САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА - Герман Дейс

 «Уважаемые люди были в своё время, много всякого добра сделали, поэтому и угодили, а я – дурацкое. Но я ли?»

 - …Прямо скажу, - продолжал тем временем Фома, - теория моя многим не понравилась. Да и те, которым понравилась, стали собственные замечания делать, поэтому единомыслия в среде даже сторонников моей теории достичь не удалось. В то время как противники ополчились на нас одним дружным фронтом. И ну назначать дискуссию за дискуссией, научный спор за научным спором. А на них коллективно громить нас, сторонников моей теории поодиночке, потому что мои сторонники норовят всяк со своим замечанием отдельно ерепениться, а противники на меня и моих сторонников – с одним общим резоном…

 «Муть какая-то», - сонно подумал Сакуров.

 - …Короче: возились – возились, ругали, критиковали, - дошло до инстанции, при которой я справлял должность духа святого. А инстанцией, доложу я тебе, руководил один старший святой дух, который никогда ко мне не благоволил…

 «Мне это всё, наверно, снится, - снова подумал Сакуров. - Просто кошмар такой…»

 - …Так этот мой начальник ещё раньше угрожал: или я, говорит, или он. Он – это я. А тут очередная научная дискуссия, на которой моих сторонников окончательно разгромили, а меня припёрли к стенке и спрашивают: так надо ли, дескать, отделять вторых от первых или оставим как есть? Я, надо отдать мне должное…

 «Снится, - решил Сакуров, - так, про надо отдать мне должное, Семёныч говорит…»

 - …Упёрся рогом и твержу: дескать, отделять. Ну, мне, выговор по научной части с сообщением в инстанцию, где мой начальник не замедлил сим воспользоваться, припаять мне несоответствие занимаемой должности с аморальным поведением и задвинуть в домовые. То есть, из святых духов в эти самые. Вот такие дела…

 «Так снится или не снится?» - продолжало свербеть в мозгу Сакурова.

 - Не снится, - ответил Фома.

 - Да? – пробормотал Сакуров и неожиданно ощутил себя вполне и реально бодрствующим. - Тогда просвети меня насчёт духа первозданного, коль скоро я о нём, наслушавшись про святых духов, вспомнил.

 «Кажется, об этом я его уже спрашивал», - подумал Константин Матвеевич.

 - Какого первозданного? – прикинулся дураком Фома.

 - Который я якобы есть! – воскликнул Сакуров.

 - Ты? – удивился Фома.

 - Да. А ты, будто, послан для налаживания со мной каких-то там связей. Вот я хотел бы уточнить…

 - А нечего уточнять. Никуда я не послан.

 - Какого хрена тогда ты мне тут мозги пудришь?

 - А домовые мы, вот и пудрим.

 - Значит, нет у меня никакого духа первозданного.

 - Ну почему же нет? Есть, конечно. Ведь я для того сюда и послан.

 - Сейчас я тебя так пошлю! Иди ты, знаешь, куда?!

 - Кстати, насчёт идти: нам пора.

 - Куда?

 - На кудыкину гору.

 - Я сплю.

 - Пойдём, пойдём. Ты ведь Сакуров?

 - Ну…

 - Так вот: тебя ждёт Сакура.

 «Не может быть!» - мысленно воскликнул Константин Матвеевич, припоминая финальную сцену своего давешнего сна.

 - Так пошли, хватит бока проминать, - велел Фома и заскрипел половицами.

 - Пошли!

 Сакуров ощутил прилив сил, остаточной сонливости как не бывало, и он резво соскочил на пол. Вскочив, Константин Матвеевич невольно обратил взгляд на часы, и светящиеся стрелки циферблата показали без одной минуты полночь. Затем Сакуров обулся в кроссовки, что-то накинул на тело и пошёл навстречу домовому, который, судя по скрипу половиц, интенсивно выбирался из своего облюбованного угла. При этом Константин Матвеевич легкомысленно не обратил никакого внимания на тот странный факт, что раньше циферблат старенького Жоркиного будильника не только никогда не светился, но постоянно терял минутную стрелку в районе без четверти любого часа. А кроссовками Сакуров в новой жизни обзавестись не успел.

 - Ты где? – спросил Фома.

 - А ты где? – спросил Сакуров. Он огляделся по сторонам, натыкаясь взглядом на старинные предметы обстановки в виде резных комодов, секретеров, столов для заседаний и стульев с высокими строгими спинками. Над всем этим старинным мебельным разнообразием царила хрустальная люстра в стиле «барокко» и ни черта не освещала, потому что делали её под свечи, но свечи в хозяйстве Сакурова кончились на прошлой неделе, а новых Жоркина жена ещё не подогнала.

 «Да, свечей в эту люстру надо не меньше сотни», - прикинул Константин Матвеевич и снова ничему не удивился: ни обстановке, ни люстре, которая вдруг стала и без всяких свеч излучать какой-то матово зелёный свет.

 «А пол у меня в спальне хорош», - отметил Сакуров и с удовольствием сделал несколько шагов по идеально подогнанному паркету, натёртому чем-то до блеска, каковой блеск рождался в сиянии люстры, поэтому тоже имел зеленоватый оттенок.

 - Пока дойдёшь, - сказал Фома, - экие хоромищи…

 Его голос, доносящийся издалека, словно подтверждал размеры спальни, залитой ровным матовым светом. Ближе к Сакурову грани и плоскости обстановки были очерчены чёткими зелёными линиями, но чем дальше, тем больше теряли свою резкость, а уходя в конец перспективы, приобретали вид какого-то размытого рельефа, откуда, кряхтя и скрипя половицами, приближался домовой. При этом перспектива нарушала законы самой себя, поскольку дальние видимые пределы спальной много превышали ближние её размеры, а сам домовой при приближении уменьшался.

 - Да, далековато будет, - согласился Сакуров, оттолкнулся правой ногой и поскользил навстречу домовому. Скользил Константин Матвеевич недолго, но вскоре оказался перед домовым, который, в свою очередь, оказался трёхколёсным чайником с нарисованным ртом под всамделишным носиком.

 - Фома, ты? – на всякий случай уточнил Сакуров.

 - Он самый, – ответил чайник неподвижным ртом, выпростал откуда-то руку и почесал под крышкой. Роста таинственный собеседник достигал подмышек нормального человека. Пузатость имел умеренную, колёса эллипсовидные.

 «А что, домовой как домовой», – мельком отметил Константин Матвеевич и спросил: – Куда идти?

 - За мной, – велел Фома, крутанулся на месте, выпростал другую руку, и, размахивая обеими на манер конькобежца, покатил прямо наискосок, равномерно приседая во время вращения эллипсовидных колёс. Сакуров ещё раз оттолкнулся ногой от паркета и поскользил за Фомой, зачарованно любуясь на зелёные блики, играющие на паркете, металлических боках домового и стеклянных фрагментах старинной резной мебели. Движение домового сопровождалось характерным велосипедным звуком с регулярным постукиванием при каждом приседании, которое получалось из-за несколько оригинальной конфигурации колёс. Сакуров двигался со звуком равномерно ползущей по полу полотерной швабры. Не говоря лишних слов, оба выкатились из спальной и въехали в зал, где тоже стояла антикварная мебель и тоже висела огромная люстра, отсвечивая уже синеватым по белому лепному потолку. То, что потолок белый, Константин Матвеевич догадался, то, что лепной – увидел. Ещё он увидел, что по лепнине ползают какие-то твари и энергично её обгрызают. Причём делают это крайне неаккуратно, роняя маленькие и большие куски штукатурки на пол.