Кто-то другой - Тонино Бенаквиста

— У меня есть новости о твоем бывшем начальнике, — сообщил Жозе за обедом.

Бардан ушел из «Группы» по обоюдному согласию, которое позволило ему сохранить лицо и подыскивать новое место работы, где он больше не совершит ошибки и не будет унижать одного сотрудника, чтобы другим было неповадно. Через полгода после его ухода его имя прозвучало как на поминальной службе. Николя было на это глубоко наплевать.

— У меня в отделе работает Молен, сын Бардана — его крестник. Вы знали, что у Бардана двое детей от его нынешней жены, один от бывшей и четвертый приемный?

По причинам, которые Николя не хотел даже упоминать, он предпочел бы сменить тему разговора. Жозе его смущение только забавляло, и он настойчиво продолжал:

— Он так и не нашел работу. Заметьте, это вполне логично, в коммерции, когда тебе уже за пятьдесят… Амбер предложил ему должность ответственного за производство на двадцать тысяч франков, он, естественно, отказался. Проблема в том, что он жутко гордый. Говорят, что он дни напролет ругается с женой, которая готова пойти на любую работу. А пока что они продают дом в Монфоре.

Жозе не удалось смутить душевный покой Николя — слишком многим людям в этом мире приходится гораздо хуже, чем Бардану, — поэтому он оборвал рассказчика и поднялся в свой кабинет. Там его уже ждало сообщение от некоей мадам Лемарье, которая просила срочно ей перезвонить.

— Кто это, Мюриэль?

— Она сказала, что это по личному делу.

Николя не жаловал незнакомцев, звонивших по личному делу, так же как и рекомендательные письма и любые приглашения. Потенциальная опасность, повод для беспокойства, самое время заключить свою жизнь в скобки, пока все не прояснится. Он снял трубку, глядя на часы:

— Мадам Лемарье? Это Николя Гредзински.

— Счастлива с вами познакомиться, я веду ваш счет в банке «Креди агриколь». Раньше этим занимался месье Нгуэн, но его назначили начальником отделения в Лионе.

У Николя не сохранилось ни малейшего воспоминания о месье Нгуэне, равно как и о любом другом сотруднике банка, с тех пор как он открыл у них счет двадцать два года назад. Ему никогда ничего не было нужно от банка, он не умел ни пользоваться предоставляемыми благами, ни обходить их ловушки, он не просил ссуды, и ни разу в жизни ему не пришлось выслушивать наставлений из-за овердрафта. Банк был для него промежуточным звеном между его зарплатой и его тратами, две колонки «доходы» и «расходы» никогда не должны были стать предметом интереса. Никогда.

— Полагаю, что 435 000 франков, которые только что поступили на ваш счет, там не останутся?

Как ответишь на этот вопрос, если он еще не успел свыкнуться с мыслью, что алюминиевый цилиндр, возможно, перевернул всю его жизнь?

— Если вы захотите их поместить, я могу предложить вам некоторые наши акции, которые хорошо зарекомендовали себя на рынке. Хорошо бы вы к нам зашли. У вас будет время на следующей неделе?

— Нет.

— А через неделю?

Мадам Лемарье уже преизрядно допекла Николя, и он позволил себе роскошь сбить ее с толку, о чем он и не подумал бы месяц назад.

— Сначала я сделаю себе приятное, истрачу сорок или пятьдесят тысяч на всякие глупости. Буду транжирить без сожаления, жизнь коротка.

— …

— Вы не согласны, что жизнь коротка?

— Согласна, согласна…

— Потом я сделаю подарки людям, которым повезло меньше меня.

— Не забудьте про налоги.

— Эти 435 000 франков всего лишь задаток, у меня друг — бухгалтер, он проследит за всем, не беспокойтесь. Спасибо за то, что позвонили.

Мысль, которую она только что внушила ему, сама о том не подозревая, была не такой уж глупой. Николя надел куртку, вышел из кабинета и сказал Мюриэль, что у него встреча вне офиса, которая займет всю вторую половину дня. Через полчаса он уже вышагивал по «Галери Лафайет», сунув руки в карманы и готовый чем-нибудь соблазниться.

Первым человеком, достойным его щедрот, должна стать мадам Забель, кругленькая женщина в очках-полумесяцах, которая приняла его документы в НИПС. Советы, которые она ему дала, чтобы выйти на промышленников, которые могли бы заинтересоваться его «Трикпаком», принесли свои плоды. Производитель гэджетов, среди которых, кроме одной-единственной вещи, все было функционально (он, например, сделал серию очень ярких пластмассовых вещиц для кухни и ванной), предложил Николя контракт, вдумчиво изученный юристом, предложенным все той же мадам Забель. Все остальное — производство и продажа — проходило без его участия. Ему даже не потребовалось объяснять, как можно использовать «Трикпак», производитель безделушек сам нашел ему применение, начав с американского рынка, где закон запрещает демонстрировать публично любые марки алкоголя, поэтому на улице часто можно увидеть людей, подносящих к губам коричневые бумажные пакеты, — они-то и станут первыми покупателями «Трикпака».

Компания Altux S.A. только что запустила серию из девяти «Трикпаков», четыре из них — несуществующие напитки с искаженными логотипами известных газировок. Остальные пять, вопреки ожиданиям, вполне реальны — пять широко распространенных марок, и среди них — апогей — пиво. Эти пятеро согласились на использование их логотипа на «Трикпаке» — реклама с оттенком самоиронии тоже не повредит. Продажа «Трикпаков» в магазинах безделушек и в отделах подарков уже принесла создателю чек на 435 000 франков.

Впервые в жизни Николя мог сделать себе приятное, не задумываясь о деньгах. Он представил себе экстравагантный подарок, в котором не было ни малейшей необходимости, но который бы просто стал символом. Двадцать или тридцать тысяч, потраченные за раз, не задумываясь, — и он навсегда сохранит приятнейшее воспоминание о минуте безумия. Он помечтал о костюме, в каких ходят в фильмах про мафию — парочка полосок превращает вас в гангстера и вызывает восхищенный присвист типов вроде Маркеши. Николя померил один, потом другой, на третьем он сломался — достаточно было увидеть такой пиджак на своих плечах, чтобы представить, как его пожирает моль в шкафу. Желание остаться незамеченным с детства стало его единственным костюмом, сшитым из ткани «анонимность» и исключительно ему идущим. Он попытал счастья в других отделах: сотни дисков, которые он бы послушал, пусть даже единожды, тысячи книг, которые когда-то он обещал себе прочесть, фильмы, которые напомнят ему о сегодняшнем дне. Но ничего этого ему не хотелось, необходимо было другое — дни и ночи напролет, здесь и сейчас. Что прежде приводило его в возбуждение? Ничего, прежде вообще не существовало.

Ему пришлось смириться с очевидным: с тех пор как он стал проводить ночи в отеле — где ничто ему не принадлежало, разве что главное — время, жизнь, тело, — материальные ценности потеряли для него всякий интерес, теперь он предпочитал просто проходить сквозь пейзаж. Ему уже прискучило в «Галери Лафайет», желание сделать себе подарок притупилось. Если бы у него осталось какое-нибудь детское увлечение!.. Он вспомнил, как завидовал увлечениям других детей — авиамоделизм, марки, календарики, рыбалка, иногда он даже пытался по традиции заинтересоваться чем-нибудь из этого, но ему быстро надоедало. Он был из тех редких детей, которые могут часами неподвижно лежать на диване. Взрослые видят в этом преждевременную мудрость, но на самом деле это просто сосредоточенность на себе. Кто бы мог догадаться? У детей нет поводов для переживаний, именно так предпочитают думать родители.

Неохваченным остался последний этаж — кровати и постельные принадлежности. Мысль пойти взглянуть на все это не показалась ему такой уж нелепой. В конце концов, почему бы и не кровать? Рано или поздно ему понадобится гигантская мягкая до неприличия кровать, чтобы отоспаться после всех бессонных ночей, проведенных с Лорен. Такая немыслимая кровать, против которой даже она не сможет устоять и тоже захочет на ней поваляться. Самая лучшая кровать в мире. Сочетающая в себе медицинские советы и гедонизм. Какое-то время он забавлялся этой мыслью, пока не осознал, что у Лорен уже — бог ее знает где — есть своя кровать.

Стойка из столетнего дуба. Патина дерева, его теплый цвет — и хотелось выпить чего-нибудь такого же благородного оттенка. Образцы стояли тут же на полках, стройными рядами — множество незнакомых бутылок, с которыми стоило сойтись поближе. До конца жизни Николя явно не успеет перепробовать все, классифицировать, изучить как энциклопедист, написать большую книгу опьянения, которую академики назовут классикой и предложат ему кафедру в Сорбонне.

— Что вам налить?

— Что-нибудь покрепче. Посоветуйте. Вы бы чего сейчас выпили?

— Я редко пью на работе. Тем более так рано.

— А что там в рыжей бутылке с белой этикеткой?

— Довольно сладкий бурбон, «Саутерн Комфорт», на мой вкус даже слишком сладкий, многовато для печени за раз. Если вы любите бурбон, могу предложить вам один из лучших, у меня еще осталась американская бутыль с тех пор, когда еще тут это не было запрещено.