Быть или казаться? - Сергей Львов

— Великое дело — сауна в пятницу! Всю усталость за неделю снимает! Вы ко мне? По какому делу? Слушаю…

Начисто забыл уговор, записанный в оргблокноте и на магнитной пленке. Впрочем, на столе у него лежит уже новый блокнот. С дополнительными разделами: «напомнить!», «проверить!», «поздравить!»

Можно ли представить себе, чтобы Некрасов, Чернышевский или Горький, пригласив в редакцию автора, ушли в назначенное время попариться в баньку и допарились бы до того, что, вернувшись в редакцию, изумились бы виду приглашенного? Поклонник оргтехники оказался обычным любителем показухи.

И тут приходится с болью сказать, что если всяческой необязательности еще предостаточно, то ее почему‑то особенно много в мире печати, литературы и искусства. Словно талант и артистичность не терпят точности, аккуратности, верности слову.

Сравнительно недавно журналы приходили в начале того месяца, что обозначен на обложке, и уж никак не позже его конца. Теперь мы сплошь и рядом получаем августовский номер в середине, а то и в конце сентября. А то и в октябре. Объясняют это новой системой отношений между редакциями и издательствами и усовершенствованным способом печати. Спасибо за новшества!

Многим моим коллегам не раз случалось иметь дело с людьми театра, кино, телевидения, которые загорелись идеей перенести на сцену или экран их рассказ или очерк, поставить их пьесу, горячо фантазировали на тему будущего спектакля или фильма, побуждали написать заявку, либретто, случалось, доводили дело до договора. Я не говорю о случаях, которые завершались постановкой. Такие, естественно, бывают. Но нередко увлеченность гаснет столь же быстро и столь же иррационально, как возникла. Деятель театра, кино или телевидения, звонивший по пять-десять раз в день, и на рассвете, и за полночь, вдруг исчезает, как нечистая сила после пения петуха. Возможно, дело в качестве материала, в недостатках которого творческая личность разобралась не сразу. Возможно, в перемене планов. Возможно, в переменчивости творческой натуры: вчера нравилось, сегодня разонравилось. Но пострадавшие не припоминают случая, чтобы натура, вначале пылавшая, потом охладевшая, сочла для себя обязательным написать, да что написать — по телефону позвонить! И объяснить, что произошло. Какое там!

Нередко люди чувствуют себя свободными от обязательств отнюдь не личных, а налагаемых на них их служебным положением и долгом. В ответ на выступление по радио пришло множество откликов. В них ставились вопросы, на которые ни автор передачи, ни сотрудник редакции ответить не могли. Обратились в министерство, которое ведает этими проблемами. Договорились, что один из его руководителей примет участие в передаче и ответит на наиболее важные вопросы, но, разумеется, подготовка ответа потребует времени. Терпеливо ждали. Наконец был назначен день записи. Автор уже сидел в студии, когда из министерства сообщили: собеседник не приедет. Он решил включить в ответы ссылку на недавно принятое постановление. Это потребует дополнительного времени. Отложили передачу. Снова ждали. Засим тот, кто обещал ответить радиослушателям, уехал в командировку. Потом был занят другими делами. Так за много месяцев и не выкроил времени, чтобы выполнить обещание. Теперь хворает. Но министерство‑то работать продолжает! И вопросы были обращены не к частному лицу, а к министерству в его лице. И лежит где‑то на служебном столе лист бумаги с вопросами. А в них выражено то, что тревожит многих людей.

…Наверное, нет примера обязательности более потрясающего, чем последнее письмо Пушкина. До дуэли осталось несколько часов. А он пишет детской писательнице А. О. Ишимовой:

«…Крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на Ваше приглашение. Покамест честь имею препроводить к Вам Barry Cornwall. Вы найдете в конце книги пьесы, отмеченные карандашом… уверяю Вас, что переведете как нельзя лучше».

Пушкин знал, что ему предстояло в тот день. Он мог и не вернуться с Черной речки или вернуться тяжко раненным, как оно и произошло. Но для него была невыносимой мысль, что он может уйти из жизни, не выполнив своего обещания. Он был обязательным человеком. Вправе ли мы забыть этот пример?

Этикет и этикетки

Это был бы великолепный концертный номер. Сотруднику учреждения, рядом со столом которого я сидел, дожидаясь приема у его начальника, то и дело звонили но телефону. Он отвечал. У интонации ответов было множество оттенков: холодно-официальный, вежливо-официальный, любезно-официальный, приветливо-полуофициальный, дружелюбно-приветливый, дружелюбно-фамильярный, приветливо-почтительный, подчеркнуто-почтительный…

Ждать пришлось долго. По интонации ответов я попробовал мысленно представить себе невидимых собеседников этого сотрудника. Он почувствовал, что я прислушиваюсь, и спросил изучающе-душевно: «Интересуетесь моей работой?» «Интересуюсь!» — признался я. Мы разговорились. Я узнал немало поучительного о его сложной и деликатной работе. О психологии служебного общения, тонком искусстве отвечать по телефону. Собеседник мой говорил красочно. Он пояснял, что каждый голос по телефону для него — этикетка. На воображаемой этикетке он мгновенно читает цену собеседника — его ранг и положение. Если звонит человек, которого он знает, это просто — на голоса у него хорошая память. Но и тогда, когда звонит неизвестный, это тоже нетрудно: голоса рядовые и голоса руководящие звучат по-разному.

— Есть, правда, один тип! Аспирант, а голос, как у члена-корреспондента, — пошутил мой новый знакомец. Доверительно-снисходительно. Доверительность предназначалась мне, снисходительность — аспиранту, присвоившему баритон не по рангу. Так вот, мгновенно прочитав цену собеседника на воображаемой этикетке, герой моего рассказа говорит с тем, кто звонит, соответственно с этой ценой.

— Удивляюсь остроте вашего слуха, — ответил я, — но, на мой взгляд, вы занимаетесь этой прикладной психологией напрасно.

Он удивился:

— Так что же я, по-вашему, со всеми должен одинаково говорить?

— Вот именно! Гораздо проще исходить из единственного предположения: каждый, кто звонит вам, имеет право на деловой и вежливый ответ. Такой посылкой вы облегчите свою работу. А играя в психологически-престижные игры, вы непременно когда‑нибудь пересластите или пересолите. Случалось?

— Случалось! — ответил он. Тень пробежала по его лицу.

— Одного мудреца спросили, — продолжил я, — почему он всегда говорит правду. — Потому что у меня плохая память! — ответил он.

Собеседник засмеялся. Кажется искренне. Меня пригласили в кабинет к его начальству. Больше мы к этому разговору не возвращались.

Напомнили об этом «психологе» работа и житейские обстоятельства. Писателей часто приглашают в школу. Такие приглашения я обычно принимал. Мне интересны и учащиеся, и педагоги. Но в школу, о которой пойдет речь, меня не звали. Я пришел в нее сам. Живу по соседству. Решил поближе присмотреться. Может быть, напишу о ней.

Обратился к директору. Естественно, узнал заранее его имя-отчество. Представился.

Директор, не приглашая сесть, не глядя на меня, отрывисто спрашивает:

— По какому делу?

Объясняю. Показываю свое удостоверение.

— Это для нас недостаточно.

— Могу принести письмо из редакции.

— Редакциям мы не подчиняемся. У нас свое руководство.

Прощаюсь. Директор не отвечает. Поговорили!

Имел право директор не разрешить писателю побывать в школе? Разумеется. Приди я, как журналист, разбираться в конфликте, все равно добился бы, чтобы двери школы передо мной открылись. Но конфликтного повода не было. А добиваться права похвалить школу не стал. Итак, директор почему‑то не хотел пускать меня в школу. Но выслушать, что привело меня к нему, мог? Мог поздороваться в ответ, предложить сесть, попрощаться, когда я прощался? И спрашивать нечего! Должен был! По общепринятым правилам вежливости. По нормам этикета. Для этого нужна малость: ясное представление, что вежливость не наносит ущерба авторитету, а высокомерие не способствует его росту.

Мнение директора о вежливости может оставаться его личным мнением… Написал я так и подумал — неверно! Вежливость и невежливость директора школы не могут не сказываться — прямо или косвенно — на педагогах и учениках. На всем стиле школы. Вежливость или невежливость руководителя не может не сказываться на атмосфере учреждения.

Вспомнились руководители школы, в которой я имел счастье учиться: суровый директор Нина Иосифовна Гроза, заведующие учебной частью — мягкий Александр Семенович Толстое и то строгий, то снисходительный Петр Константинович Холмогорцев. Они были очень разными людьми. Но все — требовательными и безукоризненно вежливыми. Всегда и со всеми. Подчеркиваю — всегда и со всеми. С учениками, родителями, уборщицами, посетителями. Даже если предмет разговора был неприятным.