Йомсвикинг - Бьёрн Андреас Булл-Хансен

Из ножен, скрытых ранее под плащом, он вытащил длинный сакс. Я и раньше видел такие длинные острые ножи, но у нас дома, в Вингульмёрке, их почти не использовали, они были привычнее в дальних странах. У обычных ножей лезвие у кончика изгибается к спинке, но у сакса лезвие прямое, а спинка изогнута.

Сигурд, сын Хлёдвира, так и застыл, сжимая рукоять меча, глаза у него округлились. Он смотрел на морехода с саксом, на его команду, идущую с пристани, и нам показалось, что сейчас он повернется и уедет, но оказалось, что я недооценивал ярла.

– Я не поднимаю меч на чужестранцев, – заявил Сигурд, и меч скрылся под плащом. – Но заплатить подать ты должен. Десятую часть тех денег, что у тебя на поясе.

Сигурд указал на кожаный мешочек на поясе морехода, схватил сына за рукав и вытолкнул вперед. Щенок согнулся больше, чем обычно, не осмеливаясь взглянуть в глаза мореходу и пробираясь к нему меж людей у костра, он неотрывно смотрел на кошелек. Должно быть, мореходу надоело это зрелище, он вдруг сорвал кошелек с пояса и перекинул его через костер прямо к ногам ярла:

– Возьми, сколько хочешь, ярл. Будем считать, что мы расплатились и за следующую стоянку.

Конечно, ярл считал ниже своего достоинства наклоняться за кошельком. Один из его людей поднял его и подал господину. Ярл распустил завязки, заглянул внутрь и вытащил серебряную монету, блеснувшую в свете костра. Затем он запустил туда всю пятерню, вытащил еще пригоршню, отвернулся и пошел к своему коню. Щенок следовал за ним по пятам.

Когда ярл со свитой уехали, мы остались сидеть у костра. Мужчины продолжали пить, мореход вместе с ними. Должно быть, он устал или плохо умел пить, ибо вскоре от той твердости, с которой он встретил ярла, не осталось ни следа. Он пошел на пристань помочиться, залил и камни, и собственную штанину, потом, пошатываясь, вернулся к костру, издал громкий стон и мешком повалился на землю.

Достойным завершением вечера назвать такое было нельзя, но вскоре меня ожидало более неприглядное зрелище. Когда почти все мужчины уже осоловели от пива, люди начали расходиться по домам. В это время года ночи не бывают по-настоящему темными, так что даже упившиеся мужчины и женщины могли добраться к себе домой, не боясь оступиться и разбиться о камни. Над пустошами разнеслись звуки песен и пьяных здравниц. Наверное, я тоже опьянел, помню только, что вдруг оказался на ногах и пошел, держась одной рукой за плечо Гарда, а в другой я нес Фенрира. Не помню, чтобы мой песик был со мной, когда я уходил из усадьбы, должно быть, он нашел меня позже, идя по следу.

Мы остановились у каменной пирамиды. Там Грим долго размахивал руками, бессвязно бормоча, как он любит этот остров. Да, он любит каждую кочку, каждую травинку вокруг. Он любит небо у нас над головой, разве есть что-то прекраснее летнего неба над Оркнейями? Хакон кивнул, он, как обычно, во всем соглашался с отцом. Харек сидел прислонившись спиной к пирамиде. Похоже, он заснул.

В это мгновение мы заметили мохнатую фигуру, бредущую из гавани. Грим погрозил ей кулаком, но как-то по-умному окликнуть ее не смог, так что издал громкий рев. Услышав его, Хуттыш пошел быстрее, а Грим вновь взревел и направился ему навстречу.

Они сошлись недалеко от пирамиды. Хуттыш был мельче Грима, но оказалось, что он не менее выносливый в драке. Они набросились друг на друга, Хуттыш обхватил Грима за пояс и повалил на землю. Грим закричал от злости, поднялся и тут же получил прямой удар в лицо. Он отпрянул от Хуттыша, держась за нос, сквозь пальцы сочились струйки крови. Сыновья Грима не бросились на защиту, но этого ему и не требовалось. Он повернулся к коренастому противнику и отвесил ему удар прямо в челюсть. От этого Хуттыш покатился вверх тормашками, какое-то мгновение он не мог подняться и растянулся между кочками с закатившимися глазами. Но вот он вновь встал на ноги и ударил Грима в живот. Тот сложился вдвое и сблеванул. Немного блевотины попало Хуттышу на волосы, и, похоже, Грим был очень доволен этим, расхохотался, тыкая пальцем в противника. Тут Хуттыш ухватил его за палец, но Грим завопил, что пальцы ломать нельзя, это подло. Хуттыш отпустил его и тут же схватил за грудки; они пихали друг друга туда-сюда, пока не натолкнулись на пирамиду и не свалились туда, где была построена приступка, так что крест упал. Тут стариканы, похоже, решили, что пора остановиться, отпустили друг друга, кое-как поднялись на ноги, оправили одежду и обменялись злобными взглядами, а затем повернулись друг к другу спиной и разошлись.

На следующий день я опять работал в заливе Хутта. Самого Хуттыша я в тот день не видел, должно быть, он лежал и мучился от похмелья. Но дома тем вечером мне рассказали о его несчастной судьбе. Мало того, что у них с женой не было детей; восемнадцать лет назад, когда зимой на остров пришла лихорадка, его семье пришлось хуже всего. Хозяйка, ее сестра и все домочадцы умерли. С тех пор Хуттыш жил один.

Вечером того дня я увидел, как боевой корабль выходит в море, держа курс на юг. Сам я опять плавал в своей лодке, высматривая плавник. Мне был нужен кусок древесины, чтобы починить разбитый ахтерштевень. В тот день дул южный ветер, весла на корабле были убраны. Прямой парус трепетал на ветру, когда рулевой направлял корабль против течения. Мы с Фенриром причалили к Гримсхольму, одному из двух островков между самым большим островом Россэй и островом Боргарэй на юге. Там на берег выносило и ветви, и деревья целиком, я нашел длинный суковатый корень и принялся вытесывать из него балку.

Боевой корабль на полном ходу шел на юг. Вскоре над пенистыми волнами виднелся только парус, и я выбросил все это из головы. Ссоры вождей меня не касались, да и бывшая родина тоже. В тот день, когда норвежский берег скрылся из виду, я испытывал только радость, и такую же радость испытал сейчас, глядя, как боевой корабль исчезает на юге.

Вернувшись на берег у дома Хуттыша, я вновь услышал звон из кузни, но уже не обращал на него внимания.

До этих пор все мое время уходило на то, чтобы подгонять и обтесывать доски и куски древесины, но