Толмач - Родриго Кортес

Кастрированный, словно евнух из гарема, Хунгуз-хан умер на следующий день, как дружно врали подчиненные его сыновьям летописцы – якобы упав с лошади во время охоты. А великую Гурбельджин обвинили в колдовстве и закопали живьем, головой вниз, чтобы вместе с ней удержать в сырой земле и ее колоссальную по своей мощи царскую душу-сульде.

Убитый чуть ранее и уже поставленный Ульгеном править всем царством мертвых Эрлик-хан принял свою жену в преисподней со всеми полагающимися Матери мира почестями, но оставшийся на земле ее народ это уже не спасло. Оставшиеся без Матушки, словно пчелы без царицы, тангуты растерялись. У Гурбельджин, так уж вышло, не было дочерей, а есть ли у нее сестры – какой угодно степени родства, – знали только казненные вслед за своей повелительницей звездочеты и летописцы.

Вот тогда и началась самая бессмысленная и жестокая за все тысячелетие бойня – дети старого мертвого хунгуза предали смерти и отправили в нижний мир, вслед за Эрликом и Гурбельджин, всех тангутов до единого. А затем они сровняли с землей дворцы и храмы, сожгли библиотеки, и Сердце Уч-Курбустана замерло.

Только одна-единственная девочка, имевшая право носить священный титул Курб-Эджен, была спасена волею небес. Только одна тоненькая – в ниточку, не более – кровная линия сумела протянуться до сего дня – на двадцать семь шаманских поколений. И последней царицей без народа и жрицей без храма была погибшая под мечом китайского палача семнадцатилетняя мама Курбана.

Теперь возмездие за предательство, о котором веками мечтали его праматери, медленно, но верно приближалось. Сложно было сказать, как именно это произойдет: нашлет ли Эрлик-хан на китайцев и орусов опустошительный мор или разверзнет под ногами клятвопреступников землю, одно было предельно ясно: боги дозволили Эрлику осуществить правосудие.

Шаман был уверен: не потеряй Бухэ-Нойон самообладания и не убей руками Курбана – совершенно беззаконно – эту шлюху, суд бы давно состоялся. Но после этого жуткого злодеяния небеса определенно засомневались в правоте Эрлик-хана и приостановили почти все. Так что даже сумасбродная и капризная Мечит была вынуждена вести жизнь постника и аскета, и ничего, кроме как ждать воли небес, Курбану не оставалось.

Когда обезьянка, отобранная у какого-то китайца и ставшая всеобщей любимицей застрявшего в Гуанчжоу отряда, заболела, переполошились все. Никодим Федорыч самолично послал трех казаков на поиски лекаря, и ребятки довольно быстро приволокли старого седого китайца, тщетно уверявшего, что он не понимает в обезьяньих недугах ровным счетом ничего.

– Если помрет, – перевел китайцу напутствие есаула Курбан, – попробуешь нашей казачьей плетки.

Тот испуганно вжал голову в плечи и сразу же начал доставать из инкрустированной речным перламутром шкатулки длинные серебряные иглы.

Понятно, что обезьянка первым делом искусала лекаря, а к вечеру ей стало так плохо, что бедняга даже не могла поднять голову, чтобы утолить мучающую ее непроходящую жажду.

И тогда до Курбана дошло.

Он дождался темноты, а когда казаки улеглись, отозвал в сторонку не смыкавшего глаз третьи сутки «хозяина» Мечит – молодого белобрысого казачка.

– Есть одно средство, – шепотом произнес шаман. – Пойдем со мной, я приготовлю…

Казачок посмотрел на толмача мутным от усталости взглядом и покорно поплелся к основательно загаженной за три месяца стоянки рощице у ручья.

– А ты точно знаешь, что надо делать? – едва ворочая языком, бормотал он.

– Она все время хочет пить, а напиться не может. Ты видел? – вопросом на вопрос ответил Курбан.

– Ну, видел…

– Я знаю, как ее напоить, – пояснил Курбан и поднял руку. – Все. Пришли. Становись на колени.

– Чего-о? – округлил бессмысленные глаза казак.

– Просто так удобнее, – пояснил Курбан и вспомнил, что говорил в таких случаях есаул. – Что ты прям как маленький? Становись, я сказал!

Казак недоуменно хмыкнул и опустился на колени.

– Держи, – сунул ему в руки большую деревянную чашку Курбан, – крепко держи.

Казак пожал плечами и принял чашку.

– А теперь закрой глаза.

Казак подчинился, и Курбан вытащил из рукава острый кремниевый нож, быстро огляделся по сторонам и уверенно чиркнул парня по горлу.

Уже через три минуты он поставил перед Мечит наполненную теплой, еще живой кровью чашу, и она сначала повела черными, высохшими от жара ноздрями, затем открыла глаза, с усилием поднялась, встала на четвереньки и принялась жадно лакать. А той же ночью шаман получил невероятное по яркости и ясности озарение, из которого следовало, что словно застрявшая на одном месте история земли богатыря Манджушри снова двинулась вперед.

В ту ночь Гуансюю приснилась обезьянка. Она стояла на четвереньках и жадно лакала из большой деревянной чашки что-то красное, наверное, перцовый соус. Это было так странно, что император даже проснулся. Он встал с «драконова ложа» и, чувствуя, как сильно бьется сердце, выглянул из почивальни. Приставленные к нему императрицей евнухи снова не спали.

Гуансюй вздохнул. В последнее время он чувствовал опасность всей кожей. Нападки на его либеральную линию участились, да и старуха стала нервничать. Что-то внутри подсказывало императору, что медлить более нельзя и если упустить свой шанс, то второй раз история его не предоставит. Конечно же, он боялся. Но долгие, полные иносказаний беседы с ближайшим окружением и особенно с генералом Юань Шикаем убедили его, что Кан Ювэй прав и друзей у него, императора Поднебесной, действительно больше, чем кажется. А недавно он осознал, что далее медлить и впрямь немыслимо.

Гуансюй вспомнил вчерашний вызов к Цыси и поежился. Потому что едва он вошел в Зал Долголетия и завершил все предписанные ритуалом поклоны, как она хлопнула ладонью по столу и закричала:

– Я думала, ты уже вырос и поумнел! Потому и доверила тебе власть!

Гуансюй растерялся.

– А ты позоришь наших прародителей! – продолжала кричать императрица. – Хочешь погубить страну?!

Гуансюй торопливо поклонился.

– Святая Мать напрасно слушает клевету. Я хоть и не очень умен, но не до такой же степени! Все, что я делаю, я делаю исключительно для блага Поднебесной и счастья ее обитателей!

Цыси гневно дернула головой.

– Ты еще смеешь спорить?! А что пишет о тебе в своем докладе Ван Чжао?! Ты думаешь, я совсем ослепла и оглохла?! Посмотри, что о тебе говорят!

Она швырнула ему в лицо кипу бумаг, и стоящий на коленях евнух принялся торопливо их собирать, а затем с поклоном, снизу вверх, подал Гуансюю. Император глянул на один листок, на второй и прикусил губу – это были доносы.

– Почитай это, Гуансюй, – высокомерно – даже не посоветовала – распорядилась старуха, – и на будущее призадумайся…

Вернувшись во Дворец Небесной Чистоты, Гуансюй внимательно прочитал доносы и несколько успокоился – ничего необычного в них не оказалось. Он прилег, подал евнуху с опахалом знак, чтобы тот подошел ближе и махал сильнее, и, прикрыв глаза, попытался представить, что еще, помимо этого, может быть известно императрице, и даже сам не заметил, как заснул. А той же ночью ему приснилась обезьянка, и спустя два дня император все-таки решился и велел вызвать только что назначенного начальником военного округа Юань Шикая.

– Вот ты сейчас едешь на очень важную должность, – дождавшись, когда генерал совершит полагающиеся поклоны, медленно проговорил Гуансюй. – А по-настоящему ли ты предан государству?

Генерал оторопел. По его лбу пробежала крупная капля пота, и он с размаху стукнулся головой об пол.

– Род вашего ничтожного раба из поколения в поколение пользуется милостями фамилии Вашего Величества, – задыхаясь от ужаса, выдавил он, – да я скорее позволю разрезать себя на куски, чем изменю Вашему Величеству!

Гуансюй удовлетворенно улыбнулся.

– Очень хорошо. Тогда возьми этот пакет и исполни все, что там написано. Немедленно. Сумеешь – награжу. Очень щедро награжу.

Спустя два часа пакет с приказом немедленно казнить генерал-губернатора столичной провинции Жун Лу, а затем уничтожить и всех остальных сторонников императрицы был в руках Цыси. Юань Шикай не рискнул пойти против Жун Лу и уж тем более против самой Старой Будды, а потому просто передал пакет генерал-губернатору и, многократно заручившись его покровительством и защитой, срочно выехал из столицы – принимать военный округ.

Цыси бегло просмотрела бумаги, побагровела и повернулась к доставившему ей пакет Жун Лу.

– Немедленно собрать совет, – полыхая еле сдерживаемой яростью, прошипела она. – Поднять мою маньчжурскую гвардию. Ввести в Пекин преданные мне войска. Гуансюя изолировать. Кан Ювэя и прочих прихлебателей казнить. Немедленно! Слышишь?!!

Генерал-губернатор преданно ткнулся лбом в мраморный пол.