Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин

Он тих во льдах покоем статуй,

О, кто снесет ему весну!

Кто может сделать розоватой

Безжалостную белизну!

В «Эмалях и камеях» мы обнаруживаем любовные переживания поэта-жизнелюба, воспевшего чувства к собственной жене Эрнесте Гризи («Контральто»), ее сестре, «женщине с фиалковыми глазами», Карлотте Гризи («Тучка» и «Cærulei oculi»)[11], итальянке Марии Маттеи («Тайное сродство»), Аполлонии Сабатье, хозяйке знаменитого артистического салона в Париже («К розовому платью», «Аполлонии»)…

Cærulei oculi

Вот женщина, святое диво,

Чья красота меня гнетет,

Стоит одна и молчалива

На берегу гремящих вод.

Глаза, где небо – как из стали,

С лазурью горькою своей,

Всегда тревожные, смешали

Оттенки голубых морей.

В зрачках томящих, словно в раме,

Печальный призрак заключен,

Там искры смочены слезами

И блеск их ясный омрачен.

В «Поэме женщины» угадываются приметы знаменитой светской куртизанки Терезы Лахман, в «Симфонии ярко-белого» – Марии Калержи, урожденной графини Нессельроде, «Чайная роза» посвящена юной Клотильде Марии Терезе Савойской, дочери итальянского короля Виктора Эммануила, «Феллашка» – принцессе Матильде, дочери Жерома Бонапарта… Женские образы Готье – прелестнейшие в мировой поэзии – подтверждают его славу «рисовальщика словами». Это действительно поэтическая живопись, красочность которой усилена эмоциональностью ритма.

«Поэма женщины»

Паросский мрамор

К поэту, ищущему тему,

Послушная любви его,

Она пришла прочесть поэму,

Поэму тела своего.

Сперва, надев свои брильянты,

Она взирала свысока,

Влача с движеньями инфанты

Темно-пурпурные шелка.

Такой она блистает в ложе,

Окружена толпой льстецов,

И строго слушает все то же

Стремленье к ней в словах певцов.

Но с увлечением артиста

Застежки тронула рукой

И в легком облаке батиста

Явила гордых линий строй.

Рубашка, медленно сползая,

Спадает к бедрам с узких плеч,

Чтоб, как голубка снеговая,

У белых ног ее прилечь.

Она могла бы Клеомену

Иль Фидию моделью быть,

Венеру Анадиомену

На берегу изобразить.

И жемчуга столицы дожей,

Молочно-белы и горды,

Сияя на атласной коже,

Казались каплями воды.

Какие прелести мелькали

В ее чудесной наготе!

И строфы поз ее слагали

Святые гимны красоте.

Как волны, бьющие чуть зримо

На белый от луны утес,

Она была неистощима

В великолепных сменах поз.

Но вот, устав от грез античных,

От Фидия и от наяд,

Навстречу новых станс пластичных

Нагие прелести спешат.

Султанша юная в серале

На смирнских нежится коврах,

Любуясь в зеркало из стали,

Как смех трепещет на устах.

Потом грузинка молодая,

Держа душистый наргиле

И ноги накрест подгибая,

Сидит и курит на земле.

То Энгра пышной одалиской

Вздымает груди, как в бреду,

Назло порядочности низкой,

Назло тщедушному стыду!

Ленивая, оставь старанья!

Вот дня пылающего власть,

Алмаз во всем своем сияньи,

Вот красота, когда есть страсть!

Закинув голову от муки,

Дыша прерывисто, она

Дрожит и упадает в руки

Ее ласкающего сна.

Как крылья, хлопают ресницы

Внезапно-потемневших глаз,

Зрачки готовы закатиться

Туда, где царствует экстаз.

Пусть саван английских материй

То, чем досель она была,

Оденет: рай открыл ей двери,

Она от страсти умерла!

Пусть только пармские фиалки

Взамен цветов из стран теней,

Чьи слезы сумрачны и жалки,

Грустят букетами над ней.

И тихо пусть ее положат

На ложе, как в гробницу, там,

Куда поэт печальный может

Ходить молиться по ночам.

Или это:

Но вот красавица иная,

Могучая, бросает зов,

Грудь мраморную выставляя

Из бархата и жемчугов.

Скучающею королевой

Перед послушною толпой,

Она облокотилась левой

Рукой на ящик золотой.

Рот влажный дышит вожделеньем,

Он красен, он сожжет сейчас,

И царственным полны презреньем

Зрачки преступно страстных глаз.

Или:

Последняя мольба

Я вас люблю: мое признанье

Идет к семнадцати годам!

Я – только сумрак, вы – сиянье,

Мне – только зимы, весны – вам.

Мои виски уже покрыли

Кладбища белые цветы,

И скоро целый ворох лилий

Сокроет все мои мечты.

Уже звезда моя прощальным

Вдали сияет мне лучом,

Уже на холме погребальном

Я вижу мой последний дом.

Но если бы вы подарили

Мне поцелуй один, как знать! —

Я мог бы и в глухой могиле

С покойным сердцем отдыхать.

В любовной лирике Т. Готье женщина почти всегда святое диво в соответствующих облачениях: красота в красоте…

В «Замке воспоминаний» великолепная, пышная красота любимой женщины блистает, как гранат летом. Возлюбленная описана в «Замке воспоминаний» очень детально. У нее осиная талия, пунцовые губы, меж губ сверкает серебряная молния, т. е. зубы. Она окутана в платье, окружена вещами. Ее бюст «оправлен» в жемчуг и бархат, на ней корсет, украшенный лентами, юбка, которая топорщится, ее руки в тяжелых кольцах, она опирается на ларец с драгоценностями. То же представление о возлюбленной и в «Мансарде», где любовь нуждается для своего утверждения в волнах кружев и шелке, в фестонах, украшающих кровать. В «Поэме женщины» героиня влачит за собой шлейф плотного бархата, ее фигура вырисовывается в облаке батиста; когда она сбрасывает с себя рубашку, она кажется мраморной, по светлому атласу ее кожи катятся венецианские жемчужины.

Память и время постоянно присутствуют в лирике Готье: то поэт жаждет вернуть прошлое («Замок воспоминаний»), то радуется временному разнообразию бытия, то в «Часах» одухотворяет