Кологривский волок - Юрий Бородкин

— Про што толкуете-то? — виновато улыбнулась бабка, смирно сидевшая у краешка стола. — Слышу, что разговариваете, а ничего не разберу: будто у немцев.

— И правда, ильинский-то Тихомиров, поди, лет пятнадцать на деревяшке ходит и в мэтээсе работает, — вспомнила мать.

— Повторим, Александрович, чтобы рана твоя быстрей заживлялась. — Осип поднял стопку и мелкими глотками пригубил ее до дна. — Если понадобится куда съездить, лошадь бери в любой раз. Варвара Яковлевна, извини меня, старого дурака, сижу да болтаю.

Стал вылезать из-за стола, пошатнулся. Серега взял его под руку, повел с лестницы. На улице Осип, словно опомнившись, придирчиво спросил:

— Постой, куда ты меня ведешь?

— Домой.

— Пусти. Домой я сам дорогу знаю.

Отстранил Серегу и, погрозив скрюченным желтым пальцем, изрек:

— Батьку, смотри, жалей.

В другое время Серега посмеялся бы над стариком, сейчас было не до шуток. Осип поплелся неверными шагами на конюшню: там можно потолковать с лошадьми и подремать в каморке. А дома Захарьевна начнет стружить.

На мосту застучали костыли. Странным, каким-то пугающим казался этот деревянный стук в доме.

— Я уж не буду спускаться на крыльцо, посижу здесь, — сказал отец, устраиваясь на приступке около повети. — Куришь?

— Курю. На сплаве, если не курить, комарье заест, — как бы оправдываясь, ответил Серега.

— Дай мне твоего табаку, а ты попробуй солдатского.

Поменялись кисетами. Неторопливо скрутили по цигарке. Отец курил с завидным наслаждением, затягивался долго, так, что чисто выбритые щеки глубоко впадали внутрь, и сухо потрескивала махорка, потом шумно выдыхал, пуская дым одновременно и ртом и носом.

— Забавный старик, все такой же. Я, как встретил его, обрадовался, будто родне, — похвалил отец Осипа. — И доехали мы с ним незаметно: всю дорогу рассказывал про разные деревенские новости. Иван Назаров, значит, шофером устроился в МТС?

— На полуторке ездит.

— Толковый парень. Тебе тоже надо бы какую-то специальность приобрести.

— Осенью в армию возьмут.

— И верно, ведь восемнадцать стукнет! — удивляясь быстротечности времени, покачал головой отец. — Стало быть, на смену мне пойдешь.

Дым струйками змеился из цигарок к потолку, медленно таял, и так же медленно текли их мысли: Серега привык к спокойной рассудительности старших. В нем как бы ослабла какая-то туго натянутая струна, державшая его в напряжении все эти годы. Рядом с отцом он всегда испытывал ощущение надежности, уверенности во всяком деле, а теперь ему казалось, это чувство стало взаимным. В ушах стоял размеренный деревянный стук.

8

С весны, как только подсохла дорога, Иван Назаров начал возить горючее со станции. Его старенькая полуторка с бочками в потрескавшемся кузове почти каждый день появлялась в Шумилине. К ней привыкли. Лишь ребятишки, заслышав надсадный вой мотора, бежали открывать ворота, чтобы прокатиться на; подножке.

Но однажды от Чижовского оврага донесся не писклявый голос полуторки, а глухой, мощный, и на поле выехала огромная машина, покрашенная в зеленый военный цвет.

— «Студебеккер»! — определил Минька Назаров. Не помня себя от гордости за брата, он спрыгнул с ворот, помчался по прогону.

— «Студебеккер»! «Студебеккер»! — вторили ребята.

Диковинная американская машина долго, стояла под березами возле дома Назаровых. Не только ребятишек, но и взрослых брало любопытство. Старик Соборнов и тот подошел, осмотрел грузовик со всех сторон, придирчиво потыкал падогом в шины.

— Что, Никита Парамонович, сильна Америка? — понадвинув на глаза кепку, ухмыльнулся Павел Евсеночкин.

Соборнов недовольно насупил пучкастые брови, разгладил бороду. Понравился ему автомобиль — все сделано со смыслом, но то, что он был американским, а не нашим, огорчило старика.

— Не знаю, годится ли по здешним дорогам? — усомнился он.

— Фронтовые дороги, думаешь, лучше? Это же вездеход! Видал, на трех осях.

— Нехитрая штука. И к телеге можно приделать три оси, — упрямо твердил Соборнов.

— Сравнил! Тут техника. Глянь, борта у кузова какие высокие, скамеечки откидные, пол железом обит. Грузи сколько хочешь. Двенадцать бочек стоят, и место еще есть. — Павел приподнялся на цыпочки, заглядывая через задний борт. В это время на крыльцо вышел Иван. — Ваня, сколько у него лошадиных сил?

— Семьдесят.

— Слышал? — с торжествующим видом кивнул Евсеночкин.

Ничто не удивило Никиту Парамоновича так, как эта цифра. Семьдесят лошадей! Целый табун. Непостижимо. В состоянии недоумения стоял он, сцепив на падоге руки, наблюдал, как дым из выхлопной трубы упруго ударил в траву, и машина тронулась с места.

— «Студебеккер»! «Студебеккер»! — снова восхищенно загалдели мальчишки, устремляясь вдогонку.

«Да, техника! Семьдесят лошадей, подумать только. Соврал, ведомо. Во всем колхозе их около десятка», — размышлял Никита Парамонович, направляясь по колесному следу к дому. А машина уже гудела далеко за кузницей, лишь пыльное курево осталось над полем…

В эти хлопотливые дни Иван редко видел Настю: на работу уходил рано, возвращался поздно. Пока стояла погода, надо было завезти горючее на нефтебазу МТС.

Но все-таки выдался случай. Он догнал Настю около кукушкинского поворота. Притормозил. Загораживаясь ладонью от солнышка, она приветливо глянула на него.

— Садись, подвезу.

— Я ведь в Потрусово, к тетке: тебе большой крюк будет.

— Ничего. На этой машине проскочу по любой дороге. — Настя поставила в ноги сумку, устроилась поудобней на сиденье.

— Какая большая кабина, а рукояток всяких, приборов — запутаться можно, — удивилась она. — Мой Шурик прибежал, говорит, у дяди Вани другая машина — «судобекель». Правда, и взрослый-то не сразу выговорит такое название. Потом спрашивает: «Меня дядя Ваня плокатит?» — «Прокатит, — отвечаю, — вот только подрастешь побольше». — «Я, — говорит, — уже подлос». Так и насмешил!

— Четвертый год парню, скоро не удержишь дома.

— Ни одного ровесника нет ему.

— К ребятишкам, которые постарше, прилепился.

При воспоминании о сыне Настино лицо озарилось тихим светом материнской нежности. Задумчиво глядя на летящую под колеса дорогу, она улыбалась своим сокровенным мыслям, иногда поправляла белые прядки волос и помахивала ладонью перед лицом: напекло, нарумянило солнцем и щеки, и обнаженные до плеч руки.

— Сегодня просился со мной. Знала бы, что на машине, можно бы взять его.

— В другой раз отвезу.

— У нас в Потрусове все-таки лучше.

— Чем же?

— Не знаю. Помнишь, как до войны было: ребят, девчонок много, гуляния собирались по вечерам.

— Помню.

Он почувствовал на себе пристальный Настин взгляд и повернулся к ней. «Я должен сейчас же сказать ей, хватит играть в молчанку, — подбадривал себя Иван. — Что может ее удержать? Только Шурик. Но разве я упрекну когда-нибудь? Пока мал, привыкнет ко мне, будет отцом считать».

До Потрусова оставалось совсем немного. Машина медленно, с пробуксовкой одолевала глинистый изволок, вздрагивала от напряжения, и оно передавалось Ивану. Мысли никак не могли выстроиться в ряд, сбивались. Ему казалось, удивит Настю такое предложение.

— Вот и приехали. Ваня, останови на этом берегу, я тут пешочком дойду, — попросила Настя. Наверно, стеснялась своих деревенских.

Она подергала ручку дверцы, никак не могла открыть. Иван обошел вокруг, помог. Настя придержалась за его плечо, когда спрыгивала с подножки. Это прикосновение и доверчивый взгляд больших серых глаз ободрили Ивана.

— Настя… — начал он, но обдуманные заранее слова показались ему наивными, просто спросил: — Ты обратно когда?

— Сегодня.

— Я заеду за тобой.

— Не надо, Ваня. Ведь люди всё видят, не хочу худой молвы. — Головой покачала, и луночка на левой щеке дрогнула.

— В деревню не буду подниматься, здесь подожду, — настойчиво повторил он.

— Нет, нет! Поезжай.

А сама как будто и не спешила расставаться, пошла тихим шагом к мосту. Солнышко, процеженное сквозь березовый перелесок, золотыми пятнами мелькало на ее легком ситцевом платье, на розовых икрах ног. Иван не заводил машину, пока тропинка не увела Настю на тот берег, в ольховник. «Она тоже устала от одиночества. Про людскую молву сказала, словно пожаловалась. Должно быть, Василия Капитоновича побаивается», — решил он.

Ни разу не гонял так машину, как в этот раз. Всю дорогу слышался ему Настин голос, виделись ее глаза, то озерно-чистые, то затуманенные, и мелькало в заречных кустах синее платье. Тревога брала Ивана, точно Настя могла не вернуться совсем. А когда на обратном пути увидел ее на взгорке против Потрусова, готов был выскочить из кабины и побежать навстречу.