Чекисты рассказывают. Книги 1-7 - Александр Александрович Лукин

— За такие шутки морду бьют, — тяжело дыша, сказал Воронец.

И, закинув за спину почти пустой вещевой мешок, размашисто зашагал к проходной будке. Там, за госпитальными воротами, пролегло пыльное шоссе, по которому на попутном грузовике ему предстояло добраться до западной окраины Глинска, где находился штаб его новой части…

— Вот такие-то пироги, Иван Тимофеевич, — первым прервал длительную паузу Дружинин.

— Да-а… — Воронец, обычно шумный, разговорчивый, был явно не в своей тарелке, опять надолго замолчал. Потом, глядя через стол, как Дружинин перелистывает бумаги в желтой папке, спросил:

— Вы сказали, что этот Пауль… ну, который объявился в американской разведке, возможно, связан с НТС. Об этой организации я кое-что слыхал, но так, краем уха. В чем ее главный вред?

— Невелика гадина, но ядовита, — сказал Дружинин, продолжая перебирать бумаги. — Этот так называемый Национально-трудовой союз был создан в тысяча девятьсот тридцатом году в Югославии на базе белоэмигрантского «Российского общевоинского союза». Можно сказать, отпочковался от него…

— Значит, корни белогвардейские, — заметил Воронец.

— Как и его предок, НТС с самого начала стал не только антисоветским, но и международным шпионским центром, поставлял агентуру разведкам многих капиталистических стран для засылки ее к нам, в СССР.

— Это еще до войны?

— Да. А после нападения Гитлера на нашу страну НТС полностью перешел на службу немецкой разведки. Его штаб-квартира во главе с белоэмигрантом, бывшим врангелевским офицером Байдалаковым обосновалась в самом Берлине и оттуда руководила подрывной работой против СССР.

— Надо думать, напакостили нам немало?

— Они действовали по нескольким направлениям. Во-первых, засылали своих эмиссаров для ведения антисоветской работы на оккупированной территории, а также для шпионажа в тылу нашей армии. Затем помогали карательным органам оккупантов в расправах с советскими патриотами. Наконец, целый ряд активных участников НТС занимался работой среди советских военнопленных с целью вербовки их в эту организацию и использования в дальнейшем против своей Родины — в качестве шпионов и диверсантов.

— Ну, а откуда они кусают нас теперь, после войны? — спросил Воронец.

— Когда фашисты были разгромлены, главари НТС бежали в Западную Германию, установили связь с американской и английской разведками, а несколько позже и с разведкой ФРГ. Надо сказать, что на территории Западной Германии кроме НТС нашли приют и некоторые другие эмигрантские организации — я имею в виду выходцев из стран Восточной Европы: изменники Родины, контрреволюционеры, бежавшие от гнева своих народов, те, что во время войны сотрудничали с гитлеровцами.

— А почему Аденауэр терпит их у себя?

— Хм, терпит! Не только терпит, но и субсидирует их, предоставляет им помещения, типографии, радиостанции. Все это делается, конечно, не во имя каких-то благотворительных целей. Эти эмигрантские организации помогают боннским реваншистам в ведении холодной войны против социалистических стран. А главное, они активно используются западногерманской и другими капиталистическими разведками.

— Непонятно. Разве у этих разведок не хватает своих людей, собственных кадров?

— Это не так просто. Обучить немца, англичанина или американца языку чужой страны, воспитать в нем навыки и обычаи чужого народа, дать ему знания деталей быта, без чего не может успешно действовать агент, — все это очень сложно. А главное — долго. Очень долго. А дело не терпит. Как же быть? Использовать выходцев из этих стран — их нужно лишь обучить технике шпионского дела. Это гораздо проще, быстрей и дешевле.

— Да-а, — покачал головой Воронец. — Выходит, этот Пауль Мишутин и есть один из тех, кого не надо обучать, — готовый подлец.

— Выходит, так…

Дружинин не договорил. Отворилась дверь, и в комнату грузно вошел начальник отдела.

— Знакомьтесь, Илья Кириллович. — Дружинин привстал из-за стола. — Тот самый товарищ Воронец.

— Очень рад. — Полковник протянул Воронцу руку, с откровенным интересом оглядел его с головы до ног. — Премного о вас наслышан.

Поговорив с Воронцом о его московских впечатлениях, Илья Кириллович начал задавать вопросы о Мишутине: что это был за человек по натуре, воспитанию, привычкам, образу жизни? Насколько близко Воронец знал его? А в заключение спросил:

— Иван Тимофеевич, а что, по-вашему, могло толкнуть Мишутина на подобный шаг?

— В каком смысле?

— Вообще. Грехов у него немало: в войну служба в РОА и, вероятно, связь с НТС, в настоящее время — активная антисоветская деятельность в одном из органов иностранной разведки.

— Да, грехов хоть отбавляй, — сказал Воронец. — Только меня сомнение берет: тот ли это Мишутин?

— Сомнение? Что ж, сомнение делу не помеха. На то и поиск ведется, чтобы выяснить, что к чему. А предполагать, взвешивать все «за» и «против» — необходимо. — Илья Кириллович чуть помедлил. — Вчера мы с Николаем Васильевичем долго над этим голову ломали. Прикидывали и так, и эдак. Мы не знаем истинных обстоятельств пленения Мишутина, но у нас есть основания поставить такой вопрос: что могло побудить генерала к измене Родине, когда он оказался во вражеском плену? Разумеется, ответить на этот вопрос определенно, с точностью мы сейчас не в состоянии. Но строить предположение, исходя из известных нам фактов, можем и должны.

— Факты, конечно, некрасивые, — заметил Воронец.

— Может, все делю в обиде за раскулаченного брата? — спросил Илья Кириллович. — Или повлияло происхождение? А возможно, и то и другое вместе?

— Вы сказали «происхождение». Это как понимать?

— Мишутин же из семьи священника.

— Сын попа? — Воронец удивленно пожал квадратными плечами.

— Вы разве не знали? — спросил Дружинин.

— Впервые слышу.

С минуту молчали. Потом Илья Кириллович, повернувшись в кресле к Дружинину, тихо, как бы размышляя вслух, заговорил:

— А не допускаем ли мы ошибки, когда в подобных случаях обязательно пытаемся найти связь социальных и личных мотивов как основу преступления?

— Но ведь выявлением подобной связи мы не ограничиваемся, — сказал Дружинин.

— Однако вольно или невольно зачастую отдаем ей предпочтение.

— Видимо, такой подход к оценке явлений не случаен. Скорее всего, он подсказан самой жизнью, практикой.

— Но практика знает примеры и другого рода. Как ни крути, человек прежде всего человек. Биологическая особь со всеми ее природными свойствами. На психику человека можно оказывать то или иное давление и тем изменять ее в желательную сторону. Наконец, человека можно принудить к определенным действиям, сломив его физически… В гестапо это умели делать.

— Вы правильно подметили, — сказал Воронец, — сломить человека действительно можно. Но только, я думаю, не всякого.

Илья Кириллович пристально, изучающе посмотрел в его открытое, с грубоватыми чертами лицо, в широко поставленные глаза и ничего не сказал. Лишь понимающе улыбнулся. Потом, взглянув на часы, вдруг обратился к Дружинину:

— Через пятнадцать минут мы должны быть у генерала.

Дружинин побарабанил по настольному стеклу пальцами, раздумывая, как ему быть, затем сказал:

— Иван Тимофеевич,