Душенька - Наталия Ломовская

– Дуся, не кричи! Медведь тебе, что ли, все уши оттоптал?

Но сейчас меня никто не слышал, и я могла горланить в свое удовольствие:

А тому ли я дала! Траля-ля-ля!Обещание любить! Траля-ля-ля!Мама, ну не виноватая я! Не виноватая я!Все говорят, любовь, любовь, наверно, это она!

Песня кончилась, и вдруг я услышала странный и неприятный звук, доносившийся с улицы. Кто-то плачущий скребся в дверь. Я бросилась на крыльцо.

Там лежал Султан. На его острой лисьей морде застыла пена, лиловый язык распух и вывалился наружу. Глаза пса медленно гасли, но он все еще смотрел на меня молящим взглядом, ожидая помощи и жалости. Лапы скребли по крыльцу, когти оставляли в досках бороздки.

– Да что с тобой? – бросилась я к нему. – Султан! Песик! Что случилось?

Над его пустой миской вились зеленые мухи. Султан содрогнулся и испустил ужасный стон, полный страдания. И почти одновременно издалека послышался чей-то страшный крик. Стон издыхающей собаки и душераздирающий крик человека, исполненный тревоги, слились воедино. Мутная волна тоски поднялась у меня под сердцем. Я еще не знала, что случилось, но отчего-то мне захотелось исчезнуть, раствориться, никогда больше не видеть Перловку и ее обитателей, настигнутых неведомой бедой.

Пес судорожно изогнулся, вытянулся и больше не пошевелился.

Через пять минут в столовую прибежала незнакомая девочка лет семи, в розовой майке с Барби, и выпалила на одном дыхании:

– Даша, иди в больничку, тебе бабушка велела.

И хотя я была, как вы все уже знаете, от роду вовсе не Даша, но тем не менее подчинилась и побежала на зов.

В больничке творился ад кромешный. Люди лежали повсюду – не только в палатах и коридорах, но и просто на траве у приемного покоя. Слышались стоны. В воздухе висел едкий, неприятный запах. У входа в кабинет врача я увидела бухгалтершу Чайку – она лежала навзничь на незастеленной койке, ее губы посинели. Бабушка спокойно говорила в телефон:

– Массовое отравление рабочих хозяйства. Боль в животе, тошнота, цианоз. Два случая расстройства дыхания и сердечной деятельности. У меня есть метиленовый синий, но немного, на всех нуждающихся не хватит. Да. Ждем.

Она положила трубку и посмотрела на меня, как бы удивляясь: что я делаю в ее кабинете? Потом обхватила за плечи:

– Пойдем, девочка моя. Я буду делать уколы, ну и ты займись чем-нибудь. Хотя бы соду и марганцовку разводи. Многим из них сейчас нужно только прочистить желудок. Скажи, пожалуйста, ты сегодня внимательно готовила?

Весь ужас ситуации постепенно начал доходить до меня.

Люди заболели после моего обеда.

Они отравились.

Это я их отравила.

Меня затрясло.

– Ну? – переспросила бабушка. – Холодильники работали нормально? Овощи ты мыла? Ножи? Руки? Разделочные доски?

– Да. Да. Да, – как заведенная повторяла я.

Бабушка отпустила меня, поняв, видимо, что толку тут не добьешься.

– Не бери в голову, скорее всего, ты ни в чем не виновата. Насколько я могу судить, тут отравление нитратами. Что они там намудрили со своими ненаглядными помидорами, хотела бы я знать. Перестань дрожать и давай, помогай мне. Ты не виновата, поняла? Не виновата!

Но были люди, которые думали иначе. Я принесла таблетки и стаканчик с водой круглолицей женщине, которая всегда ласково звала меня Дуняшей, и увидела вдруг, как сузились ее глаза, и запекшиеся губы прошептали:

– Чем ты нас обкормила, стерва?

Мне захотелось бросить все и убежать домой.

Но я не сделала этого.

Я была уже большой девочкой и знала – мое бегство будет доказательством вины.

Поэтому я стиснула зубы и продолжала делать свою работу. Теперь, кроме стонов, я слышала еще и оскорбления. Кроме боли, видела еще и ненависть.

Это был самый ужасный день в моей жизни.

Но дальше было только хуже.

Из Москвы прибыли машины «Скорой помощи». Восемьдесят семь человек из тех, кто обедал у меня в столовой, были госпитализированы. Трое – в том числе и бухгалтерша Чайка – в тяжелом состоянии. Прочие остались на попечении бабушки в больничке или разошлись по домам – те, что чувствовали себя лучше других. Коли не было нигде. Мне хотелось его увидеть, но, по крайней мере, я чувствовала облегчение от того, что он здоров. Но он же обедал вместе со всеми! А вдруг он потерял сознание где-то в поле или в теплице и умирает сейчас там? Я высказала свои опасения бабушке, она коротко кивнула и подозвала Арчибальда. Я рвалась с ним, но он попросил меня остаться тоном, не терпящим возражений. Все куда-то исчезало, уплывало. Внезапно я обнаружила себя в собственной комнате, сидящей на кровати. Я совершенно не помнила, как я туда попала. Потом я, кажется, немного задремала, но проснулась от того, что в изголовье у меня разговаривали двое. Судя по интонациям, один из них оправдывался, другой обвинял, но ни слова не было понятно, как будто разговор велся на иностранном языке, допустим на китайском. Но когда я открыла глаза, никаких китайцев, ни осуждающих, ни оправдывающихся, рядом с кроватью не обнаружилось, а стояла бабушка и смотрела на меня молча.

– Как Коля? – спросила я первое, что мне пришло в голову.

– Да все с ним нормально, – сказала бабушка, присаживаясь на край постели. – Живот только скрутило, уже промыли, спит. А вот тебе надо вставать. Санитарный инспектор приезжал, мы с ним пробы взяли. А сейчас следователь приехал. С тобой поговорить хочет.

– Да? – Мне требовалось некоторое время, чтобы вырваться из цепкой трясины дремоты. – Когда же это они все успели понаехать?

– Душка, ты уже сутки спишь, – грустно сказала бабушка. – Я уж не стала тебя будить... Эх, девочка моя, плохи, кажется, наши дела. Ну, даст бог, все наладится. Оденься, умойся, спускайся вниз. Не бойся, я с тобой пойду.

Следователь ждал нас в кабинете Ивана Федоровича. Хозяин кабинета тоже там присутствовал, но как он изменился – словно умалился и усох за эти сутки, которые я провела в беспокойном забытьи. На его столе я увидела бульварную газетенку с броской красно-желтой обложкой. На рисунке изображен был огромный, налитой томат и какие-то перекошенные рожи с распяленными ртами, словно кричащие от ужаса. Яркий заголовок гласил:

«Массовое отравление! Помидоры-убийцы! Предельная доза нитратов!»

Увы, что-то мне подсказало: за товаром хозяйства «Перловка» больше не будут стоять очереди.

Следователь представлялся мне похожим на актера Константина Хабенского в роли сотрудника убойного отдела Игоря Плахова. Но он оказался пожилым человеком в плохо сидящем костюме, с большим мягким носом и оттянутыми вниз плачущими глазами. Фамилия его оказалась Тюряев. Неприятная фамилия. Тут тебе и тюря, и тюрьма... Когда я вошла, Тюряев сморкался в мятый носовой платок, огромный, как простыня. Сморкался громко, как слон трубил.