Бумажная оса - Лорен Акампора
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В первом семестре я не посещала занятия по режиссуре и рисованию, но старалась выполнять все требования. На рисование не было времени. Курсы, описания которых представлялись интересными и насыщенными, на деле оказались абсолютно непонятными. Введение в Критическую теорию: мы будем изучать основные концепции репрезентации, эстетики и идентичности, мимесиса и гегемонии политических надстроек. Нам выдали распечатки Хайдеггера, Лиотара, Деррида.
Темой моего первого эссе была концепция ризомы, «множественности без единства», предложенная Делезом и Гваттари. Авторы настаивали на том, что Вселенную следует понимать как нечто, не имеющее ни начала ни конца, как рост и выход из своего рода бесконечности. Они были зациклены на изучении связи между определенным типом орхидеи и осой. У этой орхидеи есть темный бугорок, внешне похожий на осу, с помощью которого она заманивала других ос для совокупления, тем самым они опыляли саму орхидею. Авторы настаивали, что это была не уловка, а «параллельная эволюция двух существ», которая представляет собой нечто гораздо большее, более универсальное, ризоматическое. «Настоящее становление, становление осы-орхидеи и орхидеи-осы».
Такое поведение прямо противоречило тому, что я изучала на уроках биологии о совместном поведении насекомых: рабочие осы посвящают себя колонии, медленно строят гнездо из древесной массы, коллективно выращивают выводок. Лишь в редких случаях рабочие осы могут восстать и захватить гнездо королевы. В большинстве случаев иерархия равнялась гармонии, продуктивности. И все же меня поразил образ одинокой осы, ухаживающей за своей орхидеей. Я могла вообразить себе странное столкновение различных существ, оценить его зловещую утонченность. И, несмотря на большое количество теоретической информации, концепция ризомы находила во мне отклик. Когда мне снился сон, я ощущала его реальность. Ускользая от сознательного к бессознательному, я знала, что отказываюсь от конечности. В своих сновидениях я как бы погружалась в бесконечное множество. Возможно, бессознательный разум был подобен орхидее, направлен внутрь, с множеством форм, а наше сознание было лишь грубой выпуклостью, торчащей из нее, стремящейся к размножению.
Эта мысль привела меня в восторг, но, проснувшись за своим письменным столом, я поняла, что выразить ее словами почти невозможно. Я усердно переставляла слова, но они как будто ускользали от меня, и все, что я писала, превращалось в полную бессмыслицу. Мне казалось, что с помощью языка невозможно изложить эти запутанные темы, и я боялась, что сойду с ума, если продолжу попытки. Тем более зная, что Жиль Делез в конце концов выпрыгнул из окна своей квартиры в Париже. Я сдала эссе, так и не закончив его.
На встрече со своим куратором в декабре я сидела вся мокрая от пота, надев вязаный свитер коричневого цвета, такой строгий и скромный, как будто это могло помочь. Заняв свое место, я произнесла заготовленную мною речь, тщательно подбирая слова, которые бы замаскировали тот факт, что я оказалась мошенницей и меня никогда не следовало принимать в университет.
– Лакан, Делез, фильмы Перрена, двойственная природа сознания…
– Но, Эбигейл, ты не выполнила ни одной работы ни по одному из своих предметов.
Заикаясь, я пыталась объяснить, в чем дело, но он перебил меня:
– Ты собираешься специализироваться в области экранного искусства и культуры? – Я кивнула, и он окинул меня своим тяжелым взглядом. – Может, лучше взять академический отпуск? Я настаиваю на этом. Пересмотри свои жизненные цели.
Демонстративно откинувшись на стуле, как бы выставляя напоказ стабильность своей работы и свою хорошую жизнь, он отчислил меня, как джедай, бросив напоследок неразрешимый коан: «Пусть работа сама тебя найдет».
Вдруг внутри меня как будто что-то оборвалось. Это ощущение упорно сохранялось во время дневного семинара «Культовые фильмы 1960–70-х годов», где мои одноклассники вяло обсуждали картину «За пределами Долины кукол». Я не могла слушать. Я могла лишь бороться со странным ощущением внутри, словно я летела в люк, и содержимое моего желудка резко падало вниз снова и снова.
Наступали темные времена. Я чувствовала их приближение. Собравши волю в кулак, я добежала до своей комнаты в общежитии и попыталась написать еще одно эссе на тему теории стадии зеркала, выдвинутой Лаканом, о том трагическом моменте в жизни ребенка, когда он осознает себя как объект в мире, который он может видеть извне. Не останавливаясь, на пяти листах я написала один абзац о самосознании как о жестоком раздвоении личности, о конце плотской невинности. Смертен ли младенец до стадии зеркала или стадия зеркала фатальна сама по себе? Сидя вся в слезах, я закончила писать, но так и не распечатала эссе.
Неподалеку находился винный магазин, в котором продавали алкоголь несовершеннолетним, и именно туда, закутавшись в свою куртку, я отправилась за бутылкой виски «Джим Бим». В то время как моя соседка с мертвенно-синим от света ноутбука лицом сидела в другом конце комнаты, я потягивала бурбон из своей дорожной кофейной кружки прямо в постели до тех пор, пока не погрузилась в свои сны о пальцах, растущих из земли, деревьях c острыми, как лезвия бритвы, листьями.
Днем мое состояние ухудшилось, как будто тьма внутри меня сгущалась. В моей голове усилился шум, доносившийся из почтового отделения кампуса, перед глазами мелькали измученные лица моих сверстников, толпившихся у своих почтовых ящиков в каких-то чересчур объемных куртках. Все они словно вжимались в меня. В голове что-то дико затрещало, сдавленность в грудной клетке усилилась, и моя голова, будто оторвавшись от туловища, стала парить над толпой. Я старалась поверить в то, что меня действительно нет, что в этом почтовом отделении я – призрак, бестелесный разум.
Один профессор попросил меня провести исследование во время рождественских каникул. Так я сказала своим родителям. И поскольку они не знали, какие вопросы задавать, им пришлось поверить мне на слово. Общежития закрылись, а оставшимся студентам – тем, у кого не было родных, или тем, кто был слишком беден, чтобы купить билет на самолет, – предоставили номера со скидкой в гостинице «Рэд Руф Инн». Думаю, там было уютно, что-то вроде сиротского приюта, но у меня не было даже этой суммы, поэтому в обмен на присмотр за домашними животными я получила жилье в студенческом комплексе за пределами кампуса. Я принесла свою настольную лампу с зажимом, подставку для спины, одеяло, бурбон и задернула шторы. Солнце даже не пыталось проникнуть сквозь облачный покров, похожий на пелену из белоснежного войлока. Днем облака стали серыми, затем угольными и, напоследок, черными. Яркая люминесцентная лампа над головой издавала потрескивания и стрекотания, как потревоженная гремучая
