Бесследно пропавшие… Психотерапевтическая работа с родственниками пропавших без вести - Барбара Прайтлер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Непале 68 % опрошенных в ходе одного исследования родственников проголосовали за такую форму памяти, которая была бы полезна людям на местном уровне. Было предложено построить специальные места для встреч – «чаутары», крытые площадки для отдыха с оборудованными родниками и поместить там фотографии и имена пропавших без вести.
«Когда спросили, почему такие вещи важны, было два ответа. Первый: фиксировать имена пропавших – это простое подтверждение важности признания того, что люди исчезли. Второй, абсолютно естественный, ответ: необходимо быть уверенными в том, что пропавшие и их семьи не будут забыты»
(Robins, 2012, с. 16).Мемориальные парки и музеиСуществует множество проектов, призванных заменить отсутствующие могилы и представляющих собой реальные, осязаемые места памяти о пропавших без вести. Это могут быть как специально созданные мемориалы, так и обычные площади, здания или парки.
В Аргентине, например, организация «Memoria Abierta» поставила себе задачу собирать и сохранять фотографии, документы и рассказы об исчезнувших людях и положила таким образом начало созданию музея памяти о 30 000 пропавших без вести.
Удачные мемориалы способствуют установлению справедливости.
«Увековечивание памяти может повышать эмоциональную устойчивость и улучшать душевное самочувствие: эта психологическая интервенция играет роль переходного момента к справедливости»
(Robins, 2012, с. 20).Память о пропавших в новых коммуникативных средствахМного лет в Интернете существовало виртуальное кладбище для пропавших без вести. Если уж у человека нет могилы на земле, то, по крайней мере, такое место было в сети (www.disappearance.com). К сожалению, неизвестно, почему этот интернет-ресурс теперь недоступен. Этот пример показывает, однако, какие новые возможности для сохранения памяти о пропавших без вести можно использовать, невзирая на географические и государственные границы.
7. Требование справедливости
Национальная и международная юстиция должны судить и наказывать за насильственные исчезновения в соответствии с законами. Родственникам пропавших без вести необходимо предоставлять подтверждение, что случившееся с их отцом, матерью, супругом, сыном или дочерью было несправедливо и незаконно.
Это требование – само собой разумеющееся для демократии – очень часто трудно удовлетворить, хотя оно чрезвычайно важно как непосредственно для родственников пропавших, так и для всего общества.
«Когда находящиеся у власти отказываются признаться в злодеяниях, совершенных от их имени, получается, что они настаивают на том, что исчезнувшие либо вообще не существовали, либо были не жертвами, а виновными… Для оценки истинной сущности насилия и исцеления ран важно связать эти потерянные жизни с кровавым конфликтом и мотивацией его главных участников. Мертвые исчезли, но могут быть „возвращены“ в той мере, в которой их имена вновь обретут место на общественной сцене, а их судьбы станут частью современной истории, в которой они что-то значили»
(Summerfield, 1998, с. 26f).Подключение межгосударственных организаций, таких как Международный суд в Гааге или соответствующих национальных учреждений вроде народных судов «гачача» в Руанде – это попытки достижения справедливости.
На Шри-Ланке во главе движения матерей, требовавших расследования исчезновения их мужей и детей, стала др. Манорани Саваранумутту. Ее единственный сын, в то время популярный на Шри-Ланке актер Ричард де Суза, пропал во время политических волнений 1989 г. – его арестовали на глазах у матери в их доме в Коломбо. Через несколько дней его труп был найден на пляже. Д-р Сараванумутту не стала мириться со смертью сына. Несмотря на попытки ее запугать, она открыто назвала тех, кто забрал его. Она стала примером для потерявших своих детей и мужей шри-ланкийских матерей, большинство из которых так никогда и не увидели тел своих пропавших близких. В наших разговорах в 1994 г. в Вене и в 1996 г. в Коломбо д-р Сараванумутту рассказала мне то, что не раз повторяла публично: как бы она ни страдала от потери сына, убитого при ужасных обстоятельствах, она все же одна из самых счастливых: по крайней мере, она не осталась в неизвестности бесследного исчезновения.
8. Признание непримиримости
Там, где потери происходят при столь страшных обстоятельствах, необходимо уважать чувства потерпевших. Иначе требование примирения, предъявляемое теми, кто не пострадал, может легко превратиться в цинизм, отрицающий реальность страдания и боли.
Рут Клюгер, которая подростком пережила Освенцим и у которой бесследно пропали отец и брат, пишет:
«Я принимаю себя только в своей непримиримости, за нее я держусь крепко… Не могу забыть. Прощение – отвратительно»
(Klüger, 1994, S. 279).Как и Жан Амери, Клюгер настаивает на том, что непримиримость стала после Холокоста частью ее личности. Благодаря этому она способна продолжать жить – таково и название ее книги – «Жить дальше».
В психотерапевтической и психосоциальной работе с родственниками пропавших без вести крайне важно уважать их чувства и мысли. Желание, чтобы пациент примирился с ситуацией или даже смог простить виновных, – понятно. В конечном счете это было бы важным шагом к освобождению жертвы от травматического события. Однако в большинстве случаев борьба за справедливость или, как пишет про свой случай Рут Клюгер, даже открытая непримиримость в людях остается.
9. Чувство согласованности и устойчивости
Формы преодоления и продолжения жизни различны в зависимости от культуры народа и индивидуальных особенностей человека. Описываемые в данной главе формы представляют собой разный опыт борьбы за дальнейшую жизнь «с» исчезновением близких и «вопреки» ему. Они были разработаны в творческих индивидуальных и групповых акциях, национальными общественными или государственными организациями или же международными учреждениями.
Приведенные здесь известные мне стратегии совладания с ситуацией исчезновения близких – лишь часть существующих. Все они являются реакциями на экстремально травматические ситуации. Описанные процессы преодоления лишь в немногих случаях завершены, большинство же – продолжаются и развиваются.
То, что люди вообще способны творчески и продуктивно реагировать на ситуации исчезновения близких родственников, может быть понято в связи с чувством согласованности, описанным в начале данной главы. Благодаря различным путям активного поиска, обмену информацией с другими пострадавшими, борьбе за справедливость и многообразным формам увековечивания памяти, исчезновение близкого человека можно научиться рассматривать в более широком – историческом и общественно-политическом – контексте, а посредством этого – справиться с травматическим переживанием.
IV. Психотерапия с травматизированными клиентами
1. Социальные, культурные и политические условия травматерапии
Травматерапия непременно соприкасается с политикой. Вставая на сторону потерпевшего и признавая причиненное ему травмировавшим событием страдание, психотерапевт делает тем самым политическое заявление: да, травматизирующее событие имело место или все еще продолжается.
Если речь идет о природной катастрофе, то признать людей жертвами и оказать им поддержку намного проще. Если же травмы причинены другими людьми, то всегда есть виновные, отрицающие, скрывающие и умаляющие случившееся. Если преступник или преступная группа очень влиятельны, то любая попытка оказать жертве помощь (пусть даже только психотерапевтическую) может стать опасной.
Там, где люди становятся жертвами насильственных исчезновений, всегда есть кто-то, кто за эти исчезновения ответственен и у кого нет ни малейшей заинтересованности ни в их расследовании, ни в помощи близким пропавших.
Родственники и сами часто являются жертвами, пережившими войну, издевательства, пытки и изгнание. Многие, будучи беженцами или так называемыми внутренне перемещенными лицами, отрезаны от родины. Поэтому в психотерапии всегда должен учитываться политический контекст, в котором произошла травматизация, а также текущая политическая ситуация, в которой проходит психотерапевтический сеанс.
В психологических оценках и различных медицинских заключениях принято обязательно давать определение психическому страданию человека и причинам его душевных мук. В регионах военных конфликтов или при работе с политическими беженцами это представляется мне странным. Так ли уж нужен специалист с высшим образованием, чтобы дать заключение, которое кратко можно сформулировать так: «После убийств и насильственных исчезновений многих членов семьи, издевательств и изгнания очередная потеря жилья, пропитания и медицинского обеспечения была бы неблагоприятна для психического здоровья данного лица». Я спрашиваю себя, не достаточно ли просто немного эмпатии и здравого смысла, чтобы прийти к такому заключению (Preitler, 2004а).
