Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого - Валентин Булгаков

и т. д.

Репертуар у Николая Николаевича был исключительно «народный», а пел он с большим старанием и выразительностью. На слова «помню, помню» и «помни, помни» он как-то особенно ударял голосом, так что они вылетали из его уст, как звук вытаскиваемой из пустой бочки туго забитой втулки. Меня секретарь Толстого как будто и видел, и не видел. Во всяком случае, об утренней встрече нашей в Ясной Поляне и о моей неудачной попытке увидаться со Львом Николаевичем тут и речи не было.

Между прочим зашел разговор о женщинах, и к моему немалому удивлению Гусев, а за ним и другие высказались очень невысоко о женщине, ставя ее гораздо ниже мужчины и утверждая, что она неспособна к духовной жизни.

– Мне очень нравится одна еврейская молитва, – заявил черноголовый и чернобородый, с ярко выраженным семитическим типом лица, С. М. Белинький: «благодарю Тебя, Боже, за то, что Ты не создал меня женщиной!».

– Превосходно, превосходно! – воскликнул Н. Н. Гусев, перебирая пальцами струны гитары.

– Но почему же, почему?! – спрашивал я у Гусева.

– Да уж так! – отвечал он неопределенным тоном, давая понять своей не сходящей с уст самоуверенной улыбкой, что он знает что-то такое, что безусловно верно, но доказывать чего, – по крайней мере, мне, – он все-таки не станет.

Когда кто-то поставил вопрос о том, в какой газете больше всего пишут о Толстом, Гусев назвал «Русские ведомости».

– А мне казалось, что больше всего о Льве Николаевиче пишут в «Русском слове», – заметил я. – По крайней мере, и Софья Андреевна помещает там свои «письма в редакцию». – Все усмехнулись, и я понял, что сказал какую-то глупость.

– Софья Андреевна! – почти с возмущением воскликнул Гусев. – Мы говорим о Льве Николаевиче, а не о Софье Андреевне. Лев Николаевич – особь статья, и Софья Андреевна – особь статья.

– Но ведь она – его жена!

– Так что ж из того, что жена?!

И снова – общая усмешка. Я сконфузился и почувствовал, что своими очевидно «бестактными» замечаниями еще более отдалил от себя строгого секретаря Толстого.

Учитель открылся мне легко. И напротив, мирок «толстовцев» в целом оставался пока для меня закрытым и овеянным какой-то таинственностью и неприступностью.

Так или иначе со времени этой, третьей, поездки в Ясную Поляну я перестал думать о переезде в Америку и решил пока что остаться в Москве, продолжая по-прежнему числиться студентом.

Глава 6

«Христианская этика»

Чествование 80-летия Л. Н. Толстого студенчеством Московского университета. – Встреча с Д. С. Мережковским. – Работа над «Христианской этикой». – Гоголевские торжества в Москве. – «Себе или Гоголю?» – Переписка с Л. Н. Толстым по вопросу об образовании. – Четвертая поездка в Ясную Поляну. – Знакомство с гр. С. А. Толстой. – У Чертковых в Крекшине. – Экзаменатор и его ассистент. – Идеализация быта чертковского дома. – Пение с балкона. – Приглашение на пост личного секретаря Л. Н. Толстого.

Побывав дважды у Л. Н. Толстого, я сделался предметом особого внимания со стороны некоторых из своих друзей и знакомых.

– Надо бы окружить твои губы кружочком и надписать: «это место целовал Толстой»! – шутил мой «легкомысленный» друг-музыкант. (Лев Николаевич действительно поцеловал меня, прощаясь, при втором нашем свидании.)

– Скажите, как выглядит Толстой? Какие у него сапоги? Рубашка? Шляпа? Какая походка? Как он говорит, как смотрит? В очках он или без очков? – закидывали меня вопросами барышни-сибирячки Гороховы, дочери берского мукомола и бывшего попечителя нашей гимназии, дом которых я посещал в Москве. – Нет, право, это все так интересно! – говорили они как бы в свое оправдание.

Я и не отрицал, что даже это интересно о таких людях, как Толстой, и старался добросовестно удовлетворить вопрошавших.

Летом 1908 года, проживая на каникулах в Томске, я опубликовал в «Сибирской жизни» впечатления от первых двух своих поездок в Ясную Поляну.

28 августа того же года вся Россия праздновала 80-летие великого писателя. Считая, что и студенчество не может остаться в стороне, я возбудил вопрос о чествовании Л. Н. Толстого сначала в Сибирском землячестве в Москве. Правление землячества постановило проявить инициативу в этом вопросе и опубликовало особое обращение ко всем студенческим организациям, развешенное на всех факультетах университета, с предложением совместно обсудить вопрос о чествовании юбилея Толстого. Отклик был очень дружный. В намеченный в нашем обращении день и час делегаты большинства студенческих организаций собрались в одной из аудиторий юридического факультета университета и на заседании под моим председательством избрали особый юбилейный комитет в составе 10 или 12 членов. Студент-литератор анархист Н. Н. Русов избран был затем председателем, я – товарищем председателя комитета. Постановлено было устроить общестуденческий вечер в честь Л. Н. Толстого, а кроме того, преподнести Льву Николаевичу приветственный адрес с подписями всех студентов.

Весьма многолюдное и торжественное открытое юбилейное собрание состоялось в Богословской аудитории – в аудитории Ключевского. Председательствовал Русов. Ораторами выступали: доцент П. Н. Сакулин, тогда еще совсем молодой человек с горящими глазами, румяными щеками и небольшой русой бородкой, не напоминавший ничем будущего длиннобородого и пророкообразного академика; далее – писатель Д. С. Мережковский, доцент юридического факультета и бывший председатель Московского окружного суда, друг семьи Толстых старик Н. В. Давыдов и я со своими воспоминаниями о первом знакомстве со Львом Николаевичем.

У Сакулина была тогда и совсем другая манера говорить. Он не цедил слова и фразы медленно и важно, в полном сознании своего авторитета, как он это делал позже, а говорил быстро, горячо и стремительно, весь зажигаясь и увлекаясь сам и зажигая и увлекая аудиторию. Задачей его было – определить место Льва Николаевича в истории русской литературы, русской мысли и русской общественности, что он и сделал с большим успехом.

Давыдов, похожий со своей седой эспаньолкой и в своем элегантном черном сюртуке на испанского гранда, поделился воспоминаниями о Л. Н. Толстом, но только – в крайне расплывчатой, сбивчивой форме, с бесконечным повторением одних и тех же фраз и эпитетов: «Я, собственно, отношусь ко Льву Николаевичу как к отцу…» И потом опять: «Я, собственно…» И затем – то же самое, еще и еще раз. Добрый и хороший Николай Васильевич, казалось, решил заранее говорить интимно, «просто», без плана подготовки, но запутался и с этой формой ораторствования не справился. Дал мало фактов, и весь его доклад растворился в ненужном многоговорении…

Речь Мережковского выпала абсолютно из моей памяти: она и на самом деле произнесена была как-то сухо, бледно и невыразительно. Видно было, что талантливый беллетрист и оригинальный мыслитель рассуждает о Толстом, как о чем-то постороннем и ему чуждом.

Мне лично все же импонировала эта маленькая, сухенькая фигурка с большими, ясными глазами и темной, круглой бородкой. В антракте я представился Мережковскому. Приветливый кивок, две-три условных фразы, условная улыбка, обнаружившая гнилые зубы.

На просторной эстраде сидела во время докладов, – не за столом, которого не было (говорили с кафедры), а сзади, у стенки, – также супруга писателя – Зинаида Николаевна Гиппиус, тогда еще очень моложавая, красивая и нарядно одетая дама. Она кокетливо побалтывала носком одной ноги, закинутой на другую, и с улыбкой, в лорнет, разглядывала аудиторию и публику.

Не помню, кто составлял адрес Льву Николаевичу, но это не были ни я, ни Русов. Адрес отразил настроение всего студенчества в целом. В нем выражалось восхищение художественным гением Л. Н. Толстого и высказывалось глубокое преклонение перед его общественной, прогрессивной ролью. Студенчество вспоминало и о пламенном протесте Толстого против смертной казни – о знаменитой статье его «Не могу молчать». Несколько тысяч человек подписались под этим адресом.

Предполагалось, что комитет отправится в Ясную Поляну in corpore[24] для поднесения адреса юбиляру. Но так как стало известно, что Л. Н. Толстой в письме к председателю петербургского юбилейного комитета М. А Стаховичу отказался от юбилея36, то решили сначала запросить Льва Николаевича через его супругу, телеграфно, может ли он принять студенческий юбилейный комитет. Как и можно было ожидать, ответ со ссылкой на нездоровье юбиляра получился отрицательный. Однако куда же девать великолепный адрес? Комитет поручил своему председателю Н. Н. Русову доставить адрес в Ясную Поляну единолично, что и было Русовым выполнено. В Ясной Поляне Русов был очень любезно принят как самим Львом Николаевичем, так и его семьей. Он даже привез в Москву портрет Толстого с собственноручной надписью в дар московскому студенчеству37.