Королева Виктория - Литтон Стрэчи

Когда пришло время нанести ответные визиты, королевская чета отправилась на собственной яхте, в основном по желанию Виктории. «Я обожаю корабли!» — восклицала она и с невероятной ловкостью бегала вверх-вниз по лестницам, перебрасываясь шутками с матросами. Принц был более сдержан. Они посетили Луи Филиппа в замке Дью и короля Леопольда в Брюсселе. Случилось так, что самая замечательная во все времена англичанка побывала в столице Бельгии, но осталась незамеченной. Королева Виктория проехала неузнанная под пристальным взглядом одной из хозяек пансионата месье Хегера. «Полноватая оживленная леди, очень просто одетая, — никакого особого достоинства или претенциозности в ней не было», — так описала Шарлотта Бронте промчавшуюся мимо королевскую карету, заставившую ее остановиться на мгновение на тротуаре и прервавшую ход ее мыслей. Виктория была воодушевлена, и ей даже удалось вдохнуть немного жизни в мрачный двор ее дяди. Король Леопольд был совершенно доволен. Сбылись его самые сокровенные мечты; и теперь он мог спокойно Провести остаток жизни, мирно наслаждаясь своим троном, собственной респектабельностью, табелем чинов и пунктуальным исполнением своих скучных обязанностей. Но, к сожалению, радость тех, кто его окружал, была не так полна. Говорили, что его двор мрачен, как сектантская молельня, и самой несчастной страдалицей была его жена. «Pas de plaisanteries, madame!»[21] — воскликнул он как-то несчастной преемнице принцессы Шарлотты, когда, вскоре после замужества, она позволила себе неудачно пошутить. Неужели она не понимала, что супруге конституционного монарха не к лицу легкомыслие? В конце концов, она хорошо усвоила урок, и когда потрясенные стены дворца сотряслись от болтовни и смеха Виктории, несчастная леди обнаружила, что почти разучилась улыбаться.

На следующий год посетили Германию, и Альберт показал ей красоты родного дома. Когда Виктория пересекла границу, она была и восхищена, и удивлена одновременно. «Слышать немецкую речь, — записала она в дневнике, — видеть немецких солдат и прочее, это так необычно». Немного придя в себя от первого потрясения, она нашла страну очаровательной. Встречали ее с восторгом, толпы сановников выходили навстречу, очаровательные стайки крестьянских ребятишек, одетых в самое лучшее, дарили ей букеты цветов. Особенно ей понравилось княжество Кобурга, с его романтическими пейзажами и добропорядочными обитателями, и, проснувшись однажды утром и обнаружив себя в «милом Розенау, в родном доме моего Альберта», она ощутила себя «как в волшебном сне». Вернувшись домой, Виктория написала письмо королю Леопольду, в котором восторгалась путешествием и особенно подчеркнула очарование родной земли Альберта. «Я даже затрудняюсь описать те чувства, которые испытываю к нашей милой маленькой Германии, и особенно это относится к Розенау. Есть в нем что-то трогательное, проникающее в самое сердце и вызывающее слезы. Нигде и никогда не ощущала я такой печальной радости. Боюсь, я слишком в него влюблена».

Однако муж не был так счастлив, как жена. Несмотря на значительное улучшение его положения, несмотря на прибавление семейства и обожание Виктории, Альберт по-прежнему оставался чужим в этой чужой стране, и был далек от спокойного умиротворения. Впрочем, в его ближайшем окружении это чувство, несомненно, присутствовало, но ведь этого недостаточно, и, к тому же, в самой полноте его успеха скрывалось зерно горечи. Виктория его обожествляла, но не этого он страстно желал, а понимания; и как бы Виктория ни была им переполнена, понимала ли она его? Понятен ли колодец ведру? Он был одинок. Он садился за орган и самозабвенно импровизировал до тех пор, пока звуки, то взлетая, то затихая изящными каденциями, не приносили сердцу утешение. Затем он спешил играть с детьми, или конструировать новый свинарник, или читать вслух Виктории «Церковную историю Шотландии», или, улыбаясь, вытанцовывать перед ней на кончиках пальцев, словно балерина, показывая, как она должна себя вести, появляясь в публичных местах. Вот так он и развлекался; но лишь одного развлечения не позволял себе никогда: флиртовать, даже с самыми очаровательными дамами двора. Когда, еще будучи помолвленной, королева заметила с гордостью лорду Мельбурну, что принц совершенно не обращает внимания на других женщин, старый циник ответил: «Ну, эти вещи приходят несколько позже»; за что она его сердито обругала и, поспешив к Стокмару, передала слова Лорда М. Но барон заверил, что хотя в некоторых случаях это, конечно, и случается, но с Альбертом, по его мнению, такого не произойдет. Барон оказался прав. За всю их супружескую жизнь ни одна соперница ни на мгновение не принесла Виктории мук ревности.

Работа все больше и больше поглощала Альберта, принося удивительный своеобразный комфорт. С приходом Пила он начал активно вмешиваться в государственные дела. Очень многим — и складом ума, и моральной чистотой, и даже неловкой официальностью манер — походили они друг на друга. Это породило симпатию, и Пил оказался достаточно готов воспринимать совету Стокмара и подталкивать принца к государственной деятельности. Когда собирались создавать королевскую комиссию, которая должна была решить, стоит ли перестроить здания парламента, дабы стимулировать развитие изящных искусств в Великобритании, Пил горячо убеждал принца ее возглавить. Это была работа как раз для Альберта: его любовь к искусству, его любовь к методичности, его любовь к общению — близкому, но достойному, — с выдающимися людьми устраивала всех; и он взялся за дело от всей души. Некоторые члены комиссии были несколько обеспокоены, когда во вступительной речи он указал на необходимость разбить объект рассмотрения на «категории» — это слово, по их мнению, опасно отдавало немецкой метафизикой. Однако, убедившись в чрезвычайной осведомленности Его Королевского Величества в технике нанесения фресок, они успокоились. Когда же встал вопрос, должны ли декоративные элементы стен нести в себе моральную идею, принц без колебаний ответил утвердительно. Хотя многие лишь бегло взглянут на украшения, заметил он, однако не следует забывать, что другие могут рассматривать их более пристально. Этот аргумент убедил комиссию, и вопрос был решен положительно. Фрески начали создаваться в соответствии с инструкциями комиссии, но, к сожалению, вскоре стали совершенно незаметными даже самому пытливому взгляду. Похоже, осведомленность Его Королевского Величества в технике нанесения фресок была не полна!

Следующее дело, за которое взялся принц, оказалось куда труднее: он решил реорганизовать королевский двор. Эта реформа назрела уже давно. Долгие годы королевские резиденции и, особенно, Букингемский дворец скандально славились беспорядком, неудобствами и сумасбродством. Во время правления баронессы порядки оставались неизменными, но теперь ее функции перешли к принцу, и в 1844 году он храбро кинулся в бой. Тремя годам раньше Стокмар, после тщательного расследования, составил подробный меморандум, в котором описал необычное состояние дворцовых дел. Получалось, что управление двором самым странным образом распределено между многими должностными лицами, каждое из которых не зависело от другого и обладало весьма туманными и неопределенными обязанностями при полном отсутствии ответственности и взаимной координации. Из этих должностных лиц наиболее выдающимися были Главный стюард и Главный камергер — аристократы высокого ранга и политического значения, которые меняли свои кабинеты с каждой сменой администрации, жили за пределами двора и не имели эффективно действующих помощников. Распределение их обязанностей было неопределенным и странным. Предполагалось, что в Букингемском дворце Главный камергер отвечает за все помещения, кроме кухни, посудомойки и прачечной, которые подчинялись Главному стюарду. В то же время, территория за пределами дворца подчинялась Лесному отделу, так что если внутреннюю сторону окон мыли подчиненные Главного камергера — или, возможно, в некоторых случаях Главного стюарда — снаружи этим занимался Лесной отдел. Домоправительницы, пажи и горничные подчинялись Главному камергеру; управляющий кухней, повара и швейцары — Главному стюарду; но ливрейные лакеи, ливрейные швейцары и младшие дворецкие получали приказы от другого чиновника — Главного конюшего. Естественно, в такой ситуации служба шла из рук вон плохо, и дисциплина слуг оставляла желать лучшего. Они отлучались когда угодно и на сколько угодно; и, как писал барон, «лакеи и другие слуги спят по десять или двадцать человек в комнате, и если там курят, пьют или занимаются иными безобразиями, то никому нет до этого дела». Что же касается гостей Ее Величества, подчас их некому было развести по комнатам, и они часто, будучи брошенными, часами бродили, заблудившись в запутанных дворцовых коридорах. Странное распределение власти распространялось не только на людей, но и на вещи. Например, королева заметила, что в обеденном зале никогда не зажигают камин. Когда она спросила, почему, ей ответили: «Дрова должен заготавливать Главный стюард, а разжигать — Главный камергер», — но поскольку подчиненным эти двух благородных аристократов никак не удавалось согласовать свои действия, королеве ничего не оставалось, как обедать в холоде.