Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер

Отец бы гордился мной. А мама… мама, конечно, тоже.

Прошло почти пять лет с тех пор, как Баргаш пытался сместить Меджида и потерпел унизительное поражение. За бурей, которая месяцами шумела на острове и утихла в считаные дни, последовало затишье. Приговор Меджида заговорщикам был очень мягким. По желанию британского консула Баргаш был выслан в Бомбей, и маленький Абдул Азиз, который после мятежа буквально боготворил старшего брата, добровольно последовал за ним. Своих сестер и племянниц Меджид пощадил, оставив в полной неприкосновенности, невзирая на совет Ригби, не слушая советов своих министров и мало уделяя внимания требованиям народа.

Женщины были и без того достаточно наказаны. За одну ночь к Бейт-Иль-Тани отношение переменилось — все начали избегать этот дом, как будто там разразились чума и холера. Даже назойливые индийские торговцы, которые раньше буквально дневали и ночевали у их порога, предлагая обитательницам дворца ткани, серебряные украшения и всякую чепуху, теперь и глаз не казали. Однако весь город тайком наблюдал, что предпримут Холе и Салме. Предательницы. Лицемерки. С раздвоенными языками — в точности, как у змеи.

Салме очень хорошо знала, что о ней говорят. В городе и на острове. Странно, как громко и внятно говорится о том, о чем до сих пор шептались, прикрывая рот рукой. Салме смогла вынести такое лишь несколько дней, а затем упаковала свои украшения и несколько платьев, велела оседлать осла из Маската и сбежала на плантацию в центре острова, унаследованную от матери — в двух часах езды от Каменного города. Холе продержалась несколько дольше, но потом тоже удалилась в загородный дом. Точно так же, как и Медже и как все еще неразлучные сестрички Шамбуа и Фаршу. Разрушение поместья Марсель они перенесли сдержанно. Кроме него, они владели другими плантациями и домами наряду со значительным состоянием, унаследованным от отца.

— Да что об этом говорить! Что значит потеря роскошного дома и больших денег… — начала Шамбуа, а Фаршу закончила:

— …по сравнению с тем, как много наших верных рабов погибло, а другие на всю жизнь остались калеками.

Они беспрестанно винили себя в том, что при обстреле Марселя многие мужья потеряли своих жен и детей; что многим детям предстояло расти без отца; что осталось много вдов; что многие рабы пострадали: кто-то лишился руки или ноги, кто-то — глаза или был изранен картечью. Изменить это было невозможно, но все же Салме была преисполнена благих намерений хоть как-то улучшить жизнь оставшихся в живых. Она раздавала деньги и часть урожая со своих плантаций, не забывая о стариках и детях, которые жили поблизости, и снабжала их едой с кухни Кисимбани. Изредка к ней приходили посыльные от сестер-неразлучниц, но никогда она не получала весточки от Холе. Ничего не получала она и от Меджида или Медже; и несмотря на то, что Баргаш смог вернуться из ссылки — после того как раскаялся в содеянном и поклялся Меджиду в вечной верности, — он тоже не давал о себе знать.

Салме открыла глаза, когда малыш у нее на руках нетерпеливо заерзал.

— Все прошло? — Мальчуган кивнул и шумно потянул носом. Салме опустила его на землю и посмотрела ему вслед, как шустро он побежал к нянюшкам, чтобы его поскорее искупали. Услышав легкое покашливание за спиной, она улыбнулась. Не поворачиваясь, она уже знала, что в дверях незаметно возник ее накора — управляющий, — и наверняка он, как всегда, смотрит в сторону, а кашлем незаметно дает знать, что он здесь.

— Иду, Мурджан, — откликнулась она, но обернулась тогда, когда услышала нарочито громкие шаги уже в доме. Мурджан, ее правая рука в Кисимбани, был весьма щепетилен в соблюдении арабских обычаев, которыми она вне города так преступно пренебрегала. Жизнь в Кисимбани носила отчетливо африканский характер. Характерно, что Салиму здесь называли Биби (госпожа или просто хозяйка), и никогда сайида (принцесса), а обращались к ней как к Салме, это был вариант ее имени на суахили.

В доме и во дворе, среди женщин и детей, она никогда не носила шейлу и полумаску, ограничиваясь кангой — защищаясь больше от солнца, чем из приличия, — под которой прятала волосы. Лишь во время визитов — Кисимбани располагался точно на перекрестке обеих главных коротких дорог на острове и потому был популярной остановкой в пути — или объезжая плантации, она закрывала лицо, как этого требовал обычай. И еще тогда, когда обсуждала с Мурджаном состояние дел плантации.

Сейчас как раз был такой случай; она быстро пересекла внутренний двор и, подхватив шейлу и полумаску со стула у входа в дом, расправила их и накинула на себя и только потом скользнула в дверь и направилась в свой кабинет.

17

— Здесь, Биби Салме. — Мурджан, высокий худой абиссинец с лицом, подобным дубленой коже цвета крепкого чая, разложил перед хозяйкой несколько листов бумаги, исписанных колонками цифр. — Получены счета и баланс с других двух ваших шамба (плантаций).

С интересом она погрузилась в бумаги, внимательно изучая цифры: каким в прошлом месяце был урожай с гвоздичных деревьев и с кокосовых пальм и какие суммы ожидались от их продажи. То, что управляющий тремя ее плантациями — одной, завещанной ей отцом, и двух, унаследованных от матери, ежемесячно должен был класть ей на стол отчет о состоянии текущих дел во всех владениях и самому не принимать ни одного решения без ее одобрения, было новшеством, внедренным самой Салме. Она прекрасно знала, что никто из мужчин открыто или в разговоре с третьим лицом не выразит неодобрения тем, что она — женщина — посвящает управлению плантациями гораздо больше времени, чем иной владелец-мужчина, и больше, чем все другие женщины острова, вместе взятые. Некоторые из них не умели читать, а уж писать не умела ни одна женщина, и потому все они слепо доверяли устным отчетам своих управляющих — иногда просто фантастическим, — ведь главным было то, что в конце года поступал доход в несколько тысяч талеров Марии Терезии. Но Салме была другой: она управляла плантациями так хорошо, как только было возможно, внимательно следя за тем, что и как улучшить, чтобы повысить доходы, — все это доставляло ей радость и наполняло ее жизнь смыслом.

— Что такое? — Ее указательный палец постучал по одному листу, в котором были указаны более низкие цифры, чем обычно, значительно ниже по сравнению с предыдущим месяцем.

— Как раз об этом я хотел поговорить с вами, госпожа. — Темное лицо Мурджана приняло обеспокоенное выражение, как будто бы, доставив плохие новости, он был лично виноват в этом. — Хасан ибн-Али приложил записку. На добрых трех дюжинах деревьев на восточной стороне плантации не распустились почки. Хасан ибн-Али считает, что деревья отжили свой срок и больше плодоносить не будут.