Гроб хрустальный. Версия 2.0 - Сергей Кузнецов

– Но ворюга мне милей, чем кровопийца, – улыбнулся Глеб.

– Последнее время их как-то все труднее различать, – ответил Луганов.

– Послушай, – сказал Глеб, – я тебя хотел спросить про Снежану.

– Какую? – удивился Луганов. – А, которая Death in June?

– Почему? – не понял Глеб.

– Ну, смерть в июне. Она же в июне умерла, так?

– Да, – сказал Глеб. – Так ты ее давно знаешь?

– Ну, как-то тусили вместе пару раз, – пожал плечами Луганов. – Я все трахнуть ее хотел, но не сложилось. Хотя вроде и она была не против. Зато вот Настю оприходовал на дне рождения.

– Когда?

– А, долго ли умеючи! Сам знаешь, слово за слово, хуем по столу. В комнате, где компьютеры у вас стоят. Сначала про Тарантино, потом про клаббинг, потом про MTV – оглянуться не успела, как уже ноги раздвинула. Я люблю, чтобы все быстро. Хорошо, кстати, что поторопился – только кончили, как все и началось. Менты, допросы, труп на лестнице. Еле застегнуться успел.

– То есть вы весь вечер так и не выходили из офиса? В смысле, пока Снежану не убили?

– Ну да. Ты же сам видел – я сначала читал свою шутку. Ну, про братков.

И Луганов ткнул в листочек, прикнопленный к доске на стене. Глеб подошел и автоматически прочитал финал:

– Ну, это звучит у меня похоже, а пишется по-разному. То Ха – И – Зэ, а то Ха – Е – эР. То есть "его" и "ее".

– "Хиз" и "Хер"?

– Ну да.

– То есть из-за того, что там все мужики – пидоры, баб, что ли, никто в натуре не ебет? И у них на уме один хер?

– Постой, ты не понял. По-английски "her" не значит "хер", "хер" по-английски будет "фак".

– Надо же. "Фак", ебтыть. А как будет "пошел на хуй"?

– "Пошел на хуй" по-английски будет "фак офф".

– А как будет по-английски "пизда"?

– Не знаю, наверное так и будет – "the pizda".

– Это такой намек для своих, – сказал Луганов. – В Сети есть страничка, где приведены результаты поиска "Альтавистой" по маске "pizd*". Там, в частности, есть человек по имени Джонатан Пиздец. Реальный человек, не виртуал. Американец какой-то.

– Круто, – сказал Глеб.

Они вышли обратно на кухню. Изображение в телевизоре стабилизировалось, и Глеб на секунду замер: Наталья Бондарчук изгибалась дугой, грудь выпирала под платьем.

– Выключи ты эту хуйню, – сказал Луганов. – Я ВГИК кончал, меня с тех пор от Тарковского тошнит.

– Что так? – спросил Глеб.

– Профессора заебали, – ответил Луганов, выключая телевизор. – И вообще, людей, которые любят Тарковского, надо резать, как Шэрон Тейт.

24

Дома Глеба ждало письмо от Вити Абрамова.

"Привет, ребята,

– писал Абрамов транслитом на лист. -

Классно, что я нашел это место, а то я все равно ничьих мэйлов не помню. Вольфсон, как всегда, на высоте. Узнаю брата Васю. Пишу я, чтобы вы знали мой новый мэйл – тот, который был в России, накрылся тем же, что и вся моя тамошняя жизнь. Говоря в двух словах, я влетел на приличные деньги, причем такие, что даже скинься вы все вместе, вряд ли меня выкупите. Но, к счастью, все образовалось: я вовремя подорвал и теперь на свободе. Прощай, как говорится, немытая Россия".

Вместо подписи стояло ВА, а ниже постскриптум:

"Только что нашел на странице все ваши адреса. Кое-кому скоро напишу лично. Ждите".

Глеб вздохнул с облегчением. Нажав "Reply", ответил:

"Привет, Витька. Рад, что ты цел. А то свалил – ни слуху, ни духу. У меня осталась твоя карточка Visa. И еще – я хотел тебя спросить, но как-то забыл тогда: что ты имел в виду, когда говорил, что Чак хватает тебя за ноги? И где ты сейчас? Может, соберусь в отпуск за границу, повидаемся. Твой Гл".

Вот уже несколько дней Глеб был подписан на лист. Разбросанные по всему миру одноклассники, лениво переругиваясь, обсуждали грядущие выборы ("Я коммуняк как не любил, так и не люблю" – "При коммунистах хоть наука была"), калифорнийцы собирались встретиться на 4 июля и обсуждали "Mission: Impossible" и "Twister" с теми из москвичей, кто успел посмотреть пиратское видео ("Тупое кино, как вы только такое смотрите?" – "Его просто надо видеть на большом экране"). Никто ни единым словом – даже на девять дней – не поминал Мишу Емельянова, словно его и не было никогда.

Интересно, думал Глеб, когда Чак покончил с собой, все только об этом и говорили. Шутили, кто будет следующим, обсуждали, кто виноват. А тут – словно отрезало. Или в молодости нам казалось, что смерть – далеко. А сегодня понимаем – не так уж много осталось. Может, меньше половины жизни. Когда-то мы с Таней придумали, что хорошо бы иметь встроенный предсказатель, чтоб подавал сигнал, как на пейджер: сегодня вы прожили полжизни. Или еще, подумал он, хорошо бы вести учет живых и мертвых знакомых, чтобы заметить, когда количество сравняется. Впрочем, еще не скоро. Сейчас, не считая старших родственников, едва ли наберется полдюжины. Конечно, если дальше будет прибывать такими темпами…

Глеб снова подумал о Снежане. Обитатели Хрустального вели себя так же, как одноклассники: о мертвых не говорили. Может, он не прав: именно в молодости смерть кажется такой близкой, что о ней все время думаешь и говоришь, а с возрастом приучаешься загонять ее на кромку сознания, в первый круг персонального ада, где живут твои мертвецы.

Глеб снял трубку и набрал домашний номер Бена.

– Привет, – сказал Бен, – как дела?

– Нормально, – ответил Глеб, – а у тебя?

– Круто, только у меня мама умерла, – как обычно радостно сказал Бен.

Глеб запнулся: его мысли о смерти отозвались быстро и пугающе.

– Боже мой. А что случилось?

– Боюсь, процессор сдох. Вентилятор последнее время плохо работал.

– Блядь, – выдохнул Глеб. – Я-то уж подумал…

Неловко: старую шутку про чайника, который звонит программисту, когда у того перегорела материнская плата, и приносит соболезнования по поводу смерти мамы, Глеб знал лет пять, не меньше. Никогда не предполагал, что сам попадется.

Бен расхохотался.

– Нет, это ты меня извини, я как-то не сообразил, как оно звучит…

– Слушай, – сказал Глеб, – мне бы с тобой поговорить. Подъехать к тебе можно?

– Давай, конечно. Я раньше двух не ложусь. Я тебе картинку отмылю, как ехать.

Через час Глеб уже поднимался по широкой лестнице. Старый дом в стиле модерн располагался в одном из посольских переулков Замоскворечья. Огромная металлическая дверь утопала в лепной нише, точно вход в бункер посреди гипсового сада. Открыл мальчик лет десяти.

– Вы к папе? – спросил он.

Вот уж не знал, что у Бена с Катей есть дети, подумал Глеб и кивнул, осматривая чистенькую прихожую.

– Проходите. Папы сейчас нет, но вы можете его подождать.

– Но я же с ним говорил час назад, – удивился Глеб.

– Папа ушел еще утром, – спокойно сказал мальчик. – Вы, наверное, с дядей Беном говорили.

Из глубины квартиры доносились звуки, будто кто-то поднял крышку рояля и пустил туда побегать мышь.

– Я думал, Бен и есть твой папа.

– Дядя Бен – муж тети Кати, – внес ясность мальчик. – Мой папа – Саша Казанцев. Я – Миша.

– Ааа, – протянул Глеб, окончательно запутавшись. Кругом слишком много людей. Каждый новый знакомый обрастал таким количеством близких и соседей, что достижение точки равновесия между мертвыми и живыми, видимо, возможно только в случае глобальной катастрофы.

– Тогда вам в его офис, – и мальчик ткнул пальцем в коридор направо. – Там дверь открыта, увидите.

Глеб пошел по коридору, дивясь необъятным размерам московских квартир. Похоже, никто из знакомых не живет как люди – все делят дом с другими, зачастую чужими: вероятно, потому что жилье в Москве дорого.

Впрочем, после Хрустального и сквота Луганова квартира Бена поражала чистотой и строгостью. Однотонный палас приглушал шаги, двери закрыты – только одна приотворена, и в большой гостиной Глеб разглядел девочку лет шести – она мучила позолоченную арфу. Наконец, Глеб достиг офиса.

Небольшая комната была до самого потолка уставлена самодельными фанерными шкафами. Провода торчали из раскрытых ящиков, в центре на большом столе стояло несколько распотрошенных компьютеров, вдоль стен – штуки четыре работающих. За одним сидела Катя Гусева и работала в "Фотошопе". Над ее монитором Глеб увидел распечатанную на принтере фотографию Шварцера с крупной подписью: "А это что за говно?"

– А где Бен? – спросил Глеб.

– На кухне, – ответила Катя, – он сейчас занят. У него мама сгорела, он страдает.

– Ни фига я не страдаю. – Бен вошел в комнату. – А вот пока меня не было, эфэсбэшники не звонили?

– Нет, не звонили. – Катя повернулась к ним спиной.

– А что у тебя с ФСБ? – спросил Глеб. Десять лет назад при мысли о звонке из КГБ он покрылся бы холодным по?том. А сейчас – ничего, спокойно беседует. Демократия, одно слово. Теперь их можно не бояться.

– А, вроде был разговор, чтобы я им коды подобрал: сотовые переговоры ломать, – сказал Бен. – Я, правда, откажусь, скорее всего. Платят больно мало.