Осенний лист, или Зачем бомжу деньги - Владимир Царицын

— У тебя что, крыша поехала?

— Четыре тысячи шестьсот шестьдесят шесть, — продолжал бормотать Альфред. — Четыре шестьсот шестьдесят шесть умножить на ноль семь…

— Три с чем-то, — помог ему Сидоров, вставая с пола. Он вспомнил, что поручил Альфреду считать шаги. — Что-то около трёх километров трёхсот метров мы прошли. По идее, скоро должна быть врезка стока из «Мечты олигарха». Если верить кальке, до врезки метров семьсот осталось, а от врезки до посёлка ещё примерно столько же.

— Если только калька не врёт, — с какой-то обидой в голосе проворчал Альфред, — что-то мы идём, идём, а вокруг всё одинаковое. И ничего не меняется, и конца не видать. И тишина, как в могиле…

— Тихо! — прервал Сидоров его причитания, — Слышишь?

— Что?

— Вода журчит.

Бассейн у Пархома имел сорок метров в длину и десять в ширину. Как и большинство богатых людей, заимевших капиталы быстро и неправедно, Пархом страдал гигантоманией и болезненным пристрастием к помпезности.

К слову сказать, большим был не только бассейн. Дом Пархома был похож на средневековый замок. Вернее, сам Пархом считал, что его дом-крепость — вылитый средневековый замок. На деле это было высокое и громоздкое строение из красного фасадного кирпича с зелёной черепичной крышей и остроконечными башенками по углам. Эти башенки не имели никакой функциональности и были возведены исключительно по прихоти хозяина. Широкие мраморные ступени вели к порталу парадного входа, по бокам которого несли службу, и одновременно поддерживали лепную балку, две кариатиды с гигантскими грудями. Отличие размера бюста у античных девушек от стандартного тоже было прихотью Пархома.

Точно такие же грудастые кариатиды поддерживали арку въездных ворот. Ворота тоже впечатляли размерами. И сад вокруг дома был большим. Вдоль гравийных аллеек росли тщательно подстриженные кусты и возвышались белые гипсовые фигурки полуобнажённых нимф и наяд. Все скульптуры изготавливались индивидуально с учётом вкусов заказчика и по его личным рекомендациям. Пархом называл их где-то услышанным словом: куртизанки.

Куртизанок было много, и все они, по замыслу Пархома, должны были демонстрировать сексуальность и похоть. Куртизанки жеманно прикрывали пухлыми ручками свои прелести немалого размера и делали вид, что пытаются натянуть на круглые плечи края спадающих туник. Поздней осенью и зимой всё это выглядело уныло: с куртизанок слетала сексуальность, они казались напрочь замёрзшими бродяжками, а припорошённый снегом сад напоминал заброшенное кладбище.

Пархом разделся, и перед тем как зайти в воду, посмотрел на отражение в зеркале, занимавшем полстены. А что? Ничего, спортивная форма в полном наличии: впалый живот, мускулатура в тонусе. Не качок, но вполне, вполне… Пархом даже залюбовался своим совершенно обнажённым телом (он всегда плавал в бассейне без трусов) и татуировками, которыми оно было покрыто сплошь. Вылитый якудза!

Но, в отличие от тату японского гангстера, нательная живопись Пархома была представлена, в основном, отечественными уголовными знаками отличия, промежутки между которыми были заполнены шедеврами боди-арта, о назначении и смысле которых Пархом никогда не задумывался. Этот орнамент ему нравился тем, что покрывал всё тело. Татуированными были руки, ноги, спина, грудь и живот — все было синего цвета. На фоне остального тела задница Пархома казалась неестественно белой, как у трупа. Пархом повернулся так и эдак, крякнул довольно и встал на край. Нырнув в яркую, лазурную от кафеля воду, он полбассейна проплыл под водой. Вынырнув на середине, отфыркался и крикнул:

— Эй! Кто там есть живой? Ком цу мир!

На зов явился рослый кавказец, одетый в чёрное — без бороды, но традиционно небритый. Охранник молча подошёл к тому месту, где находился татуированный купальщик, и, сложив руки над причинным местом, уставился на Пархома, а точнее, поверх его мокрой головы. Взгляд кавказца не выражал ничего.

«Под дозой, что ли», — подумал Пархом. — Их не поймёшь ни фига, урюков этих, то ли он тебя слышит и видит, то ли вообще не здесь мыслями, а где-то в родных горах. А, может, с Аллахом беседует. Колются все почти. И не ерундой какой-нибудь, чистым героином.

Пархом всех их называл Асланами, Шамилями и Махмудами.

— Махмуд, скажи там, в охране, Усков должен приехать. Пусть пропустят…

— Меня зовут Гамлэт, — сказал кавказец.

— Я же не возражаю. Гамлет так Гамлет. Иди, Гамлет, скажи.

— Усков уже прыехал.

— Ну так давай его сюда! — И Пархом снова нырнул, сверкнув перед охранником мертвенно-белой задницей.

Гамлет плюнул на кафель, тихо проворчал что-то не по-русски, наверное, выругался, обозвал Пархома шакалом, или ещё каким-нибудь нечистым животным, и вышел из бассейна.

Усков не вошёл, а вкатился, такой он был толстый и круглый. Как один из трёх толстяков из сказки Олеши. И ножки и ручки у пархомовского компаньона казались коротенькими, хотя когда-то, лет десять-двенадцать тому назад, его конечности, совершенно точно, были нормального размера, да и сам Усков был более продолговатым. Пархом помнил его прежним, но все остальные в городе считали, что Андрон Ильич такой с самого детства: круглый и суетный, как заводной апельсин.

— Здорово, колобок! — весело приветствовал Пархом товарища. — Подмылся? А то в бассейн не пущу.

— Горцы твои — чистые церберы. Десять минут заставили в машине у ворот ждать, — отпыхиваясь, посетовал Усков, проигнорировав набившую оскомину шутку, и с трудом втиснул зад в пластиковое кресло, стоящее на краю бассейна. Достав носовой платок, принялся промокать молочно-белую лысину. — Ты что, предупредить их не мог, что меня ждёшь? Морды тяпками, глаза оловянные. Смотрят, будто впервые видят. И каждый раз, когда я приезжаю, такая канитель. А сегодня ещё и облапали всего, как какого-нибудь…

— Извини, дружбан! Забыл предупредить охрану. Голова проблемами забита, свободного местечка нет. А на абреков не серчай, служба у них такая.

— Служба службой, но я-то не простой посетитель. Они что, теперь и мэра обыскивают, прежде чем к твоему телу допустить?

— И мэра обыскивают. А как же? Это я им такую установку дал, обыскивать каждого, кто является ко мне с визитом. Ты, Андрон, Шульмана помнишь?

— Это, того, обиженного тобой еврея? У которого ты бизнес отнял?

— Бизнес он мне сам отдал, вернее, продал. Тяжело ему было крутиться в условиях жёсткой конкуренции. Вот он его мне и уступил… за приличные отступные.

— Помню эту платёжку в оффшор, — усмехнулся толстяк. — Миллион долларов ты считаешь приличными отступными? Его бизнес миллионов десять на тот момент стоил! Считай, даром ты его приобрёл, за чисто символическую плату, отнял, по сути, — Усков поднял повеселевшие поросячьи глазки на Пархома и осёкся, натолкнувшись на жёсткий взгляд, понял, что переборщил, — Извини, Пархом, я же не осуждаю. Просто считаю, что со мной ты можешь называть вещи своими именами. И… бизнес есть бизнес, штука жестокая. Конкуренция. Я понимаю… Так что там с этим Шульманом?

Пархом удовлетворённо кивнул, и, плеснув себе на голову пригоршню воды, фыркнул и сказал:

— А заявился ко мне на прошлой неделе. Сказал, блин, конфиденциальный разговор имеет. Сучара! Я дал команду его пропустить. Думал, бабки пришёл клянчить. Грешным делом, решил добавить ему немного… для поддержки штанов. Его пропустили, а он только вошёл в кабинет, пушку из кармана выхватил, и… Если бы не Махмуд, а может, Шамиль или Аслан, или Гамлет, не плавать бы мне сейчас в бассейне, меня бы давно уже обмыли.

Пархом погрузился в воду и под водой, подплыл к сходням. Пока поднимался по ступенькам, держась за хромированные поручни и вальяжной походкой подходил ко второму креслу, Усков с завистью смотрел на его гибкое сухощавое тело.

— Завидно? — ухмыльнулся Пархом, — А ты перестань свинину трескать и лобстерами закусывать. И чёрную икру жри не столовыми ложками, как привык, а чайными. А пирожные, конфеты, и прочие сладости, вообще из рациона исключи. И будет как у меня, — Он картинно провёл большими пальцами рук по своим бокам и бёдрам.

— Можно подумать, в твоём рационе эти продукты отсутствуют, — проворчал Усков.

— Присутствуют, — ответил Пархом, садясь рядом с товарищем, — но, не в таких количествах. Кроме того, мне, Андрон, природа такую конституцию подарила. Мне можно. А тебе следить надо за своим весом. Шульман вот тоже не следил. И что с ним стало?

— Что?

— Утонул. В этом самом бассейне. Решили мы с ним поспорить, кто выносливее. Я ему предложил поплавать. Зрителей позвал, — хохотнул Пархом, — болельщиков, так сказать.

— Махмудов своих?

— Угу. Догонишь, говорю, делай со мной, что хочешь. Я, говорю, даже сопротивляться не буду. Поплыли. На второй дистанции стал Шульман пузыри пускать. Избыточный вес. Ничего не попишешь. Жрать надо меньше! Не смог до края бассейна доплыть. Утоп, — Пархом испытующе взглянул на Ускова. — А знаешь, за что Шульман убить меня пытался?