Кольцо с шипами Карина Рейн (СИ) - Рейн Карина

Наверно, это всё из-за беременности; раньше я никогда не была паникёршей, не желала никому зла и не плакала из-за таких пустяков, как отсутствие сети, а сейчас просто не могла остановить эти дурацкие слёзы. Чтобы как-то отвлечься от происходящего, звоню в частную поликлинику и записываюсь на приём к гинекологу: всё равно будет нужно становиться на учёт. После захожу в магазин, где покупаю несколько плиток белого шоколада, и продолжаю путь домой: нет нужды паниковать раньше времени.

Дома Анна Никитична, как может, отвлекает меня от мрачных мыслей смешными рассказами из того времени, когда она воспитывала троих сорванцов. В голову пытаются проникнуть воспоминания о том, что они выросли без отца, но я всеми силами гоню их от себя. Пока кухарка готовит обед, я растапливаю в небольшой кастрюльке шоколад, который хочется есть именно в таком виде, и Анна Никитична предлагает делать фруктовое «мороженое»: окунает в шоколад порезанные кружками бананы и яблоки и дольки мандарин и отправляет всё это в морозилку — застывать. Мне очень нравится эта её идея, и я весело провожу время, макая в шоколад ещё и оладушки — правда их я уплетала тут же.

— У тебя отличный аппетит, — улыбается кухарка, а я хмурюсь — не хотелось бы превратиться в толстушку. — Когда я вынашивала своих оболтусов, меня вообще выворачивало наизнанку от всего, кроме помидор, рыбы и лука — с тех пор я эти три продукта терпеть не могу.

Мы переглядываемся и начинаем смеяться; меня радует, что я могу есть всё то же, что и раньше: не хотелось бы остыть к таким вещам как оладушки, мороженое и фрукты, которые я теперь уплетала килограммами.

После обеда выхожу на задний двор; деревья всё ещё сбрасывали листву, готовясь к зиме, так что у здешнего садовника по-прежнему было много работы. Но так как мне запретили поднимать что-либо тяжелее бутерброда или тарелки с печёным картофелем, я даже не суюсь к нему с вопросом, нужна ли ему помощь. А он только и рад: наконец-то сумасбродная девчонка перестала отбирать у него работу. Я немного наблюдаю за его работой и перебрасываюсь с ним парочкой фраз, а после оставляю в покое и топаю в сторону небольшого прудика, искусственно созданного по просьбе Демида.

Едва его имя появляется в голове, как я снова чувствую приступ паники — намного сильнее, чем тот, что случился утром; усаживаюсь на скамейку здесь же и обзываю Еву последними словами: надо же было ей появиться в нашей с Пригожиным жизни в самый неподходящий момент! Ведь у неё есть своя семья, и муж наверняка её любит — зачем она влезла в чужую, где, к тому же, ждут ребёнка?!

На улице сижу до тех пор, пока не стемнело, и тело не продрогло до самых костей; знаю, что это не самая моя лучшая мысль за весь день, но сидеть в четырёх стенах я попросту не могу. По возвращении принимаю душ; сначала тело словно колет сотней иголок, а после я отогреваюсь. Захожу в свою бывшую комнату, где мы последний раз были с Демидом, и осматриваюсь: кровать аккуратно заправлена и пахнет чистым бельём; на диване в хаотичном порядке разложены разноцветные подушки. Не сдерживаюсь и заглядываю в шкаф; там, ровно распределённые по вешалкам, висят костюмы Демида. Провожу рукой по мягкой ткани одного из них и подношу рукав к носу — они всё ещё пахнут своим хозяином. Не замечаю слёзы по щекам оттого, как сильно соскучилась по его двусмысленным фразам и недовольным взглядам, и пулей вылетаю из комнаты вниз.

Чуть позже вечером снова пробую дозвониться до Демида.

Телефон снова молчит.

Я снова нервничаю.

Ближе к девяти часам мы с папой располагаемся в гостиной — он включает телевизор, чтобы посмотреть по региональному каналу передачу про охоту, а я беру в руки потрёпанную книгу Шарлотты Бронте «Джейн Эйр». Я много раз читала её и посмотрела все вышедшие фильмы и всё равно не могла оторваться.

Каждый раз я открываю в книге что-то новое.

— Господи Боже… — слышу папин голос.

Перевожу на родителя взгляд и замечаю его резко побледневшее лицо; мне становится не по себе от того, как он выглядит, и я смотрю на экран, чтобы понять, что же его так напугало.

У нас Третья мировая на пороге?

Но нет — вместо этого я вижу фотографию красивой яхты в правом верхнем углу, а после картинку заменяет видео, как эту самую яхту вытаскивают на берег; она выглядит не так красиво, как на фотографии — вся потрёпанная, со сломанной мачтой и оборванными парусами. Я никак не могла понять, почему папа так расстроился из-за её внешнего вида.

Пока не стала обращать внимание на голос ведущей программы новостей.

— …тела пятерых человек, включая двоих членов экипажа, находившихся в это время на судне, до сих пор не найдены. Напомним, что среди них был и Демид Пригожин — известный бизнесмен из города N, предположительно вышедший в море на отдых.

Сознание сужается до одного-единственного слова из множества, высветившихся в ленте внизу экрана; зрение как будто село, допуская в своё поле только пять букв имени мужа и ничего больше. Я не чувствовала пальцев папы, сжимающих мои плечи, не слышала его крика, когда он звал кого-то на помощь — только отчаянное шевеление губ как в замедленной съёмке, когда он развернул меня к себе лицом. Уши будто заложило плотным слоем ваты; тело сделалось лёгким и каким-то чужим, будто больше мне не принадлежало. Я даже собственных слёз не чувствовала, пока отец не начал утирать их с моего лица; он наверняка упрашивал меня взять себя в руки и быть сильной, ведь тела так и не нашли — быть может Демид ещё жив! — но мозг словно отключился, оставив меня разбираться со всем этим в одиночку. И сознание нашло только один выход — провалиться в тёмное небытие, где нет ни боли, ни шока, ни чувства потери.

Лишь пустота.

Глава 7

Не понимаю, что происходит.

Вокруг меня сплошная темнота, но при этом я чувствую в груди огромную чёрную дыру и слышу, как вокруг суетятся люди, создавая шум, и лишь ещё больше подпитывают этим мою панику. В голове беспощадно бьётся мысль о том, что моё желание вычеркнуть из жизни Демида исполнилось самым ужасным образом. Но ведь я имела в виду совсем другое! Я всего лишь не хотела всю жизнь прожить на вторых ролях! Если бы он хотя бы ради ребёнка оставил свою Еву, я бы, возможно, осталась с ним — пусть и не под одной крышей.

Но он вместо семьи выбрал эту дрянь, а теперь я его потеряла окончательно.

Не могу разлепить веки, но всхлипываю и чувствую, как по щекам катится солёная влага: я не хочу верить в то, о чём говорят в новостях. Наверно, я законченная мазохистка, раз даже после известия о том, что муж мне изменяет, продолжаю любить его — да ещё так сильно, что его смерть рвёт на части душу и сердце. О Боже, кажется, сейчас я даже готова смириться с присутствием Евы в его жизни — лишь бы он был жив…

— Ульяна! — слышу взволнованный голос отца.

Его лица всё ещё не вижу, но в его голосе тоже слышу слёзы — он вообще в своём зяте души не чаял, даже не смотря на эту мерзкую сделку.

— Я не хочу… — надрывно произношу в ответ.

Не знаю, чего именно я не хочу: возвращаться в реальность, полную боли, или принимать как данность смерть Демида.

Наверно, всё вместе.

— Тише, детка, — целует меня в лоб. — Ты должна быть сильной! Тебе нельзя волноваться — подумай о ребёнке. Он — единственная ниточка, связывающая тебя с Демидом. И к тому же, тела так и не нашли — это значит, что есть шанс на то, что Демид всё ещё жив.

Его слова действуют на меня хуже собственных мыслей — одно дело, когда ты только думаешь обо всём этом, и совсем другое, когда окружающие подтверждают эту страшную действительность. Неизвестность всегда хуже любого ответа, потому что со смертью можно смириться, а ожидание будет причинять боль вечно. Отец прав — я должна думать о малыше, но боль внутри настолько сильна, что перекрывает даже беспокойство о ребёнке.

Это очень эгоистично.

— Анют, ты вызвала врача? — спрашивает папа.

— Да, скорая уже едет, — отвечает ему Анна Никитична.

Запоздало понимаю, что вокруг меня всё то время, что я была погружена в собственные мысли, происходили перемены, а я этого даже не замечала. Судя по тому, как папа обращается к кухарке, тут речь идёт не просто о бытовых взаимоотношениях. Но я была так зациклена на себе самой — на своей обиде, боли и жалости к себе — что просто забыла обо всех остальных.