Темное дело (сборник) - Кубаев Рауфжон Джамилович

— Он прессу за версту чует, — успокоил я Костю. — Иначе он давно пропал бы в безвестности.

Присутствовавшие в «Нирване» с интересом на нас поглядывали. Намечался скандал, и никто не хотел упускать подробности.

Людям, по существу, надо немного. Рядом с ними умирают от загадочных инфарктов их ближние, вокруг них творится Бог знает что, их лодка идет ко дну, вышел из строя какой-то очень важный агрегат, их жизнь, в конце концов, в опасности, а они внимают идиотским амбициям придурка-певца, этого скомороха, и с болезненным прямо-таки любопытством следят, как сейчас этот шут воздаст должное всем надоевшим, набившим оскомину, журналюгам.

— А мне нравится, как вы поете, — дружелюбно сказал я ему, с удовольствием наблюдая, как выражение его лица теряет торжествующие черты и на глазах приобретает недоуменно-растерянные.

— Что? — переспросил он.

— Нет, серьезно, — одобряюще улыбался я ему. — Мне действительно нравится. Особенно хорошо у вас вот это получается: «Я люблю твои глаза, скажут мне твои глаза, я люблю твои глаза, прошептали мне глаза», — пропел я незамысловатый напевчик. — Очень выразительно. И, главное, содержательно. Жаль, всех слов не знаю.

Костя, моментально поняв, к чему, собственно, я затеял это словоблудие, поменял свою тактику и теперь с серьезным видом кивал, выражая полное со мной согласие.

— Вы это серьезно? — с подозрением гладя на нас, спросил Дима.

— Ну что вы, вполне, — сердечно ответил я. — Я вам больше скажу: на нашей эстраде мало исполнителей, подобных вам. Это правда, поверьте.

— И вы готовы об этом написать? — недоверчиво спрашивал певец.

— Что вы, зачем? — удивился я. — Зачем писать о том, что и так всем ясно? Мы уважаем своих читателей.

Он понял, что скандала не будет.

— Козлы… — процедил он в разочаровании и отвернулся.

К нему тут же подошли две мои знакомые, Рая и Стелла. Кивая время от времени в мою сторону, Стелла что-то горячо ему говорила. По его внезапно расслабившемуся лицу было видно, что девушка говорит ему то, что ему хотелось в эту минуту слышать больше всего на свете.

— Все правильно, — подмигнул мне Сюткин. — До сих пор не пойму, что это на меня нашло? Зачем я ввязался спорить с этим мудаком?

— Съел, наверное, что-нибудь, — предположил я, и Костя слабо улыбнулся.

— Добрый день, молодые люди, — услышал я радом с собой знакомый голос.

Обернувшись, я увидел Веронику и Вячеслава Сергеевича.

— Здравствуйте, — поздоровался я.

После того, как я представил им Сюткина, и все трое взаимно вежливо поклонились друг другу, Вероника сказала, кивая на Диму:

— Мы слышали, как вы пикировались с этим кумиром молодежи. Надо сказать, Григорий Иванович, что вы вели себя умно.

— Спасибо.

Внимательно глядя на наших собеседников, я подумал, что говорить им хотелось вовсе не о Диме Абдулове, а о чем-то более для них важном, но они как бы не знали, с чего начать.

Как я и ожидал, начал Вячеслав Сергеевич. Правда, издалека.

— Скажите, Григорий Иванович, — задумчиво проговорил он, — вам не кажется, что на нашей лодке кое-чего не хватает?

— Например? — осведомился я.

— Ну как же, — улыбнулся он. — Игр, аттракционов?

Я усмехнулся.

— Вам мало здесь развлечений? — спросил я. — Вы не знаете, куда деть свободное время?

— Вот об этом я и говорю, — обрадовался он возможности без обиняков перейти к вопросу, который их волновал больше всего. — Вы тоже думаете, что все это игра?

— Что именно? — спросил я, хотя уже понял, что он имеет в виду.

Или он наивен, как ребенок, или… Или он не наивен, и этим все сказано.

— Ну, все эти объявления, вибрации, посадки на дно океана, — объяснил он мне. — Понимаете, я, да вот и мамочка тоже, мы оба никак не можем отделаться от мысли, что все, что происходит — какой-то грандиозный розыгрыш. Пусть с дурным вкусом, но ведь и вправду, кто их разберет, эти развлечения новых русских. Может быть, это такой пошлый сценарий нашего любезного господина Туровского? Как вы думаете, Григорий Иванович?

И он с надеждой уставился на меня. Я чувствовал себя совершеннейшим болваном.

— Вы сами-то верите в то, о чем говорите? — спросил я после длинной паузы.

Все то время, пока я молчал, обдумывая формулировку ответа помягче, они смотрели на меня так, будто я, не сходя с места, должен решить мучившую их проблему. И, надо сказать, мне это не нравилось. Да и Костя за время этой паузы вздохнул раза три, не меньше.

После моего ответа они как-то неожиданно заторопились, словно их кто-то толкал обратно в каюту.

— Спасибо, — забормотал Вячеслав Сергеевич, беря Веронику под руку, — большое спасибо. Извините, что побеспокоили, Григорий Иванович.

— Да не за что, — развел я руками.

Вероника смотрела на меня ясными глазами. Наконец улыбнулась и она. Но мне не стало легче от ее улыбки.

— Спасибо, Григорий Иванович, — повторила она вслед за своим спутником, — Извините…

Она протянула руку сначала мне, а потом Косте:

— До свидания, — сказала она и, ведомая своим верным пажом, удалилась. Костя восхищенно смотрел им вслед.

— Я думал, таких уже нет, — проговорил он, не отрывая от их спин своего взгляда. — Думал, вымерли.

— А чего не сфотографировал? — насмешливо спросил я. — Может быть, это последний оставшийся экземпляр?

Он посмотрел на меня так, будто я совершил грубую бестактность. Ну, там, нищего ограбил или еще что.

— Рябинина права, — сказал он индифферентно, — ты деградируешь, Лапшин. Прямо на глазах деградируешь. Извини.

— Ничего-ничего, — бросил я небрежно.

— Правда, извини, — вдруг перепугался он.

— Да ладно, — отмахнулся он.

— Гриша!

Чего-чего?! Интересно, что же такое было написано на моей роже, что он назвал меня по имени? Я и забыл, когда и кто называл меня так.

Но как бы там ни было, он только подлил масла в огонь.

— Слушай, — сказал я ему. — Больше повторять не буду. Мне очень херово. Очень, очень херово. Но если ты станешь продолжать в том же духе, мне будет еще хуже. Ты понял?

Он кивнул.

— Вот и хорошо, — сказал я. — Ничего не произошло. Просто срыв. Нервы. Работа у нас такая — нервная. К тому же давление на лодке повышается с каждой минутой. Не тереби меня, Костя, занимайся только своей профессией и не лезь в душу. Иногда, в перерывах, можешь продолжать обсуждать мою личность в разговорах с Рябининой. Но так, чтобы я не слышал. И чтобы я не знал, что эти разговоры существуют в природе. Тебе понятно?

— Ты не понял, — попробовал он как-то оправляться. — Рябинина тревожится за теб…

Я так зашипел, что он, заткнувшись, начал оглядываться в поисках ядовитых рептилий.

— Костя… — шипел я прямо ему в лицо, — мне наплевать, о чем вы там с Рябининой говорите. Не надо, понимаешь, не надо мне ни о чем знать. Слушай, я же не подвергаю разбору твое поведение. Мне же наплевать, вдумайся. Костя, на-пле-вать на все, что ты из себя представляешь вне своей профессии. Ну?! Понял ты меня, наконец, или нет?

— Понял, — сказал он, внимательно глядя на меня.

Я кивнул.

— Вот и хорошо, — сказал я и стал смотреть в другую сторону.

И был вознагражден: именно с той стороны шел к нам Максим Туровский собственной персоной — единственный человек, которого в эту минуту я мог видеть без всякого усилия со своей стороны.

Я шагнул ему навстречу.

— Ну? — чуть настойчивее, чем следовало бы, спросил его я. — Что там?

Он смотрел на меня так, как смотрят на привидение. Он и сам был похож на привидение.

— Как в том анекдоте, — почти неслышно пробормотал он, — «вы оставайтесь здесь, а я пошел на…»

И он употребил слово, которое даже я редко употребляю.

— Так плохо? — спросил я.

Он покачал головой:

— Анекдот знаешь? Про Винни-пуха?

Кажется, это серьезно. Просто списать надо человека. С другой стороны, анекдоты я всегда любил.

— Нет, — сказал я и приготовился слушать.