Сверхновая американская фантастика, 1994 № 06 - Лариса Михайлова

Суд и приговор, казалось, удовлетворили мертвых.

Они не стали дожидаться, пока пройдут годы, и приговор будет утвержден апелляционным судом. Жертвы в последний раз попрощались с близкими и вновь легли в свои могилы, став теми, кем они, собственно говоря, и были — покойниками. И на этот раз навсегда. Во всяком случае, мы на это надеемся.

Мы можем привыкнуть к чему угодно. Мир постепенно возвращается в нормальное состояние — в новые условия нормального существования, когда мертвые касаются плечом живых, будто они всегда были рядом с нами. Но есть одно важное — и я надеюсь, постоянное — отличие: по самоочевидным причинам, в последнее время совершается очень мало убийств.

На днях я опять была на ранчо Энглторпа. На воротах висело объявление о продаже, но я сомневаюсь, что ранчо кто-нибудь купит. Рынок недвижимости пришел в упадок; по всей стране разбросаны ранчо вроде этого.

Заботливый агент по продаже недвижимости закрыл ставни и запер двери дома. Машины и сельскохозяйственное оборудование были проданы на аукционе, причем за сущие гроши. От поля почти ничего не осталось. Полицейские перевернули его буквально вверх дном в поисках новых тел. Я толкнула опечатанную полицией дверь амбара — над печатью уже поработали солнце и ветер, и она сразу рассыпалась от моего толчка, — и вошла внутрь.

В сумрачных углах копошились и бормотали привидения, но они не шли ни в какое сравнение с восставшими из праха мертвецами. Никто не побеспокоился прибрать вокруг. Солома у «рабочего места» Энглторпа почернела и при тусклом свете напоминала деготь. Она маслянисто поблескивала, как и в тот давний летний день, разве что пыли прибавилось. Все, казалось, обветшало. Совсем как я, подумалось вдруг.

Уходя, я не потрудилась запереть за собой дверь.

Я сижу у себя в кабинете за бутылкой джина и делаю записи в дневнике. Засуха наконец прошла, и до чего же приятно слушать шум дождя. Интересно, способны ли наслаждаться им мертвые?

Нам придется изменить ту старую пословицу о смерти и налогах.

Как существа, сознающие свою смертную природу, мы всегда ненавидели смерть и страшились ее, но в то же время мысль о ней утешала. Смерть обещала вечное успокоение — и в этой вечности разрешение всех проблем, конец борьбы, способ стереть с доски все записи и отложить в сторону мел, отказавшись от попыток решить задачу, у которой нет ответа.

Мы даже не подозревали, как нам будет не хватать смерти — пока ее у нас не отняли.

За все долгие годы, которые я провела, защищая закон, мне только однажды пришлось стрелять на поражение. Конечно, у меня были угрызения совести, но я тогда как, впрочем, и сейчас, считала, что в тех условиях применение оружия было оправданным. Так же полагало и мое начальство. Но что, если наше Вселенское Начальство придерживается другой точки зрения?

На прошлой неделе в Калифорнии ожила жертва несчастного случая, чтобы обвинить кого-то в преступной халатности. А сегодня в Нью-Йорке поднялась из могилы девочка-самоубийца, чтобы обвинить в небрежении свою мать. Похоже, что мертвые становятся все беспокойнее, они все менее склонны принимать оправдания живых.

Я не думаю, что смогла бы взглянуть в лицо человеку, у которого я отняла жизнь. Так что в бутылке остается все меньше джина, а я задумчиво поглядываю на свой табельный револьвер, поблескивающий в свете лампы. Меня мучает — очень мучает — искушение трусливо уйти из жизни.

Но что, если я не останусь мертвой?

Дин Уэсли Смит

Подарки музыкального ящика[23]

Стереосистема за стойкой бара наигрывала нежную мелодию рождественской песни, когда я защелкнул замок парадного входа моего «Зимнего Сада» и выключил фонарь над крыльцом. Приближалась ночь. От деревянной двери веяло холодом, но в зале было тепло. Я вздохнул: наконец-то наступил долгожданный сочельник.

Отсюда, от двери, был виден весь зал, включая спины сидевших за стойкой бара четверых моих друзей. Вообще-то я не любитель всяких рождественских штучек, и нынешнее Рождество в этом смысле исключением не являлось. Единственная уступка мишуре — рождественские свечки, стоявшие на каждом столике и в каждой кабинке. Еще какой-то посетитель привязал красную ленту на одно из растений, красующихся у центральной кабинки, а экспедитор фирмы «Куэрс» повесил на стену рекламный плакат, объявлявший «Куэрс» официальным пивом Рождества. На пустых столах догорали свечи, но в остальном бар сохранял самый обыкновенный вид. Темно-коричневые деревянные панели стен, ковер в тон им, старая дубовая стойка бара, и, конечно, мои друзья. Самым важным в этом зале были мои друзья. Жизнь их была такой же пустой, как моя собственная. И сегодня вечером, в первый сочельник, который я отмечал в моем новом баре, я хотел дать им шанс изменить ее. Это был мой им подарок. Вечер обещал быть интересным.

— Ну ладно, Стаут, — начал Карл, грузно поворачиваясь на высоком табурете лицом ко мне, пока я, лавируя между креслами и столами, возвращался к стойке, — может, скажешь, что за страшная тайна заставила тебя выставить из бара ту молодую парочку всего-навсего в семь вечера, да еще в канун Рождества?

Я рассмеялся. Карл всегда попадал в точку. Верзилу Карла не проведешь.

— Да, — вторил ему Джесс со своего привычного места у дубовой стойки. — Наверно, это что-то чертовски важное? Раз ты не разрешаешь нам всем даже с табуретов слезть.

В нашей компании Джесс был коротышкой. Когда они с Карлом стояли рядом, Джесс едва доставал Карлу до плеча, что он весьма удачно компенсировал, подшучивая над великаном. Карлу розыгрыши Джесса ужасно не нравились.

— Смотрите! — сказал я и широким жестом забросил за жардиньерку с растениями фетровый чехол со старого вурлитцеровского музыкального ящика. Четверка моих лучших друзей и клиентов шумно зааплодировала и засвистела. Безлюдный зал отозвался эхом. Внутри у меня что-то оборвалось.

Мой ближайший друг Дэвид допил виски и теперь, вертя в руке стакан, гонял по его донышку тонко звеневшую льдинку.

— Значит, ты специально прятал эту штуковину в кладовке целых десять месяцев, чтобы мы ее сейчас прослушали?

— Ты угадал.

Я провел дрожащими пальцами по глади хромированного металла и полированного стекла. Я сам аккуратно напечатал на ярлычках названия более шестидесяти рождественских песен и приклеил их напротив красных кнопок. Теперь каждый их моих друзей найдет в музыкальном ящике свою песню. Ту, что вызывает яркие воспоминания и переносит в прошлое. Это и было моим рождественским подарком.

Я вздохнул и перешел за стойку бара.

— Надеюсь, — сказал я как можно более обыденным тоном, — вы поймете, что я держу этот музыкальный ящик не просто, чтобы дать вам послушать песенку. Он — единственное, что у меня осталось от первого бара. В «Зимнем Саду» я им еще не пользовался.

Джесс — три верхние пуговки на белой рубашке расстегнуты, узел галстука ослаблен закручивал вокруг своего стакана салфетку.

— Почему ты выбрал именно сегодняшний вечер?

— Потому что как раз год назад, в такой же сочельник, я решил купить новый бар — «Зимний Сад» — и начать все заново.

— И я очень доволен, что ты так и сделал, — сказал Дэвид, высоко поднимая стакан своей здоровой левой рукой.

— И я, и я, — воскликнул Фред, подняв стакан еще выше и пролив при этом немного виски на свою рыжую шевелюру. — Где еще мы могли бы спокойно посидеть, забыв о занудстве, которое ожидает нас дома.

Все четверо согласно подняли стакан и выпили, и я, смеясь, тоже присоединился к ним, отхлебнув глоток сладкого яичного коктейля, который всегда пью в канун Рождества. Никакой крутой выпивки — только сладкий яичный коктейль.

— Этот год был хорошим, — объявил я. — В немалой степени благодаря вам. Поэтому сегодня вечером каждый получит от меня свой отдельный, только ему предназначенный подарок.

— К чертям подарки! — воскликнул Джесс. — Как насчет того, чтобы выпить? Меня ожидает встреча с женой, а ей не понравится, что меня до сих пор нет дома!

— Ей вообще что-нибудь нравится? — спросил Дэвид.

Джесс медленно кивнул.

— С чего бы мне пить? — И он подтолкнул стакан в мою сторону, как делал это всегда, хотя бы один раз за вечер. Я поймал стакан и поставил его вверх дном на моечную решетку.

— Как только развернете подарки, получите еще по стакану выпивки, — с этими словами я сунул руку в ящик под кассовым аппаратом и извлек оттуда четыре пакетика. Они были совсем небольшие, размером с коробочку для кольца, завернуты в красную бумагу и перевязаны зеленой ленточкой.

— Жутко маленькие, — удивился Фред, когда я разбросал по стойке пакетики, а потом выставил на салфетку, накрывавшую лед, четыре специальных рождественских стакана. На каждом из них было выгравировано имя одного из моих друзей.