пытаешься обмануть меня? Обманывать — нехорошо, — продолжал убеждать его я. — Мне всего лишь нужны подробности, а ситуацию в целом я и так знаю.

После вторичной обработки собеседник стал вполне податливым, поэтому без особого сопротивления сдался и принялся в свою очередь сам убеждать меня:

— Ты требуешь от меня разглашения государственной тайны, но это — невозможно, ведь я давал присягу на верность своему народу! То, что ты хочешь, называется преступлением, а я не желаю быть преступником!

— Все это мелочи: тайна, присяга, преступление, твоя жизнь, да и моя жизнь тоже — все это мелочи, причем несущественные с точки зрения истории и наших с тобой принципиальных отличий. Ты кто?

— Как кто? — удивился он и с гордостью продолжил. — Я — самое главное лицо в нашем государстве!

— Это вторичное, — начал расставлять акценты я, — а первичное — ты — человек.

Он долго сомневался, задавать ли ему следующий естественный вопрос, но, наконец, успокоенный моим поведением и явно дружелюбным тоном, решился:

— А ты — человек?

Он испугался собственной дерзости, вспомнив ту боль, которую я с такой легкостью причинил ему недавно, поэтому задав свой вопрос испуганно и как-то весь сжавшись, будто перед ответным ударом, взглянул на меня.

— Частично — человек, — ответил я, — но лишь частично… — и посмотрел долгим взглядом на потолок. Из его мыслей я заключил, что он понял меня правильно — я намекал на свою связь со сверхъестественными силами.

Собеседник увидел, что наказывать его не будут, потому что не за что: ведь он задал естественный вопрос и получил на него ответ, — и поэтому он столь же логично попросил у меня подтверждения моих слов:

— А у тебя есть доказательства? — уже не так испуганно и с исключительным интересом спросил он.

— Да, — однозначно ответил я. — Но какие бы доказательства я не предъявил бы тебе, ты, как разумный человек, всегда сможешь найти им какие-нибудь правдоподобные объяснения из повседневной жизни. Получается, что я буду раз за разом предъявлять тебе доказательства, а ты будешь «пробовать их на вкус»?! Весело, но правила игры устанавливаю я, поэтому доказательством будет следующее — сегодня ты умрешь.

— Как же так?! — глава государства достаточно сильно испугался, но, надо отдать ему должное, не потерял способности рассуждать логически. — Какое же это доказательство — если я умру, что маловероятно, то кому ты будешь доказывать свое, — тут он посмотрел на потолок, — происхождение?!

Никаких доказательств я, конечно же, предъявлять ему не собирался — незачем унижаться перед обычным человеком; при всем при том я почти исчерпал свои возможности по управлению его психикой, поэтому от дальнейшего убеждения отказался и предоставил разговор самому себе — будь что будет: скажет — не скажет… — как получится:

— Либо ты веришь мне, и тогда говоришь со мной, либо не веришь, и тогда умираешь.

Собеседник надолго задумался. Я снова постарался направить его ощущения так, чтобы он поверил мне, все время разговорной паузы гася возникающие в процессе его мышления негативные эмоции.

— Ты такой же человек, как и все, — признайся в этом, и тогда я поверю тебе, — произнес, наконец, он.

— Конечно, такой же! А какой же еще?! — засмеялся я. — Я пошутил, но пошутил так, чтобы помочь тебе преодолеть предрассудки, — так тебе будет гораздо проще выдавать государственную тайну, предполагая, что я как-то связан с небесными силами.

— А ты уже обо всем подумал! — восхитился он. — А то я сначала даже частично поверил тебе, ведь ты так убедительно смотрел на потолок! — засмеялся и мой собеседник тоже, хотя в душе он все-таки чувствовал, что со мной не все так просто и однозначно: все-таки я его каким-то образом ударил в мозг, и причем ударил два раза! Поразмыслив еще немного, глава государства принял наилучшее решение: я — человек, но из моих ежовых рукавиц ему, похоже, не выбраться, поэтому пора прекращать упираться, чтобы не сделать себе еще хуже:

— Хорошо, я расскажу тебе, но обещай никому больше не говорить об этом, а еще лучше — поклянись.

— Еще чего! — ответил я; похоже на то, что я выиграл, но я не собираюсь ограничивать свое будущее, поэтому и пояснил. — Клятва для меня — не мелочь: я не нарушу своего обещания, и поэтому не желаю ограничивать себя в использовании полученной от тебя информации.

— С тобой невозможно иметь дело… — глава государства махнул на все рукой — будь что будет: он уже уступил один раз, признав что война предстоит, почему бы ему не уступить и второй? — Ладно, будь по-твоему, — согласился он. — Но мне нужно будет подготовиться к столь серьезному разговору, поэтому подожди немного, и в свое время тебя вызовут ко мне.

Мы встали, попрощались, и я собрался уходить.

— Погоди, — крикнул он мне вслед, — а ты не боишься того, что тебе придется слишком долго ждать?

— Нет, — улыбнулся я, — ибо, когда истощиться мое терпение, я устрою тебе долгую мучительную жизнь, и ты захочешь в ад, потому что там тебе будет лучше, чем здесь!

По-моему мнению, я напугал его достаточно сильно, чтобы он не тянул резину, поэтому я со спокойной душой вышел из кабинета.

Через несколько дней мы снова встретились. Он ждал меня в парке, который раскинулся возле его резиденции, — кроме нас здесь не было никого. Мы разговаривали с ним, а вокруг нас возвышались деревья. Он решился высказать мне все — я видел это по его глазам и то же самое читал в его душе. Итак, предварительный обмен любезностями закончился, и мой собеседник принялся говорить, а я молча слушал его, боясь помешать ему, боясь сбить его с мысли.

— Ради тебя я нарушаю все законы, — начал он, — но ты необыкновенный человек, поэтому, как мне кажется, я поступаю правильно. Ты спрашивал меня о предстоящей войне, но чтобы ответить тебе и чтобы ты правильно понял меня, нам придется вспомнить историю.

Дело в том, что грядущая война будет чрезвычайно кровопролитной, — даже более кровопролитной, чем Марсианская война; а она, в свою очередь, напрямую связана с событиями, происходившими в далеком ХХ веке.

До ХХ века люди воевали как обычно — против вражеских армий, захватывали территории соседей и при этом, как само собой разумеющееся, происходила гибель определенной части (но не всего!) мирного населения. Все войны имели своей главной целью захват территории или же какие-нибудь другие экономические выгоды — если бы этих целей можно было бы добиться мирным путем, то никто не воевал бы!

В ХХ веке наряду с обычными войнами впервые в истории человечества была создана специальная отрасль промышленности, основной задачей которой было уничтожение людей. Освенцим — страшный символ той технологии. Если, к примеру, гильотина или же виселица тоже являются символами технологии лишения человека жизни, то попадет ли человек на виселицу, по большому счету, зависит от поведения самого человека: будет ли данный человек существовать или же нет, в каждом конкретном случае зависит именно от поведения самого человека, а не от того, каков он есть, — и это является принципиальным отличием от Освенцима. В обычном обществе место человека в тюрьме ли, в больнице ли, или же среди обычных людей зависит от поведения самого человека: преступник, к примеру, не родился вором или бандитом, а родился человеком, и судят его за поступки, которые он совершил; в дальнейшем, исполнив судебное решение (к примеру, отсидев свой срок в тюрьме), с точки зрения общества преступник становится бывшим преступником, а следовательно, обычным гражданином. Таким образом, в основном, люди не наказывают друг друга самым жестоким способом — смертью — только за то, что кто-то такой, а не другой, — естественно, существуют и исключения, но они лишь подтверждают правило: в обычном современном обществе в мирное время по национальным или же расовым отличиям государство систематически никого не лишает жизни.