Либеральный лексикон - Ирина Борисовна Левонтина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поскольку слова согласие и примирение в русском языке были окрашены скорее положительно, в советском идеологическом языке появились слова соглашательство и примиренчество, носящие яркую отрицательную окраску. Соответственно, люди, склонные к поиску компромиссов, получили презрительные именования соглашателей и примиренцев. Приведем определения этих слов из «Толкового словаря» под редакцией Д. Н. Ушакова:
Примиренец (полит.). Человек, старающийся примирить, сгладить или скрыть классовые противоречия, занимающийся пособничеством деятельности оппортунистов, как правых, так и «левых», пытающийся обезоружить партию большевиков в ее борьбе с оппортунизмом. Соглашатель (полит. презрит.). Оппортунист, ведущий политику соглашений, компромиссов с реакционной буржуазией, политику предательства интересов рабочего класса.
Употребление указанных слов авторами, стремящимися выразить советскую идеологию, вполне соответствовало этим толкованиям; они были солидарны с персонажем повести Аркадия Гайдара «В дни поражений и побед», который «.не был даже как следует грамотен. Но это не мешало ему быть хорошим профессионалом-повстанцем, ненавидеть до крайности белых и горячо защищать Советскую власть. <.> Самою сильною бранью считал он слово “соглашатель”». Евгения Гинзбург в «Крутом маршруте» вспоминает характерные «политические ругательства» того времени: «Соглашатели! Праволевацкие уроды! Троцкистские выродки! Примиренцы задрипанные!»
Такое отрицательно отношение к примирению было пересмотрено в постсоветскую эпоху, когда в реестр государственных праздников был даже внесен «день национального согласия и примирения». Вероятно, название праздника было ответом на существовавшую в русской эмиграции традицию по призыву владыки Антония (Храповицкого) отмечать 7 ноября «день непримиримости» (об этой традиции нам напомнила Марина Адамович; заметим, что с 1990 «день непримиримости» стали неофициально отмечать и в России).
Напомним, впрочем, саркастический комментарий Александра Солженицына:
И вершина Примирения достиглась в день 80-летия большевицкого переворота. В юбилейном обращении Президента даже не были вспомнены тюрьмы ЧК-ГПУ и лагеря ГУЛага, – но нашлось место «понять и простить тех, кто совершил роковую историческую ошибку» (Россия в обвале).
Но и примирение не входило в число коммунистических ценностей, а его аналогом в советском идеологическом языке было слово примиренчество, носящее яркую отрицательную окраску. Легко приобретало отрицательную окраску и слово компромисс. Напротив того, положительно окрашенным было слово непримиримость. С точки зрения советской идеологии, человек должен быть бескомпромиссным и не должен мириться ни с врагами, ни с недостатками.
Впрочем, подозрительное отношение к компромиссам характерно для русского дискурса вообще и не ограничивается языком коммунистической идеологии. Такие сочетания, как искусство компромисса, хотя и постепенно входят в обиход, но все же иногда ощущаются как перевод с некоторого западного языка (ср. английское the art of compromise).
Различие между русскими и англосаксонскими ценностными установками в отношении компромиссов! отмечается многими наблюдателями. Характерен следующий комментарий Вячеслава Глазычева («Русский журнал», 14 сентября 1998), обратившего внимание на отсутствие в русском языке глагола *компромировать, который мог бы переводить английский глагол to compromise, и указавшего в связи с этим, что у русских компромисс «отнюдь не входит в стандартный свод национальных доблестей»:
Поздняя конструкция «идти на компромисс» самой своей природой выражает некий трагизм – на компромисс идут как на плаху. Большевистская специфическая эпоха, как известно, отнесла компромисс к числу смертных грехов, и уже советская эпоха отпечатала и гнев и презрение к всякого рода соглашению в сугубо позитивной трактовке прилагательного бескомпромиссный.
Конечно, не следует полагать, что между англосаксонским и русским отношением к компромиссу лежит пропасть. С одной стороны, в английском языке прилагательное uncompromising может употребляться с положительной окраской, а compromise, напротив, нести отрицательные коннотации. Так, известная реклама стиральной машины Miele завершается фразой Anything else is a compromise. Очевидно, что уместность такого рекламного слогана прямо связана с представлением о нежелательности компромиссов. С другой стороны, когда речь идет о переговорном процессе, русское компромисс вполне может употребляться как положительно окрашенное слово (ср. фразу не удалось достичь компромисса). Речь скорее может идти о том, что в русской языковой картине мира в целом компромисс находится под подозрением и не входит в число культурно значимых ценностей.
При этом подозрительное отношение к компромиссу может не противоречить готовности к «примирению с действительностью». И то, и другое может быть обусловлено тем, что для русской языковой картины мира характерно пренебрежительное отношение к суетным ценностям, к «мелочам жизни», к полученной выгоде. Поэтому поощряется «наплевательское» отношение к житейской суете, которое нередко рассматривается как образец философского взгляда на жизнь – ср. следующий пример:
Как мне нравится Победоносцев, который на слова: «Это вызовет дурные толки в обществе» – остановился и не плюнул, а как-то выпустил слюну на пол, растер и, ничего не сказав, пошел дальше. [Розанов]
Более того, иногда «наплевательство» характеризуется как подлинно христианское отношение к жизни. Ср. следующий характерный пример:
Американцам кажется: как же не судиться? Другие пути решения конфликтов – попросту подраться (дикий варварский путь) или, наоборот, плюнуть, махнуть рукой и взять да и простить обидчика (путь христианский) – представляются американцам глупыми, нецивилизованными и, полагаю, беспокоят их новосветское сознание как иррациональные (Татьяна Толстая, из статьи в газете «Русский телеграф», 14 марта 1998 г.).
Но ценность примирения, основанного на «наплевательстве», связана именно с тем, что оно предполагает готовность отказаться от мелких выгод. Примирение же, основанное на компромиссе, подозрительно уже тем, что, как правило, мотивируется взаимной выгодой и тем самым предполагает отказ от «высоких идеалов» из мелких, корыстных соображений. Такое примирение отрицательно оценивалось не только советским идеологическим языком, но и носителями нонконформистских установок.
Более того, в нонконформистском дискурсе «примирение с действительностью» иногда рассматривается как разновидность конформизма и противопоставляется борьбе за правду. Так, в «Раковом корпусе» Солженицына перед Елизаветой Анатольевной, у которой растет сын, встает вопрос, скрывать правду, примирять его с жизнью или нагружать всей правдой. И, как мы помним, Костоглотов уверенно отвечает ей: Нагружать правдой! – «будто сам вывел в жизнь десятки мальчишек – и без промаха».
Итак, мы видим, что терпимость к чужим недостаткам и вообще к несовершенствам мира поощряется русской культурной традицией в той мере, в какой она вытекает из готовности не придавать слишком большого значения «мелочам». Если же человек идет на компромисс в мелочной надежде получить выгоду и тем самым предает «высокие идеалы», такая «терпимость» получает отрицательную оценку – здесь скорее уместна бескомпромиссность и несгибаемость.
Можно видеть, что не только слово толерантность, но и такие выражения, как терпимость, широта взглядов и склонность к компромиссам,
