Танцы мертвых волков - Георгий Ланской

Он всегда поднимался из матовой черной воды, мучительно кашляя и отплевывая мутную жижу из провала рта, протягивая ко мне скользкие щупальца. Его щеки проели черви, глаза сожрали рыбы, но он всегда меня видел, и всегда находил. На рубище, сгнившем в мертвой воде, гроздьями висели раковины речных моллюсков, а некоторые из них впивались в синюю кожу, войдя внутрь наполовину, и продолжая двигаться.

"… Тебе страшно?"

Да…

Я оттолкнулся от простыни, как от гладкой поверхности, покрытой глянцевым мрамором, и закружился на месте, разведя руки в стороны. Простыни закрутились узлами, слетев с веревок, превращая меня в героя древнегреческих мифов. Я стал Икаром, и летел к Солнцу, дерзнувшему состязаться со мной в красоте. Увешанный белыми тряпками, я нелепо взмахнул руками, и на миг представил себя в кабине планера. Когда-то давно я летал, потому что совершенно не боюсь высоты. Летать — это не падать. Смерти нет, нас просто зовут чайки.

Скоро забава мне надоела, и я, стряхнув с себя мокрое тряпье, продолжил осматривать квартиру. На древней стенке лежала ее расческа, грязная, с застрявшими прядями темных волос. Я осторожно понюхал ее, а потом причесался.

От расчески пахло сладковатой гнилью. В этой квартире все пахло так. Даже в ванной, где Дама валялась на полу, освежитель воздуха был с запахом давленного винограда Изабелла, приторно-кисловатым и пошлым. Повертев расческу в руках, я сунул ее в карман куртки. Оставлять настолько четкие следы я не собирался.

За стеклом, среди рюмок и салатниц, стояли две фотографии в простых деревянных рамочках: Дама с пожилой женщиной, застывшие в неестественных позах, и Дама соло, в безвкусном вечернем платье и пародии на прическу. Пожилая женщина гордо вытягивала провисший подбородок, на ее впалой, висящей груди, были приколоты ордена и медали. Я открыл шкаф и поворошил белье. Возможно, мне показалось, но из деревянного нутра несло той же приторной сладостью. Я долго не мог понять, чем провоняла эта квартира, похожая на гроб, а потом сообразил — сырость, удел всех квартир на первом этаже, выходящим на север.

На крохотной кухне было не лучше. В мойке опасной башней кренилась грязная посуда. Остатки завтрака так и не убрали со стола. Сковородка с недоеденными котлетами и макаронами, была безжалостно сдвинута в сторону. В одной котлете, надкушенной и неаппетитной, торчала забытая вилка, на которой сидела довольно потирающая лапы муха. На краешке стола стояло зеркало в пластмассовой раме зеленого цвета, загаженное насекомыми. У зеркала валялся открытый тюбик губной помады. Я взял его и понюхал, а затем, повинуясь минутному порыву нарисовал сердечко на новом двухкамерном холодильнике, торчащем на кухне инородным телом. Недолго думая, я открыл дверцы и произвел ревизию. Найдя в морозилке банку с клубничным мороженым, я взял ложку и, отламывая от затвердевшей розовой глыбы по кусочку, начал есть по пути в спальню.

Спальня не радовала ни розовыми простынями, ни рюшечками. Здесь не было ничего женственного, словно на узкой кровати спал солдат. Недорогое синее покрывало резко диссонировало с желтыми обоями, которые давно пора было переклеить. У потолка бумажные полосы уже отставали друг от друга. На деревянном комоде стояли две фотографии: Дама сольно и Дама в компании с молодой, красивой брюнеткой с неожиданно затравленным взглядом. Я заскучал, сунул в рот ложку с мороженым, а остальное вывалил на ковер. Яркая розовая кучка выглядела празднично и нарядно. Я довольно ухмыльнулся и сунул ложку в карман.

Я уже выходил, когда увидел это. На стуле, с навешанными на спинку тряпками, сидела кукла. Обыкновенная пластмассовая кукла, с кустарно размалеванной мордашкой, ненатурально грудастая, с торчащими темными патлами. На кукле был странный наряд, отлично сочетавшийся с ее раскрашенным под шлюху лицом. Пластиковое чудовище обтягивал неумело сшитый кожаный комбинезончик. Краска на вульгарном личике оплыла и размазалась. Я взял куклу и понюхал. Да, так и есть, гуашь… Хозяйка Барби, в данное время отдыхавшая на полу, любила очень странные игры.

Вода в ванне уже давно набралась и лилась через край, прямо на безвольное тело, спеленатое скотчем, словно коконом. Дама приходила в себя и странно дергала головой, пытаясь уклониться от струй воды. Из носа вырывалось тяжелое дыхание, рот был заклеен липкой лентой, словно дупло. Я улыбнулся.

Поднимать ее с пола было тяжело и неудобно. Дважды я ударил ее головой о раковину, хотя совершенно не хотел. Свободного места в этой крохотной ванной было мало. Подтащив ее к бурлящей купели, я с трудом перевалил Даму через чугунный край.

Холодный поток хлынул на пол. Дама мгновенно пришла в себя и ошалело уставилась темными глазищами, готовыми выпрыгнуть из орбит, мне в лицо. Я улыбнулся и помахал ей рукой, с зажатой в ней картой.

— Привет!

Дама завозилась и постаралась разорвать узы, но у нее, естественно, это не получилось. Нет пут надежнее нескольких слоев скотча, слипшегося между собой. Ее лицо посинело от напряжения, а глаза заметно налились кровью. Кажется, она попыталась освободить рот, так ведь и голову я тоже обмотал несколько раз. Я закрутил кран.

— Ты ведь знаешь, что это? — я помахал перед ее глазами картой. — Ну? Знаешь?

Молчание, и ужас во взгляде. Я протянул вперед руку и зажал Даме нос. Она забилась и выгнулась дугой, стараясь выбраться из воды, но я придержал ее.

— Знаешь, что это? — спросил я, разжав пальцы. Дама закивала с ожесточением. В темных цыганских глазах вспыхнула ненависть.

— Отлично, — обрадовался я. — Значит, объяснять не придется. Твоя вина лишь в том, что оказалась такой дурой. Что тебе стоило пошевелить мозгами?

Она снова затрясла головой и приглушенно закричала, зажмурившись. Я вздохнул.

— Знаешь, я против тебя ничего не имею, — честно признался я. — И вообще, ты у меня идешь вне плана, хотя, какого черта? Ты бывала в Америке?

Дама затрясла головой и, собрав брови домиком, зарыдала, захлебываясь, пытаясь откашляться.

— И я не был. Но по слухам америкосы — деловые люди. Очень деловые. Им нашей души не понять. Но в одном они правы. Бизнес — есть бизнес. Но не бойся. Ты слышишь? Это чайки…

Беззвучный крик ударил мне в ладонь, когда я вдавил ее голову туда, под толщу воды, в зеленоватую тишину и покой. Она боролась изо всех сил несколько секунд и почти вырвала из пут одну руку, но потом ее трепыхания стали все слабее и слабее, пока не прекратились вовсе, с прощальными пузырьками и красноватыми разводами.

Я устало поднялся и с вялой усмешкой оглядел себя. Моя одежда была совершенно мокрой. Но это не имело значения. На улице шел ливень. Мне осталось только одно, последнее дело.

Не имело значения, что кто-то настойчиво звонил в дверь пару часов назад. На телефоне было семнадцать пропущенных вызовов. Мир чего-то хотел от Дамы, плавающей в собственной ванной, со сломанным носом и почти освободившей одну руку. Но, увы, она ничего не могла ответить. А я мог.

На часах было четыре утра, когда я набрал хорошо знакомый номер.

Юлия

— Миронов, ты идиот, — удрученно констатировала я. — Я из-за вас чуть заикой не осталась.

— Сама хороша, — язвительно парировал он. — Говорили же тебе, никуда не выходи одна. Нет, блин, поперлась…

Я стиснула зубы и промолчала. В принципе, он прав. Не уехали бы мы с Никитосом, не поставив в известность Миронова, не было бы у меня такой головной боли…

Головной ли?

Закрывая дверь квартиры, я услышала шорох за спиной. Верный оруженосец Семенов каким-то чудом проскочил в подъезд в тот момент, когда я утрамбовывала в машину багаж, и меня не заметил. Пролетев с разбегу мимо квартиры (мы все забываем прикрутить номер), он забежал на площадку выше и увидел меня, возвращающуюся за попугаем, и, по какой-то идиотской причине не стал меня окликать, а подкрался сзади. Как я не умерла на месте — не знаю.

Узнав, что случилось, Семенов вызвал шефа. Вести машину я была не в состоянии и доверила руль Семенову, но через пару сотен метров я оклемалась, увидев, как он разворачивается. Управлять моим оранжевым танком надо уметь, поэтому я согнала Семенова с водительского кресла и помчалась прочь от дома. Кирилл встретил нас во дворе, забившись в арку между домами, ежась, как мокрый воробей. И как только я вкратце рассказала ему о происшедшем, в голове выключилось слабенькое напряжение в шестьдесят ват.

Очнулась я на диване, завернутая в плед. Высокая блондинка участливо погладила меня по плечу и принесла чай. Откуда-то доносились два мужских голоса. Блондинка удалилась, в комнате мгновенно появился Миронов, говоривший по моему телефону.

— Прокурор, — сказал он. — Будешь говорить или пусть он сюда приедет?

— Пусть приедет, — тупо согласилась я. Двигаться не хотелось, как и думать. Волна адреналина, поддерживавшая меня последний час, схлынула, уступив место унылой апатии и жалости к самой себе. Чай стыл на журнальном столике. Я сделала попытку отхлебнуть из чашки, но быстро поставила ее на место. Руки тряслись так, что содержимое выплескивалось на пол. В комнату пару раз заглянул Семенов с невероятно красными ушами. Вид у него был очень виноватый.