Гроб хрустальный. Версия 2.0 - Сергей Кузнецов

– А вы не видели, чтобы кто-нибудь выходил из квартиры?

– Да все выходили. Как менты пришли – так все и ломанулись на лестницу.

– Я имею в виду – до того, как менты пришли, – терпеливо разъяснил Глеб.

– До того… – Настя задумалась, – до того мы даже из комнаты не выходили. Ну, из компьютерной.

– А может… – начал Глеб, но тут Настя показала пальчиком на человека, подошедшего к барной стойке:

– Вот Олег, который тебе нужен!

И тут же заиграла музыка. На этот раз – в самом деле музыка, даже слова были. Молодежь на танцполе радостно зашумела – но это всего-навсего начался фэшн-показ.

Глеб с Олегом пожали друг другу руки, и Глеб вынул из кармана листок с иероглифом.

– Не скажешь, что это такое? – спросил он.

– Иероглиф "синобу", – объяснил Олег. – Зачем тебе?

– Ну, так… – Глеб замялся. – Интересно.

– Он значит "терпение", – сказал Олег. – Состоит из двух частей – "катана" и "кокоро", то есть "меч" и "сердце".

– А мы можем понимать "меч" просто как лезвие? – спросил Глеб, холодея.

– При некотором желании. А "кокоро" означает не столько "сердце", сколько "суть". Собственно, есть эзотерическое объяснение: "терпение – это сердце меча, ждущего в ножнах". Мне кажется, тут "терпение" имеет оттенок "готовности", но не поручусь.

– Красиво, – сказал Глеб.

– Тут как в магии, – продолжал Олег. – Каждая черточка имеет значение. Вот если сделать так, – и он ногтем зачеркнул часть иероглифа, – то мы получим здесь составную часть "неизбежность". Когда терпение истощилось, меч неизбежно вырывается из ножен.

– А ты специалист по Японии?

– Я много по чему специалист, – усмехнулся Олег. – Японией немного занимался, когда интересовался японской эзотерикой, времен Второй мировой. Был один человек, объяснил.

Глеб кивнул.

– Правда, я сейчас ко всем этим делам довольно сдержанно отношусь, – сказал Олег. – Опасное дело, если без опыта. Навалять можно, и будет такой расколбас, что мало не покажется.

– Да я ничего такого не собираюсь, я просто узнать… у меня подруга погибла, ну, я и пытаюсь понять – отчего.

– Понять – гиблое дело, – сказал Олег. – Понять ничего нельзя. Но за этим тебе, конечно, надо к Юлику Горскому… если денег на билет хватит, ясное дело.

– У меня его мыло есть, – сказал Глеб.

– Мыло – это неплохо, – кивнул Олег. – Но я все-таки не уверен, что сработает. Даже если там волоски остались – этого еще недостаточно.

– Я имею в виду – электронная почта, – пояснил Глеб. До него дошло, что за музыка играет сейчас в клубе. Измененная до неузнаваемости песня "Битлз". Певец голосом, в котором не осталось ничего человеческого, повторял: "I Me Mine I Me Mine I Me Mine".

– Люблю "Лайбахов", – сказал Олег, заметив, что Глеб прислушивается. – Хотя они немного аутфэшн уже, но все равно люблю. Тоталитаризм как он есть. Настоящая нацистская музыка. Правильно Вероничка их зарядила.

– А кто такой этот Горский? – спросил Глеб и подумал: в последнее время все почему-то употребляют слова "арийский" и "нацистский" как похвалу.

– Юлик? – удивился Олег, – такой человек. Гуру по жизни.

Глеб кивнул.

20

Глеб сидит у компьютера, в офисе на Хрустальном. Еще неделю назад в этой же комнате на дне рождения Снежана слушала треп Луганова, украдкой бросала взгляд на свое отражение в темной поверхности монитора. Сейчас Снежаны больше нет в живых – осталась только память о черном лаке ногтей, две-три цитаты из Пелевина и Тарантино. Ее смерть окончательно выдернула Глеба из апатии последнего года. Возможно, Снежана чем-то напоминает ему Таню – и ее смерть освобождает от воспоминаний о Тане, от памяти о выцветших на крымском солнце волосах, от привкуса горечи и тоски. Глеб сидит у компьютера, вспоминает Снежану, прикидывает: кто? зачем? как?

Ответ на второй вопрос очевиден: причина – Маша Русина, та – или, точнее, тот, – кто был Машей Русиной. Именно он, чтобы скрыть свое настоящее identity, убил Снежану. Похоже, кто-то из постоянных гостей Хрустального: не зря же здесь бывает "весь русский Интернет". Есть, впрочем, еще одна версия: Снежана сама была Машей Русиной, а убил ее Шварцер – вычислил и отомстил.

Версия, по-своему убедительная, рушится там же, где все остальные: трудно себе представить, как Шварцер рассекает горло Снежане и рисует кровью на стене иероглиф, обозначающий "терпение", – если, конечно, это тот самый иероглиф. Мог ли убийца зачеркнуть знак, показывая, что терпение истощилось и нож неминуемо поразит Снежану?

Шутка в Осином стиле, но невозможно вообразить его убийцей – как, впрочем, и любого из гостей Шаневича. Убийство, думает Глеб, тем страшнее самоубийства, что выбивает минимум двух людей: убитого и убийцу. Самоубийство же уносит только одного.

Помимо главного вопроса "кто?" имелось еще несколько, и без ответов расследование пробуксовывало. Например, зачем Снежана вышла на лестницу? Люди иногда выходят покурить, но в Хрустальном все курили прямо в квартире. И еще: зачем убийца нарисовал иероглиф на стене? Как этот иероглиф связан с убийством? И откуда убийце известно его значение?

И еще: кто на самом деле те пять гномов, которых Снежана успела собрать у себя на канале? Глеб хотел знать их имена не только потому, что подозревает одного из них: он помнит слова Снежаны про сеть любовников. Глеб знает: он как-то связан с этими людьми.

Каждый день он исправно заходил на #xpyctal, надеясь кого-нибудь там застать. Однако целую неделю правое окошко, где должны столбиком выстроиться ники тех, кто пришел на канал, пустовало. Глеб уже решил, что программа глючит или он что-то делает не так, но сегодня видит сразу двоих. Пришли BoneyM и het – Глеб сразу вспоминает, как Снежана написала в блокнотике их имена.

"kadet: ты кто такой?" – нелюбезно спрашивает BoneyM.

"Меня зовут Глеб, – отвечает Глеб, – Снежана дала мне пароль незадолго до своей смерти".

"Здесь не принято называть реальные имена", – одергивает его BoneyM.

"Теперь уже не важно, не так ли?" – печатает Глеб. Он впервые общается через IRC – непривычно, но ясно, что освоиться легко: есть что-то вроде командной строки, куда впечатываешь реплики, а после нажатия "Enter" они появляются в большом окне – вместе с репликами остальных. Глеб уже знает, что всю беседу можно записать в отдельный файл, который назывался логом. Слова самого Глеба появляются после угловой скобки, у остальных перед репликами стоит ник. Когда обращаешься к кому-то конкретно, пишешь его имя в начале, перед двоеточием.

Выглядит это так:

«het» Vse ravno. Davajte sohranim tradiciju.

«BoneyM» kadet: My vspominaem Snowball segodnja. Rasskazyvaem, kak my s nej made sex pervyj raz. Ja uzhe rasskazal.

В Интернете легко представить себе этих людей, думает Глеб. Не отвлекают лица, голоса, одежда. При первой встрече стараешься угадать про человека кто он и как живет – а тут можно заниматься этим все время. Вероятно, Снежану радовала мысль, что мы будем все вместе играть в эту игру – вряд ли она предполагала, что игра продлится и после ее смерти.

«het» Teper' moja ochered'. Esli kadet ne protiv.

» Net

«het» My byli oba molody togda. Pochti shkol'niki ili sovsem shkol'niki.

het печатает быстро, посылая на экран одну-две фразы, пауз почти не возникает. Читаешь, словно книгу или статью в Сети. Het пишет законченными книжными предложениями – словно уже много раз эту историю рассказывал и сейчас только повторяет. Даже транслит не раздражает Глеба. Мешают только английские слова, которые het, как многие, пишущие транслитом, вставляет, когда они явно короче или звучат, как русские:

"Мы оказались в одной гостинице, в другом городе, не в том, где познакомились. Нас было несколько человек, но Snowball уговорила свою подругу пойти на вечерний сеанс в видеосалон. Даже, кажется, на два вечерних сеанса. Я улизнул из номера, где пили мои друзья, и пришел к ней. Оба мы понимали, для чего встретились, и немного волновались. Надо вам сказать, это был мой первый sex. Сначала мы поцеловались несколько раз. Потом она сняла кофточку и осталась в одном bra. Я долго возился с застежкой, и Snowball даже начала смеяться немного, хотя и не обидно. Потом она сама расстегнула мне ремень и запустила руку в ширинку".

Глебу неловко. Он чувствует возбуждение и одновременно – неловкость от того, что возбуждается, читая о любовных забавах девушки, умершей несколько дней назад. Есть в этом что-то от вуайеризма и одновременно – от некрофилии.

"Мы разделись, – продолжал het, – и легли в постель. Несмотря на волнение, у меня стоял как никогда. По молодости, я обошелся без начальных ласк, сразу перевернул ее на спину и лег сверху. Помню, когда я входил, она kissed меня в шею, засос был еще несколько дней.

Мы трахались недолго, я почти сразу кончил, от неопытности. Snowball рассмеялась и сказала, что можно повторить, через некоторое время. Я не слезал с нее, а она начала пощипывать мои соски – я никогда не знал, что это так возбуждает. Я целовал ее грудь и постепенно my cock снова встал".

Глеб не сводит глаз с монитора. Правая рука лежала на ширинке и слегка двигалась вверх-вниз. "Вот уж не предполагал, – думает Глеб, – что придется стыдиться онанизма. Досчитать, что ли, до восьми и бросить?"