История советской фантастики - Кац Святославович

Госбезопасность вышла на Гамова очень быстро, да он и не скрывался особенно. В книге Ирины Алексеевой «Луна и грош», о которой уже речь шла выше, есть глава, созданная на основе первого разговора переводчика со следователем на Лубянке. (Записал разговор сам Гамов по памяти сразу после допроса и уже потом, во время этапа, передал вместе с письмом на волю.) «Вопрос об авторстве книги, с которого следователь начал беседу, привел Гамова в неописуемое веселье, — замечает И.Алексеева. — Дело в том, что первоначально кагэбэшники, прочитавшие роман, были твердо убеждены, что сочинил его сам Гамов — просто из предосторожности подписался американской фамилией и насовал в текст десятка два нерусских имен. Следователь в ответ ожидал всего, что угодно, — только не смех. „Что же смешного я сказал, Андрей Игоревич?“ — недоуменно поинтересовался он. „Да так, пустяки, ответил Гамов. — Вы спросили, не я ли это сочинил. В вашем Комитете, видно, на комплименты не скупятся. Однажды ваши коллеги уже задавали точно такой же вопрос моему знакомому, который распространял в самиздате текст Конституции США…“»

Судьба Андрея Гамова была весьма драматична. Текст романа Хайнлайна, посланный в Секцию на так называемую «литературную экспертизу», попал в руки самому Кургузову, который не упустил случая свести счеты со своим заокеанским коллегой. «Пресловутый „роман“ известного своими профашистскими взглядами Р.Э.Хайнлайна, — с пафосом отмечал С.Кургузов в рецензии, — есть не что иное, как гнусный пасквиль на наш строй, на наши завоевания. Книга представляет собой отравленное оружие мировой реакции, и недаром именно мистера Хайнлайна называл в числе своих любимых авторов справедливо осужденный двурушник и антисоветчик, бывший советский писатель Юрьев. (…) Исходя из вышеизложенного, очевидно: перевод гр-на Гамова отнюдь не „занятие чистой литературой“, как обычно утверждают подобного рода деятели. Это продуманная акция, вероятно, согласованная с зарубежными разведцентрами. Полагаю, что Закон должен быть беспощаден к такому матерому врагу, каким, без сомнения, является переводчик А.Гамов». Собственно говоря, последних фраз от Кургузова никто и не требовал, просто привычка взяла свое. Гамов был осужден на шесть лет по статье семидесятой. В мордовских лагерях, куда по обыкновению отправляли «политических», у него обострилась язва… Спасти его не удалось.

Ныне, когда роман Роберта Хайнлайна неоднократно издан, особенно печально сознавать, что труд жизни А.Гамова не увидит света: сразу после ареста переводчика КГБ провел «большую чистку» московского самиздата, изымая, в первую очередь, гамовскую «Луну…» На сегодняшний день полный текст перевода считается утерянным. (Полукустарные подстрочники, сделанные второпях в начале 90-х, дают слабое представление об истинном облике романа Роберта Хайнлайна: не исключено, что особый блеск этому произведению придал как раз Гамов. Топорная работа толмачей-коммерсантов превратила эту книгу в заурядную беллетристику…)

По сравнению с Гамовым, члены кружка «возвращенцев» (Покровская, Новиков и Кузнецов), можно считать, отделались легким испугом: они получили всего лишь условные сроки — может быть, потому, что на процессе умеренно раскаялись. «Литературный салон» Дениса Новикова не был ни «кружком Петефи», ни «группой последователей чехословацких ревизионистов из газеты „Литерарни листы“» (как поначалу пытался представить дело ретивый следователь КГБ Станислав Могутин — опять-таки цитирую по книге И.Алексеевой). Это был на самом деле салон или клуб на квартире Новикова, где молодые литераторы читали и обсуждали свои произведения. Криминал, правда, был в определенной тенденциозности текстов: принцип «возвращения к Земле» авторы старались соблюдать неукоснительно. Если судить по меркам 90-х, участники кружка сочиняли вполне обычную «психологическую» фантастику, где и сюжету, и науке было отдано положенное место («Караван» Д.Новикова, «Атомная быль» Ю.Кузнецова и др.). Во всех этих повестях и рассказах была, однако, одна важная особенность — в них начисто отсутствовала Луна, даже намеки на «официальный» спутник Земли считались неприличными. По мнению Светланы Покровской, главного теоретика кружка, ставшая основой государственного кича Луна была безнадежна для литературы. «Эстетизировать Луну, — писала Покровская в своем трактате, приобщенном к материалам дела, — так же нелепо, как эстетизировать серп и молот, кремлевскую стену или красное знамя. С той поры, как Луна сделалась предметом советского культа, она тотчас же оказалась мертва в плане искусства, превратилась в „дежурное блюдо“, подаваемое в Секции фантастики СП СССР. Даже модная интеллигентская ирония по отношению к Луне, которой сегодня бравируют некоторые „новые фантасты“, всего лишь примета их рабской зависимости от этого культа, ибо видимость спора на равных с мертвой догмой только придает духовному насилию социума над личностью внешне респектабельный характер. (…) Мы должны забыть о Луне — раз и навсегда. Мы не в силах прекратить бессмысленный и нескончаемый поток „лунной прозы“. Единственное, что мы можем, — игнорировать его…»

Выдержки из трактата Покровской оскорбленный С.Кургузов после процесса над «возвращенцами» зачитал на Секции, призывая писателей-фантастов разделить его праведное негодование. Он даже настоял на специальной резолюции Президиума Секции (№ 192, декабрь 1970 года), в которой осуждались «литературные пигмеи, недостойные даже касаться великого спутника; символа наших свершений и побед…» В эти дни молодой фантаст Донат Быков, тогда еще правоверный член Секции, записал в своем дневнике: «17 декабря. Секция. Выступление Большого Босса. Резолюция по „возвращенцам“, которую мы приняли единогласно, производит жуткое впечатление. В такие минуты просто хочется согласиться с автором трактата: о Луне, как о покойнике, надо писать либо хорошо, либо ничего. Мы все дружно пишем плохо. Ergo…»

В целом же, позиция члена кружка Дениса Новикова была уникальной. Ни до, ни после «возвращенцев» никто (как кургузовцы, так и их оппоненты из противоположного лагеря) не был в состоянии избежать «лунного» соблазна. Хорошо это или плохо для литературы, но такая форма духовного эскапизма у нас не прижилась.

Прежде чем перейти к одной интересной и даже несколько таинственной фигуре, ворвавшейся в литературную жизнь начала 70-х, следует, для порядка, сказать хотя бы несколько слов об этой самой «литературной жизни».

В феврале 1970 года подал в отставку с поста главного редактора «Нового мира» Александр Твардовский. В 1971 году произошла «смена караула» в московском издательстве «Молодая гвардия», откуда были уволены наиболее либеральные сотрудники. Таким образом, практически вся «новая волна» фантастики оказалась в безвоздушном пространстве. После внушительной оплеухи, которую мы получили в 1968 году от американцев и которую, введя танки в Чехословакию, вернули мировой общественности, любые признаки политических «заморозков» никого уже не могли удивить. Привыкли к закрытым процессам, привыкли к бесконечной ругани в прессе, направленной против «милитаристской и человеконенавистнической американской фантастики». Многие фантасты, принципиально не входящие в Секцию, вынуждены были переквалифицироваться, обратиться к второстепенным жанрам: Д.Гранин занялся научной популяризацией (повесть «Эта странная жизнь»), В.Быков взялся за партизанскую тему («Сотников», «Обелиск»), В.Тендряков — за подростковую (повесть «Весенние перевертыши»), В.Розов увлекся бытовыми картинками из жизни мелких начальников и средней интеллигенции (пьесы «С вечера до полудня», «Ситуация», «Четыре капли»). Что касается В.Дудинцева, то после запрещения его «Новогодней сказки в лунную ночь» он вообще перестал писать прозу — какую бы то ни было. Пожалуй, из всех «звездных мальчиков» начала 60-х только Василий Аксенов еще не изменил фантастике (хотя и ему с каждым годом все труднее становилось опубликовать без купюр каждую новую вещь, а многие так и не удалось вообще). Да еще Сергей Потапов писал по рассказу в год, изредка мелькая в каком-нибудь периферийном издании. Десятки литераторов-фантастов ушли в самиздат и «тамиздат»: это было опасно, ненадежно, но все-таки лучше, чем писать «в стол». Только за 1971–1973 гг. во франкфуртском «Посеве», в анн-арборском «Ардисе» и парижском «Либерте» вышло три десятка фантастических книг, среди которых, конечно, были переиздания (вроде «Не хлебом единым» В.Дудинцева или повести «Четверо» С.Потапова), но большинство произведений были новыми. Лучшие из этих книг отличались высоким художественным уровнем и резкой полемической направленностью. «Астронавт Чонкин» Владимира Войновича был, по сути, открытым вызовом той приукрашенной и поднятой на котурны фигуре космонавта, которую — чисто «лабораторным путем» — вывели в своих ретортах фантасты из Секции. Чонкин был нарушением правил. Маленький, дураковатый с виду, в косо висящем гермошлеме, в скафандре с чужого плеча, он и на Луне-то оказывался по недоразумению, и орден свой получал незаслуженно, по наивности разогнав из корабельной пушечки своих соотечественников вместо объявленных по рации американских десантников. Чонкин да его невеста Анка, техник-смотритель с космодрома в Море Ясности, — вот и все «положительные герои», которых автор весело противопоставлял истинным жуликам и придуркам, облаченным в парадные скафандры КВ или мышиные мундиры ЛГБ.