Путь к Софии - Стефан Дичев

— Доктор, — протянула она, обращаясь к Клименту. — Я чувствую себя превосходно. А вы?

Он посмотрел на ее обнаженные округлые плечи, отпил глоток вина.

— Я рад, что вижу вас в добром здравии, сударыня! — холодно ответил он.

Американка, сопровождаемая Филиппом и Бейкером, возбужденная и разрумянившаяся от шампанского, вышла в салон. Эта эффектная женщина была слишком самоуверенная, чтобы заставить Климента тосковать по себе.

Он вспомнил про Андреа и стал искать его взглядом. Где же брат? Что делает? Увлекшись разговорами, Климент совсем про него забыл и теперь с ужасом обнаружил его в самом конце стола, где стояло вино. Прислонившись к стене, Андреа наливал себе шампанское и с наслаждением потягивал его маленькими глотками, загадочно улыбаясь.

Климент поманил его к себе, но Андреа только отрицательно покачал головой и поднял свой бокал в знак того, что пьет за его здоровье.

Климент высвободил свои пальцы из тонкой ручки Сесили и стал сквозь толпу гостей пробираться к Андреа. Но на полпути услышал вдруг свое имя:

— А вот и мой ассистент, Будэнов!.. Идите сюда, молодой человек!.. Это будет поучительно и для вас, — пригласил его доктор Грин.

В веселом, шутливом тоне Рэндолфа Грина не было и тени обычного высокомерия. Видимо, речь шла действительно о чем-то интересном, потому что вокруг Грина, кроме врачей из английского госпиталя, были еще доктор Гайдани из итальянской миссии и два немца — близнецы доктор Петер и доктор Пауль Трюбнеры. Все были в приподнятом настроении, держали в руках бокалы, и разговор, несомненно, начался с шампанского, так как один из братьев Трюбнеров рассказывал о каких-то своих наблюдениях над действием алкоголя.

— Речь идет об ebrietas[17] в его патологической форме и насколько удобно использовать такие случаи в судебно-медицинской практике, — счел своим долгом пояснить Клименту один из Трюбнеров.

Другой Трюбнер продолжил:

— Подобное состояние в какой-то степени напоминает гипоманиакальное при циркулярном психозе, господа! Но я уже сказал раньше: патологическое опьянение — его психопатическая разновидность.

— А в чем выражаются симптомы, Пауль? («Значит, другой Трюбнер — Петер», — невольно сообразил Климент.)

— В возбуждении, Гайдани! Чаще всего оно начинается после приема незначительной дозы алкоголя. Ну, просто с одного бокала… При этом симптомы действительно несравнимо более яркие. Сильное возбуждение, резко выраженная агрессивность, общая приглушенность сознания, желание говорить, кричать...

Разговор становился все более тягостным для Климента. Он никогда особенно не интересовался психиатрией. А еще меньше разновидностями алкоголизма, который всегда вызывал у него отвращение. Каждое слово наблюдательного Трюбнера напоминало ему про Андреа и про необходимость как можно скорее его разыскать. Но как теперь уйдешь? «Зачем я его взял? — каялся Климент. — Зачем согласился?.. Нет, пускай Грин делает что хочет, я должен идти к нему!»

— Вы упомянули о желании говорить, Трюбнер. И наблюдаемый говорил отчетливо? Внятно? — услышал Климент голос Грина.

— Не особенно, доктор. Налицо тремор языка. Это, разумеется, ведет к расстройству речи...

— Алкогольный псевдопаралич, — кратко пояснил другой Трюбнер. И Климент опять запутался, кто из них Петер и кто Пауль.

— А в чем выражается «резко выраженная активность»?

— Внезапные, неспровоцированные насилия, нанесение побоев...

— Желание убивать, — добавил другой Трюбнер.

— Верно. А самоизбиение? Самоубийство? До этого не доходило?

Вопросы Грина следовали один за другим. Они, видимо, не были просто любопытством, они били все время в одну цель, они к чему-то подводили, и этот его настойчивый интерес больше всего удерживал Климента. Как ему уйти именно теперь?

— Нет, доктор, во время наших наблюдений мы не сталкивались с такими симптомами. И вообще мы считаем, что в данном случае проявление может быть только внешним. От субъекта к объекту.

— Да, и я так считал, — задумчиво произнес Грин.

Братья Трюбнеры быстро переглянулись. Что мелькнуло у них в глазах? Удивление? Недоверие? Боязнь, что их опередили?

— Вы? — спросили они в один голос.

Грин вытянул губы трубочкой, расправил широкие плечи и сказал сухо:

— Да... Недавно и у меня был подобный случай. Впрочем, это было позавчера.

«Позавчера? Разве это могло быть позавчера?» — усомнился Климент. Но припомнил, что в тот день Грин был в лазарете только до обеда и что Амир и Сен-Клер куда-то его увезли.

— Нам будет особенно полезно послушать, — сказал один из Трюбнеров.

— В самом деле, любопытно... Расскажите, Грин! Но сначала ваше здоровье! Выпьем! — зашумели все сразу.

— Нет. Тот случай, строго говоря, не относится к опьянению алкоголем, — уклончиво сказал Грин. Видимо, ему не хотелось особенно распространяться, но близнецы так и ели его глазами, и он заколебался.

— Ну хорошо, — улыбнулся он, внезапно разгадав их опасения. — Дело было очень простое и вообще не научного характера... Один человек должен был заговорить.

— Русский шпион? — спросил Гайдани.

— Это неважно. Вы сами знаете, что в таких случаях истязании не всегда дают результат. («Позавчера... русский шпион… истязания»... — проносилось в мозгу Климента.) Итак, понадобилась и моя помощь. Я сделал ему комбинированный укол из кокаина и кое-каких других восточных наркотиков...

— Каких? В какой дозировке? — наседали на него братья Трюбнеры.

Климент замер. Неужели поймали Дяко? Неужели поймали?

— Важно не это, а реакция! — отмахнулся от них Грин. — Я был уверен, господа, что он заговорит и не понадобится применять столь отвратительные мне пытки, неизбежно сопутствующие войне. Начальное воздействие наркотиков вам известно; при сочетании их оно усиливается. Улучшение самочувствия, корреляция движений, а в моем случае прежде всего то специфическое раздражение, которое ведет к недержанию речи...

«Зачем он так подробно объясняет? Ведь самое важное, решающее — выяснить, был ли это Дяко и что он сказал», — лихорадочно думал Климент, а на лбу у него выступали капельки холодного пота.

— Мне кажется, доктор, что активность проявления зависит и от конституции пациента? — с трудом владея голосом, спросил он.

— Это вы верно подметили, Будэнов. Действительно, он... то есть тот, о ком идет речь, производил впечатление человека стойкого, даже очень стойкого — здоровый, кряжистый, упрямый, типичный болгарский крестьянин, самое большее лет сорока...

«Это Дяко. Все пропало. — Климент бросил взгляд туда, где только что стоял Андреа, но там его уже не было. — Куда он девался? Надо поскорей отсюда убраться... Бежать. Нет, сейчас важно узнать, что сказал им Дяко!»

— Вы разжигаете наше любопытство, коллега, — нетерпеливо сказал Гайдани.

— В самом деле! Так что же, заговорил ваш пациент? — посыпались вопросы.

— Заговорил. («Заговорил! Выдал! Что же будет? Почему же нас еще не арестовали?») Но тут-то и началось нечто непредвиденное, — увлекаясь, продолжал Грин. — Этот подопытный феномен занимает меня вот уже третий день. Да, он заговорил, причем без всякого тремора, внятно и отчетливо, но что особенно важно — он это осознал, господа!

— Как осознал?

— Осознал, что начал выдавать, откуда получил сведения... («Выдал!») И в тот момент, когда он готов был назвать имена, да, как раз тогда, когда, согласно вашим данным, господа, да и по моему мнению, активность могла быть только внешней...

— От субъекта к объекту...

— Да... Он... тот, о ком идет речь... выхватил откуда-то нож и вонзил его себе в сердце.

— Невозможно!

— Факт, — подтвердил Грин. — Согласно теории, он должен был проткнуть кого-нибудь из нас, не так ли? Но теория — одно, а практика — другое! Теперь ищите объяснение!.. Будэнов, вы нас покидаете?

— Я должен найти брата, доктор... Господа, прощу меня извинить!

— Идите. Я понимаю — молодость требует своего.

Климент не обернулся, а, поставив свой бокал на стол, смешался с толпой гостей, ища глазами Андреа. Мысль о Дяко не оставляла его. Несчастный! Какая смерть! Узнай я только о том, как он принял смерть, я бы догадался, что это Дяко... Но куда же девался Андреа?

В дверях Климент столкнулся с мадам Леге — она уводила Сесиль спать.

— Сегодня мой день, все говорят, что я большая, а так рано укладывают! — подняв на него огорченные глаза, сказала девочка.

— Весь день был ваш, Сесиль... Ведь утром у вас урок музыки?

Он весело разговаривал с девочкой, а сам, весь какой-то раздавленный, едва держался на ногах, и мысли его были далеко.

— Да, — сказала она. — Знаете, мы договорились с Недой, что я буду ей играть все, что мы разучим с синьорой Джузеппиной. У Неды ведь есть фисгармония! Это будет чудесно, правда?