Квота, или Сторонники изобилия - Веркор

-- Скажите, Флоранс, скажите честно и откровенно, разве можно терпеть, чтобы в двадцатом веке, пусть даже в такой стране, как Тагуальпа, экономика находилась в столь плачевном состоянии? Ведь это угроза всей нашей цивилизации, Флоранс, -- продолжал он, отчеканивая каждое слово. -- Вот в чем истина. Единственная. И потому я считаюсь только с ней. Понятно?

Флоранс слушала. Ждала. Она сама еще не знала, понимает его или нет. Он выпрямился. И жестко проговорил:

-- И я взял это решение на себя.

Квота сжал правую руку в кулак и повернул, как бы нажимая на ручку двери.

-- Два года напряженного труда, и эти бедолаги наконец обрели смысл жизни. Они поняли дух торговли. Поняли наконец, что их жизнь имеет смысл и благодаря мне полна надежд.

Последние слова Квоты не вызвали у Флоранс недоумения, словно их-то она и ожидала. Она затаила дыхание. Она ждала, что наконец-то он все объяснит.

-- В чем же вы меня упрекаете? -- продолжал он. -- В том, что люди покупают теперь в три раза больше холодильников, пианино и умывальников, чем им требуется? Правда, покупают. Но почему они покупают?

Квота поднял руку. Флоранс по-прежнему ждала.

-- Потому что, -- отчеканил он, -- потому что они понимают все, они все одобряют и с радостью и гордостью вместе со мной ведут бой на переднем крае ради величайшей из побед.

И Квота закончил:

-- ...ради триумфа современной экономики, Флоранс!

Может быть, Флоранс ждала продолжения. Но Квота замолчал. Рука его упала. Он сказал все. В груди у Флоранс стало совсем пусто.

-- А зачем он нужен людям? -- спросила она, то ли в последнем порыве надежды, то ли уже с иронией.

-- Кто?

-- Триумф современной экономики?

Квота взглянул на нее, как на диковинного зверя, и бесстрастно проговорил:

-- Странный вопрос...

Усмехнувшись, он добавил:

-- С таким же успехом вы могли бы меня спросить, зачем Шаляпину нужен был триумф в "Борисе Годунове"... Не ищите здесь смысла, слава довольствуется сама собой, она увенчивает свое чело своим собственным лавровым венком. Триумф нашей экономики, Флоранс, это есть и триумф нашей цивилизации. Они неотделимы друг от друга. Они составляют единое целое, и победа одной из них -- это также победа другой.

Как раз в это время какие-то часы, а их в кабинете было множество, пробили половину.

-- Вот, кстати, можете сами убедиться, -- сказал Квота, -- сейчас половина шестого...

Он бросил взгляд на соседние часы.

-- Хм... примерно половина...

Спрыгнув со стола, на котором он сидел, Квота подошел к окну.

-- Школьники уже пришли домой. Каждый ребенок, выпив чашку шоколада, сядет за пианино или возьмет виолончель и примется разучивать гаммы. А в первые дни моего пребывания здесь, если я случайно оказывался в этот час на улицах, меня поражала тишина. Мне было очень неуютно. Эта тишина преследовала меня целых полтора месяца, которые мне показались бесконечными. Но наконец где-то там, в восточной части города, зазвучали первые гаммы. Мое первое пианино, Флоранс! Затем появилось еще одно, в северной части. А потом -- десять, двадцать, тридцать... Послушайте сами!

Квота резким движением распахнул обе створки окна. И тотчас же в комнату, словно дикая кавалерия, ворвалась чудовищная какофония, какая-то мешанина мелодий, невообразимый винегрет, составленный из звуков пианино, скрипок, флейт, кларнетов, фаготов, гитар, а к ним еще присоединились орущие проигрыватели, радиоприемники и транзисторы. Все это взвивалось ввысь, нависало над городом, как грозовое небо, вихрилось и ничем не напоминало музыку.

-- Слышите? -- с гордостью спросил Квота. -- Эти фанфары -- награда мне. О коммерческих успехах в этом городе меня извещают особым образом, шумным и торжественным. Я могу ежедневно следить за темпами развития и расширения торговли. Вы обратили внимание, насколько сильнее озвучены западные районы, где живут более состоятельные люди, нежели восточная часть города? А вот там, к югу, музыкальный провал, полное отсутствие звуков, прислушайтесь, и вы это уловите. Там район боен. И знаете, эта зона тишины терзает меня, словно больной зуб. Но погодите, я готовлю проект постановления, согласно которому убой скота будет сопровождаться игрой оркестра, я уже заручился поддержкой Общества зашиты животных. Но все же эта тишина ничто по сравнению с тем, что творится за городом, в деревне.

Квота закрыл окно. В кабинете сразу стало тихо. Лишь напрягая слух, можно было уловить нестройные приглушенные звуки, и, казалось, весь город окутан саваном музыкальной суеты.

-- Деревня! -- повторил Квота, и в голосе его послышались горечь, презрение, ненависть. -- У вас никогда не было желания полюбопытствовать, что она из себя представляет? А мне месяц назад случайно пришлось там побывать. Из-за плохой видимости отменили рейс самолета, и я вынужден был поехать на машине. Вы даже не представляете себе, что это за зрелище.

-- Вы так думаете? -- У Флоранс еще хватило сил на иронию. Она была растерянна. Она уже ни на что больше не надеялась, но при всем своем желании не могла не слушать этого человека, поглощенного своей чудовищной маниакальной идеей. Он словно гипнотизировал ее.

-- Эти луга, эти леса, холмы, -- продолжал Квота, -- повсюду эта зелень, и никакого следа промышленности и торговли, их и в помине нет! А этот идиотский боярышник вдоль дорог, по которым трусят ослы! И это в двадцатом-то веке! Просто оскорбительно! Оскорбление цивилизованному человеку.

Квота зашагал взад и вперед по кабинету. Он сжал кулаки, стиснул зубы.

-- Но я наведу там порядок, -- угрожающе сказал он. -- В ближайшие месяцы вся моя деятельность будет направлена на торговлю автомобилями. Сейчас они уже заполонили мостовые и даже тротуары городов. Прекрасно! Но этого мало! Пусть их будет переизбыток. Пусть выплеснутся за пределы города. Пусть, словно муравьи, наводнят все шоссе, дороги, проселки. Пусть на мертвых доселе перекрестках зачернеют скопления машин, пусть это будет походить на банку с паюсной икрой.

Квота устремил взгляд в пространство, словно мысленно любовался этой воображаемой картиной, и в глазах его блеснула жестокая радость. Голос его окреп, и он продолжал лирическим тоном:

-- И тогда, Флоранс, в этих деревнях, на этой пустоши разовьется современная промышленность. Тысячи и тысячи путешествующих автомобилистов, застрявших в пути, потребуют, чтобы к их услугам предоставили станции обслуживания, мотели, бассейны для купания, музыкальные автоматы, площадки для игры в гольф, бары, дансинги, рестораны. И вот тогда-то все эти пустынные долины, рощи -- места разврата, -- вся эта неискоренимая трава, эта безобразная зелень наконец-то исчезнет под бетоном, кирпичами, железом. Не будут больше тощие ослы щипать боярышник! На смену им придет великая эра сосисок и ромштексов по-татарски, сандвичей с ветчиной, с крутыми яйцами и сыром, потребуются миллионы банок консервов. Бессмысленное журчание замшелых ручейков сменит здоровое урчание сытых желудков. Работу кишечника будут регулировать не горстка ягод земляники, а тонны слабительных средств. Вместо сирени и роз...

-- Но, Квота, это же бред! -- не выдержала Флоранс. Она в ужасе выкрикнула эти слова так громко, что Квота прервал свою вдохновенную речь и удивленно спросил:

-- Что это с вами?

6

Флоранс долго шагала по улицам, пытаясь успокоить расходившиеся нервы. Опять она сбежала от Квоты, как тогда, еще во время его первых опытов. "Простите, я ухожу... я хочу подумать". Конец их бестолкового разговора лишил ее последних сил.

-- Значит, -- кричала она, -- под видом развития туризма вы собираетесь лишить туристов и природы и свежего воздуха?

-- Ничего подобного, -- возражал Квота. -- Они будут покупать сжатый чистый воздух в баллонах на заправочных станциях.

-- А ради того, чтобы распродать побольше слабительного, -- продолжала она кричать, -- вы вызовете запор у всех жителей Тагуальпы? В таком случае почему бы вам не приправлять ваши сосиски висмутом?

-- Я уже думал об этом, тогда бы мы смогли одним махом сбыть залежи и висмута и касторки.

"Ну как спорить с таким человеком? Он ослеплен своей манией", -- думала Флоранс, шагая по улице. А вдруг и она, Флоранс, тоже ослеплена своими чувствами? Она поддалась порыву гнева. Она не права. Ведь было бы несправедливо отрицать бесспорную заслугу Квоты хотя бы в том, что уровень жизни в Тагуальпе значительно возрос, а до его появления был ниже среднего мирового, сейчас уровень жизни в Тагуальпе превосходит не только европейский, но даже уровень жизни богатого американского соседа. Так как же можно желать возвращения к прошлому? Не она ли сама сказала бедняге Эспосито: "Вы проповедуете нищету, отец мой". Где же правда? Где?

Но что будет, если Квота пойдет еще дальше? Если осуществит свои намерения? Ведь он не оставит в стране ни одного клочка земли, где люди могли бы свободно вздохнуть. "Это же необходимо, чтобы жить, Квота, чтобы жить", -- мысленно убеждала она его и тут же слышала его возражение: "А как жить без торговли?" Да, именно такими словами он и ответил бы ей. Все сводится у него к этой единственной области человеческой деятельности, только под этим углом зрения он видит мир. Кто он? Фантазер? Или просто маньяк? Ведь его маниакальные идеи граничат с идиотизмом, ибо при таких темпах через десять, а может, даже через пять лет или через несколько месяцев люди накупят автомобилей и пианино в пять, десять раз больше, чем они могут использовать... их даже некуда будет ставить... что тогда придумает Квота? Что изобретет, чтобы продолжить свой эксперимент?