Гадание на кофейной гуще - Александра Авророва

— Вот такие вы, мужчины, — в тон ему парировала я. — Бедная любящая девушка предлагает вам все самое ценное, что у нее есть — чудесную природу, свободу, свое общество, наконец, а вам главное — тут же покрепче ее схватить. А что при этом поломаются крылышки и она умрет, так это для вас пустяки, дело житейское.

Юрий Владимирович странно на меня посмотрел и весь обратный путь был молчалив.

Дома разрывался телефон.

— Наверное, тебе звонит поклонник, — хмыкнул Димка. — По крайней мере, со мной разговаривать не хочет.

Я подняла трубку. Кто-то тяжело в нее дышал.

— Алле! — закричала я. — Вас не слышно! Перезвоните, пожалуйста.

Я вспомнила, что и накануне происходило нечто подобное.

— Поклонник крайне робок, — объяснила я Димке, положив трубку. — И непритязателен. Ему достаточно услышать мой нежный голосок, вопящий «алле!» Большего для счастья ему не требуется.

Через час звонок раздался вновь.

— Алле!

— Таня?

— Да.

— Таня… простите, что так поздно…

— Ничего, Владимир Владимирович. Это не вы звонили час назад?

— Я? Нет, я не звонил. Я все думал. Я думал над вашими словами, Таня. Вы ведь знаете Лилю много лет?

— Шестнадцать.

— И вы — очень умная девушка. Очень проницательная. Вряд ли вы можете сильно ошибаться, да?

— В отношении Лильки — вряд ли. Она мне, как родная сестра.

— Значит, — продолжал Середа, — если вы мне что-то о ней сказали, так оно и есть?

— Несомненно.

— Вы ведь не шутили, да?

Я вздохнула:

— За кого вы меня принимаете?

Господи, как долго эти флегматики раскачиваются!

— И вы считаете, мне надо с ней поговорить?

— Обязательно. И чем скорее, тем лучше. Этим вы окажете ей огромную услугу. Просто неоценимую.

— И сказать ей, что… что я… то есть, что к ней…

— Что вы ее любите, — твердо закончила я. — Да, надо сказать.

— Мне сорок лет, — уточнил Владимир Владимирович.

— Мы обе в курсе, — информировала я.

— И я живу с мамой. Правда, квартира у нас двухкомнатная.

На протяжении двадцати минут беседа продолжалась примерно на том же уровне. Мы старательно переливали из пустого в порожнее. Вот ведь, характерец! Я б с таким занудой с ума сошла! А Лилька, наоборот, выздоровеет. Дай бог ей счастья!

На следующий день, в среду, он опять принялся за свое. Я стоически терпела. В конце концов, этот тип не виноват в том, какова его природа. Зато он излечит мою подругу куда успешнее, чем я. Я вот взялась за расследование — и где результат? Анна Геннадьевна права — поссорилась, с кем могла, вот и все, конкретно же сделать ничего не удалось. Составила список подозреваемых, а на каком основании выбрать из него убийцу, ума не приложу. С другой стороны, оснований для особой спешки в данном вопросе теперь нет. Раньше я спешила из-за Лильки, считая, что обязана побыстрее снять с нее груз ответственности, но вскоре, надеюсь, ей полегчает и без меня. Нет, мне очень жаль Сережку и хотелось бы знать, кто его отравил, однако силы мои на исходе. Я не хочу постоянно что-то обдумывать и кого-то подозревать. Я хочу немного отдохнуть, и я имею на это право, в конце концов!

Весь день я с упоением проработала, а часа в четыре ко мне неожиданно подсела Вика.

— Таня, — предложила она, — хочешь, я снова сделаю тебе макияж? Как себе!

— Нет, спасибо, — улыбнулась я. — Второй раз Иван Иванович этого не перенесет.

— Иван Иваныч устарелый, — всерьез ответила мне собеседница. — Ты его не слушай. Если у тебя будет современный имидж, ты станешь очень даже ничего. Не модель, но все равно ничего. В тебе есть изюм.

— Что есть?

— Изюм. Ну, особенность какая-то. Так давай?

— Нет, Вика, спасибо.

— А хочешь… — она задумалась, — хочешь, я тебя познакомлю… Я, правда, для себя берегла. У него такая дача — мне бы квартиру такую, как у него дача! Трехэтажная! Все-таки в наше время, если кто работает, так имеет все, что надо.

— Небось работает бизнесменом, — догадалась я.

— Да.

— И небось не производит ничего, а торгует.

— Конечно. Производить сейчас невыгодно. Производят одни неразворотливые. Кто не умеет крутиться, как надо.

Я не стала читать Вике лекций по политэкономии, просто отрицательно покачала головой. И тут случилось самое потрясающее.

— Значит, не хочешь? — спросила она. — Ладно. А можно, я тебя поцелую?

И, не дожидаясь ответа, она звонко чмокнула меня в щеку и убежала. Мне, разумеется, следовало задуматься. А я просто удивилась.

Вечером я снова пошла домой пешком. Только, в отличие от понедельника и вторника, одна. Никто не предложил составить мне компанию. Впрочем, погода испортилась, и нормальному человеку вовсе не должно было хотеться гулять. Пока хотелось, он искал себе попутчика в моем лице, а сегодня предпочел сразу сесть на метро и отправиться к себе. Совершенно естественно, правда? Надо быть такой дурочкой, как я, чтобы слоняться по улицам под нашим мелким ленинградским дождиком. Он накрапывал, а ветер старательно заносил его мне под зонт. И я почему-то первый раз в своей жизни сочинила стихотворение.

«Стоять под дождем, продавать цветыВсем тем, кому не найти приют.Вне нашей суетной пестротыСлепые струи все льют и льют.Дождинки на руку, на висок,На губы, сомкнутые едва.Вот так и жизнь утечет в песок!Слепые струи — слова, слова…»

Наконец-то я, как и положено существу, состоящему исключительно из духовности, ворочалась и не могла заснуть. Мне было душно, и странно, и больно. А когда я впадала в полубеспамятство, передо мной возникал образ… вот и не угадали! Образ Вики. Она весело бежала вперед, но я-то знала, что впереди пропасть, и должна была ее остановить, и кричала ей вдогонку, кричала изо всех сил, а звуков никаких не возникало. Тогда я заставляла себя открыть глаза и долго таращила их в потолок. Потом закрывала, и видение возникало снова.

На работу я пришла в жутком состоянии, невыспавшаяся и страшная. Вики не было. Правда, опаздывала она довольно часто.

— Где Бачурина? — раздраженно выкрикивал Николай Андреевич. — Что она о себе думает? Она знала, что с утра будет мне нужна. Распустились вы у меня! Деньги получать все хотите, а работать никто! А если за каждую минуту задержки я стану вычитать из премии, что тогда?

У него опять начался период раздражительности. То сидел тихо за своей перегородкой и ни во что не вникал, а тут — на тебе!

— Не волнуйся так, Коленька, — нежно проворковала Анна Геннадьевна. — Тебе вредно, у тебя давление. Давай я сама отнесу эти бумажки.