МЕЧЕТЬ ВАСИЛИЯ БЛАЖЕННОГО - Елена Чудинова

Как трудно тут обуздать воображение. О чем они беседовали? Наверное известно немного:

«Сколько Вам лет? Боже мой! Моя дочь старше Вас, но и она еще дитя. Вы ребенок с ребенком, в такое страшное время…»

Запомнилось потому, что поразило искренностью заботливого чувства. До того ли было ему, отступающему, держателю военных судеб?

Мне не сразу удалось уточнить, была ли у Александра Васильевича Колчака дочь. А вдруг не было, тревожилась я в юности, продолжая, тем не менее, пересказывать эпизод бабкиными словами. Нельзя ретушировать историю, даже семейную, думала я, как запомнилось, так пусть и будет, даже если это была просто отеческая интонация, даже если это было отпавшее с годами сослагательное наклонение… Зато как оказалось приятно узнать впоследствии, что дочь действительно была, дочь, о которой ему напомнила другая девочка, чинно представившаяся Анисией Федоровной… Пустяк, было б чем гордиться: чашкой чаю, поданной уставшему Верховному Правителю руками юной в то время бабки… Тем, что моей любимой ложечкой, быть может, с одной двенадцатой вероятности, он помешивал чай.

Чашки разбились, серые в яблоках рысаки ускакали, золото с драгоценностями ушло в советскую скупку. Кто-то, может статься, не знает, что школьное образование при Советах одно время было платным. Матери моей запомнилось, как из средних классов в один день исчезла половина девочек: родителям оказалось по силам тянуть только сыновей. Бабка же с дедом решили заплатить за всех своих троих детей — воистину золотом. Большой любитель драгоценностей, дед проплакал всю ночь над кольцами и фермуарами, что заказывал для молодой жены в недавние лучшие времена. А поутру увез их в Златоуст. Ну а до ложечек дело не дошло, ложечки уцелели. Они потихоньку терялись сами по себе в обширном пространстве XX столетия.

К счастью, в доме моей сестры живут еще, по меньшей мере, две близняшки этой ложечки. Сестра моя — доцент, серьезный взрослый человек, и в них там никто не играет. Пользуются ими и хозяева и гости безо всякого пиитета. Должно быть, только литераторы не взрослеют до конца своих дней, любовно заворачивая смиренные предметы быта в ветхие кружева семейных легенд.

В русском крае, в земле Провемон

«Маленькими детьми мы любили с родителями мечтать, кто куда поедет, когда Россия станет свободной. Это было как игра. Я почти всегда выбирала Алтай», — сказала мне мать Евфросинья, идя со мной по Бибиреву. Бибирево ей понравилось: «Очень похоже на Нью-Йорк моего детства». Наверное, сходство и вызвало воспоминание.

Детство матери Ефросиньи пришлось на 60-е годы минувшего века. Но поверить этому, глядя на нее, трудно: молодое лицо в темном апостольнике, сумка от «Yves Rocher» на плече, юная стремительная походка. На вид ей никак не больше тридцати лет, между тем, как на самом деле монашеский ее «стаж» равен двадцати. Впрочем, говорят, что инокини всегда выглядят моложе своих мирских ровесниц. Не знаю, применительно ли ко всем это утверждение бесспорно, но вот насчет насельниц родной обители матери Евфросиньи с ним не поспоришь. Потому, что обитель эта особенная.

Столетняя с лишком жизнь Свято-Богородицкого Леснинского монастыря неповторима тем, что земные его стены много раз менялись. А ведь как раз стенами монастырь обычно и крепок. Стены создают историю, стены зовут молодежь прийти на смену старикам. Стенами же Лесны были зачастую только люди. Впрочем, по порядку. В конце XVI века крестьянам деревни Лесна, что находилась близ границы двух Империй — Романовых и Габсбургов, — явлена была нерукотворная икона Божией Матери. Очень необычная икона, каменная, икона-камея. Пошла молва о чудесных исцелениях, и почти тут же об обладании иконой всерьез заспорили православные и католики. Через два столетия православные отстояли ее окончательно: по этому поводу в Лесне и был основан монастырь. Сестры-леснянки не только молились, но и трудились. Трудились на совесть. Была у них макаронная фабрика, был кирпичный завод, скотные дворы, фруктовые сады и рыбные пруды, что уж говорить о пасеке или пекарне! На заработанные деньги сестры содержали не только себя, но и сиротский приют, школу, больницу с хирургическим отделением, амбулаторию. Благодетельствуя всем окрестным селеньям, могли ли они представить, какая странная судьба им уготована?

Но началась Первая Мировая, монастырь, оказавшийся на театре военных действий, был эвакуирован вглубь страны. Как казалось тогда — ненадолго. Тут-то и пришел 17-й год. Спасая святыни от безбожной власти, леснянки бежали через Бессарабию в Сербию. В начале 20-х гг. появилась новая Лесна — в Хопово. За два десятилетия монастырь процвел трудами сестер и в Сербии. Но и эти стены сокрушила война. Германская оккупация, затем «владычество бесчеловечных хорватов»… И вновь пришлось бежать от коммунистов, теперь уже сербских. Леснянки эмигрировали во Францию. В 1967 сестры купили для монастыря поместье в Нормандии, в Провемоне. Уже сорок лет, как Провемон со старинным его замком и классическим французским парком — это и есть Лесна.

Общаясь с инокинями, я не могу отделаться от ощущения, что это именно они спасали чудотворную икону из подожженного монастыря, скитались бездомными и бесприютными. Понимаю я, конечно, что нынешние леснянки пришли уже в Провемон, но все же, все же… Они — леснянки, этим все сказано. Долгие десятилетия обитель объединяла русскую эмиграцию. Они берегли не только православие, но и русский дух. Еще в Хопово Лесна сделалась «уголком старой России», осталась она таковым и в Провемоне. И от Парижа до Нью-Йорка люди, встречавшиеся каждый год в Лесне, учили детей русскому языку и играли с ними в то, кто куда прежде всего поедет, «когда Россия станет свободной».

Мать Евфросинья часто ездит теперь в Россию, хотя побывать на Алтае, кажется, еще не успела. Что же, счастливый конец долгих испытаний Лесны наступил? Не совсем так, к сожалению. Когда год назад в Москве состоялось торжественное объединение двух Церквей — Русской Православной Церкви и Русской Православной Церкви Заграницей — Лесна осталась в стороне. У наших верующих, наслышанных о легендарном монастыре, это вызвало немалую обиду. Оно и понятно. Многие лелеяли мечту совершить паломничество в Провемон, к чудотворной иконе-камее. И вдруг так вот. Сколько говорили о любви к России, а теперь сами не хотят быть вместе. О, нет, хотят, очень хотят! Но покуда решили подождать.

Принятое решение леснянки обосновывали рядом причин. На свой страх и риск попробую обобщить их в одной: не верят они, что Гражданская война в России действительно кончилась. Не верят, что красные действительно уже побеждены. Нет, сестры-леснянки куда как далеки от наших либералов, кликушествующих о «режиме» и «тоталитаризме», а то и вообще о «кровавой диктатуре». Прекрасно они понимают, что никакой «кровавой диктатуры» в нынешней России нет.

Но оглядимся вокруг. Разве, когда было 55, что ли, лет со смерти Сталина, TV не терроризировало нас шквалом документальных передач, вынуждающих гадать, то ли был он отравлен, то ли не был, какую роль сыграл Берия и прочая таковая? (Как будто в нормальном нравственном ключе это может или должно быть важно хоть кому-то, кроме узкого круга исследователей эпохи). Разве не заходит то и дело речи о возвращении на Лубянскую площадь бронзовой фигуры железного Феликса? Разве не вернулся советский гимн? Мы печем насущный хлеб сегодняшнего дня, не отделив зерен от плевел в семидесятилетнем историческом периоде. Такая пища не идет нам впрок. Хочет это кто-то понимать или не хочет, но будущее наше неопределенно именно потому, что затуманено прошлое.

Не стоит лелеять обид: леснянки нам не «судьи». Они — хранительницы национальных духовных сокровищ, и сокровища эти они хранят для нас, ни для кого другого. Просто нам много еще надлежит сделать в своей стране, чтобы время для таких даров наконец пришло.

Про «Федю Ломоносова»

В Светлый понедельник я и моя приятельница с ее восьмилетней дочерью выбрались погулять в ландшафтный парк. В действительности, как это обычно и выходит в таких случаях, дитя, наскучившее разговорами взрослых, гуляло само по себе — в обществе своего самоката. Но, в конце концов, ребенок все же возжелал общения и внимания и, в качестве повода к общению, ознакомил нас с образцами современного детского фольклора. Что поделаешь? Выслушали, одобрили, поругали и даже сами пустились в воспоминания о том, какие «шумелки», «пыхтелки» и «вопилки» были модны в наше время. Не обошлось и без «злодейских» стишков. Уж не знаю, зачем «злодейские» стишки нужны детям, но, надо думать, нужны для чего-то, раз они столь неистребимы. В нашем-то детстве «злодейские» стишки часто играли еще и роль нейтрализатора официальной пропаганды.

«Мальчик на полу лежал,Весь от крови розовый,Это папа с ним игралВ Павлика Морозова».

Пришлось, правда, долго объяснять: и кто такой был Павлик Морозов, и почему учителя хотели, чтобы мы походили на столь неприятного мальчика. Но стишок ребенку чрезвычайно понравился и был тут же выучен наизусть (надо думать для озвучивания перед одноклассниками).