Трое - Максим Горький

Глаза Якова горели торжеством, его лицо освещала улыбка удовольствия, и с радостью, странной для Ильи, он вскричал:

- Вот те и душа!

- Дурак! - строго взглянув на него, сказал Илья. - Чему радуешься?

- Да - я не радуюсь, а просто так...

- То-то, просто! Не в том дело, отчего я жив, а - как мне жить?. Как жить, чтобы всё было чисто, чтобы меня никто не задевал и сам я никого не трогал? Вот найди мне книгу, где бы это объяснялось...

Яков сидел, понуря задумчиво голову. Его радостное возбуждение погасло, не найдя отклика. И, помолчав, он сказал в ответ товарищу:

- Смотрю я на тебя - и чего-то не того - не нравится мне... Мыслей я твоих не понимаю... вижу... начал ты с некоторой поры гордиться чем-то, что ли... Ровно ты праведник какой...

Илья засмеялся.

- Чего смеёшься? Верно. Судишь всех строго... Никого - не любишь будто...

- И не люблю, - сказал Илья твёрдо. - Кого любить? за что? Какие мне дары людьми подарены?.. Каждый за своим куском хлеба хочет на чужой шее доехать, а туда же говорят: люби меня, уважай меня! Нашли дурака! Уважь меня - я тебя тоже уважу. Подай мне мою долю, я, может, тебя полюблю тогда! Все одинаково жрать хотят...

- Ну, чай, не одного жранья люди ищут, - неприязненно и недовольно возразил Яков.

- Знаю! Всяк себя чем-нибудь украшает, но это - маска! Вижу я дядюшка мой с богом торговаться хочет, как приказчик на отчёте с хозяином. Твой папаша хоругви в церковь пожертвовал, - заключаю я из этого, что он или объегорил кого-нибудь, или собирается объегорить... И все так, куда ни взгляни... На тебе грош, а ты мне пятак положь... Так и все морочат глаза друг другу да оправданья себе друг у друга ищут. А по-моему - согрешил вольно или невольно, ну и - подставляй шею...

- Это ты верно, - задумчиво сказал Яков, - и про отца верно, и про горбатого... Эх, не к месту мы с тобой родились! Ты вот хоть злой; тем утешаешь себя, что всех судишь... и всё строже судишь... А я и того не могу... Уйти бы куда-нибудь! - с тоской вскричал Яков.

- Куда уйдёшь? - спросил Илья, тонко усмехаясь. Оба замолчали, уныло сидя друг против друга у стола.

А на столе лежала большая рыжая книга в кожаном переплете с железными застёжками...

В сенях кто-то завозился, послышались глухие голоса, потом чья-то рука долго скребла по двери, ища скобу. Товарищи безмолвно ждали. Дверь отворилась медленно, не вдруг, и в подвал ввалился Перфишка. Он задел ногой за порог, покачнулся и упал на колени, подняв кверху правую руку с гармоникой в ней.

- Тпру! - сказал он и засмеялся пьяным смехом. Вслед за ним влезла Матица. Она тотчас же наклонилась к сапожнику, взяла его подмышки и стала поднимать, говоря тяжёлым языком:

- Ось, як нализався... э, пьяниця!

- Сваха! не тронь... я сам встану... са-ам...

Он закачался, встал на ноги и подошёл к товарищам, протягивая им левую руку:

- Здрас-сте! Наше вам, ваше нам...

Матица густо и бессмысленно захохотала.

- Откуда это вы? - спросил Илья.

А Яков смотрел на пьяных с улыбкой и молчал.

- Откуда? М-мальчики! Милые, - эхма! - Перфишка затопал ногами по полу и запел:

Косточки, н-недоросточки!

Ко-огда кости подрастут,

Их в лавочку пр-родад-дут!

Сваха! А то лучше споём ту, которой ты меня научила... Н-ну...

Он прислонился спиной к печи рядом с Матицей и, толкая бабу локтем в бок, нащупывал пальцами клавиши гармонии.

- Где Машутка? - сурово спросил Илья.

- Эй вы! - крикнул Яков, вскакивая со стула. - Где Марья-то, в самом деле?

Но пьяные не обратили внимания на окрики. Матица склонила голову набок и запела:

Ой, ку-уме, ку-уме, добра горилка...

А Перфишка взмахнул гармоникой и подхватил высоким голосом:

Выпьемо, ку-уме, для понедилка-а...

Илья встал и, взяв его за плечо, тряхнул так, что Перфишка стукнулся затылком о печку.

- Дочь где?

- Пр-ропад-дала его д-дочь, да во самую во полночь, - бессмысленно пробормотал Перфишка, хватаясь рукой за голову.

Яков допрашивал Матицу, но она, ухмыляясь, говорила:

- А не скажу! Н-не скажу и не скажу...

- Они её, пожалуй, продали, дьяволы, - сурово усмехаясь, сказал Илья товарищу. Яков испуганно взглянул на него и жалким голосом спросил сапожника:

- Перфилий, слушай! Где Машутка?..

- Ма-ашу-тка! - насмешливо протянула Матица.- Хвати-ился...

- Илья! Как же? Что же делать? - с тревогой спрашивал Яков.

Илья молчал, мрачно глядя на пьяных.

Матица зловеще тянула песню, переводя свои огромные глаза с Ильи на Якова, и вдруг, нелепо взмахнув руками, заорала:

- И-идить вон з моий хаты! Бо це - моя хата! Бо мы тож повенчаемось...

Сапожник, схватившись за живот, хохотал.

- Уйдём, Яков, - сказал Илья. - Чёрт их разберёт...

- Погоди! - растерянно и пугливо говорил Яков. - Перфишка... скажи где Маша?

- Матица! Супруга моя, бери их! Усь-усь... Лай на них, грызи... Где Маша?

Перфишка сложил губы трубой и хотел свистнуть, но не мог, а вместо того высунул язык Якову и снова захохотал. Матица лезла грудью на Илью и неистово орала:

- А ты хто? Хиба я того не знаю?

Илья оттолкнул её и ушёл из подвала. В сенях его догнал Яков, схватил за плечо и, остановив в темноте, заговорил:

- Разве это можно? Разве дозволено? Она - маленькая, Илья! Неужто они её выдали замуж?

- Ну, не скули! - резко остановил его Илья. - Не к чему. Раньше бы присматривал за ними... Ты начала искал, а они, гляди, - кончили...

Яков умолк, но через минуту, идя по двору сзади Лунёва, он вновь заговорил:

- Я не виноват... Я знал, что она на подёнщину ходит, комнаты убирать куда-то...

- А мне чёрт с тобой, виноват ты или нет!.. - грубо сказал Илья, останавливаясь среди двора. - Бежать надо из этого дома... Поджечь его надо...

- О господи... господи! - тихо сказал Яков, стоя за спиной Лунёва, бессильно опустив руки вдоль тела и так наклоня голову, точно ждал удара.

- Заплачь! - насмешливо сказал Илья и ушёл, оставив товарища в темноте среди двора.

Утром на другой день он узнал от Перфишки, что Машутку выдали замуж за лавочника Хренова, вдовца лет пятидесяти, недавно потерявшего жену.

Потряхивая болевшей с похмелья головой, Перфишка лежал на печи и спутанно рассказывал:

- Он мне, значит, и говорит: "У меня, говорит, двое детей... два мальчика. Дескать - надо им няньку, а нянька есть чужой человек... воровать будет и всё такое... Так ты-де уговори-ка дочь..." Ну, я и уговорил... и Матица уговорила... Маша - умница, она поняла сразу! Ей податься некуда... хуже бы вышло, лучше - никогда!.. "Всё равно, говорит, я пойду..." И пошла. В три дня всё окрутили... Нам с Матицей дано по трёшной... но только мы их сразу обе пропили вчера!.. Ну и пьёт эта Матица, - лошадь столько не может выпить!..

Илья слушал и молчал. Он понимал, что Маша пристроилась лучше, чем можно было ожидать. Но всё же ему было жалко девочку. Последнее время он почти не видал её, не думал о ней, а теперь ему вдруг показалось, что без Маши дом этот стал грязнее.

Жёлтая, опухшая рожа смотрела с печи на Илью, голос Перфишки скрипел, как надломленный сучок осенью на дереве.

- Поставил мне Хренов задачу, чтобы я к нему - ни ногой! В лавку, говорит, изредка заходи, на шкалик дам. А в дом, как в рай, - и не надейся!.. Илья Яковлевич! Не будет ли от тебя пятачка, чтобы мне опохмелиться? Дай, сделай милость...

- Ну, а ты теперь - как же? - сказал Лунёв.

Сапожник сплюнул на пол и ответил:

- Я теперь - окончательно сопьюсь... Когда Маша была не пристроена, я хоть стеснялся... иной раз и поработаю... вроде совести у меня к ней было... Ну, а теперь я знаю, что она сыта, обута, одета и как... в сундук заперта!.. Значит, свободно займусь повсеместным пьянством...

- Не можешь бросить водку?

- Никак! - отрицательно мотая всклокоченной башкой, ответил сапожник. - И - зачем? Чего человек хочет - о том судьба хлопочет, - вот оно что! А коли человек такой, что в него и не вложишь ничего, - какое судьбе дело до него? Я тебе вот что скажу: хотел я сделать одно дельце... в ту пору, когда ещё покойница жена жива была... Хотел я тогда урвать кусок у дедушки Еремея... Думал так: "Не я - другой, всё равно старика ограбят..." Ну, слава богу, упредили меня в этом деле... Не жалею... Но тогда я понял, что и хотеть надо умеючи...

Сапожник засмеялся и стал слезать с печи, говоря:

- Ну, давай пятак... нутро горит - до смерти!..

- На, хвати стаканчик, - сказал Илья.

И, с улыбкой посмотрев на Перфишку, он проговорил:

- И шарлатан ты, и пьяница... всё это верно! Но иной раз мне кажется что лучше тебя я не знаю человека.

Перфишка недоверчиво взглянул на серьёзное, но ласковое лицо Лунёва.

- Шутишь?

- Хочешь - верь, хочешь - не верь... Я не в похвалу тебе сказал, а так... в осуждение людям...

- Мудрёно!.. Нет, видно, не моим лбом сахар колоть... не понимаю! Пойду выпью, авось поумнею...

- Погоди! - остановил его Лунёв, схватив за рукав рубахи. - Ты бога боишься?

Перфишка нетерпеливо переступил с ноги на ногу и почти с обидой сказал:

- Мне бога бояться нечего... Я людей не обижаю...

- А молишься ты? - допрашивал Илья, понижая голос.