Средневековая философия и цивилизация - Морис де Вульф

деятельность, которая и составляла цивилизацию XIII века, – политика, искусство, мораль. Религиозное влияние – это относительная особенность наряду со многими другими, но именно из-за того, что эта особенность принадлежит цивилизации, она принадлежит всем ее факторам и не свойственна одной лишь философии, которая является одним из этих факторов. Отсюда она столь же неадекватна определению философии, как будет, например, описание дуба путем отсылки к составу почвы, которую его корни разделяют с вязом, березой и другими деревьями в лесу. Можно понять, почему историки, которые специализировались на изучении средневековой цивилизации[185], выделяли для критики доминирующую озабоченность спасением в схоластике XIII века и считали это достаточно типичным. Но кажется неправдоподобным, что труды, которые трактуют исключительно историческое изложение философского учения, должны довольствоваться таким поверхностным суждением, да и сама процедура кажется мне неприемлемой.

В дополнение к общей критике, которой мы сейчас подвергли это определение на основании недостаточности, можно подумать о некоторой частной критике, основываясь на наши предыдущие научные изыскания.

Другие говорили, что схоластика есть философия, поставленная на службу доктрине, уже установленной церковью. Вовсе нет. Ставить философию на службу теологии – значит использовать апологетику, а апологетика, которая предлагает продемонстрировать рациональный характер догм заранее установленных, происходит из схоластической теологии, а не из схоластической философии. Давать определение какому-либо понятию в соответствии с подробной процедурой Аристотеля – значит сказать, что представляет собой вещь, а не только то, чем она не является.

Тогда поставлена ли схоластика в такую зависимость от теологии, чтобы следовать ей без каких бы то ни было противоречий? Ответ на этот вопрос утвердительный при условии, что основы общие. Но вопрос состоит в том, достаточно ли этой зависимости, чтобы составить полное определение, и тогда ответ должен быть отрицательным. Прежде всего потому, что эта зависимость просто расставляет границы или пределы, за которые нельзя пройти. Она не трактует то, что за ними многочисленные философские доктрины, которыми теология не интересуется, но в определении которых заинтересованы мы. Схоластическая философия включает в себя обширные области, которые не вступают в конфликт со сферой теологии[186].

Теперь определение включает в себя не только очерчивание границ, но и проникновение в саму область. Мы возражаем далее, поскольку эта зависимость не устанавливает никакого доктринального содержания, а просто запрещает противоречия. Следовательно, оно может лишь установить негативное, то есть несовершенное, определение философской доктрины, которое само по себе требует определения.

VII. Влияние философии на другие сферы. Выводы

Тогда мы приходим к выводу, что потребность универсального порядка, космополитической ценности, оптимизма, безличности и религиозного духа и есть столь многочисленные гармоничные отношения, которые существуют между схоластической философией и всеми другими сферами цивилизации, где она проявляется.

Но в дополнение к этим гармоничным отношениям, которые показывают эту цивилизацию скорее в ее статичном состоянии, существуют также отношения, которые определенно динамичны. Ведь схоластика оказывала очень основательное влияние в рамках различных областей физической жизни, и с этого угла ее действенности она обретает новую ценность для нашего внимания.

То, что было сказано о средневековой апологетике, constitutes пример проникновения философской доктрины в область теологии. Точно так же можно показать, что эта доктрина оказывает влияние в сферах канонического и гражданского права, политической экономии и мистицизма. Более того, подобно музыкальному звуку в его гармонической шкале, одна и та же доктрина отзывается в формах артистической и обычной жизни. И не составит труда продемонстрировать, что литература того периода пропитана ею, что Roman de la Rose («Роман о Розе»), читаемый в замках феодалов; великие поучительные поэмы, такие как Bataille des Septs Arts («Битва семи искусств») пера Анри д’Анд ели, Renart Contrefait («Переделанный Ренар»), Manage des Septs Arts et des Septs Vertus («Союз семи искусств и семи добродетелей»); что поэма Чосера «Птичий парламент» или его «Кентерберийские рассказы» наполнены философскими теориями, заимствованными у Алана Лилльского, Авиценны, Фомы Аквинского, Томаса Брадвардина и других[187]. То же самое можно сказать и о канцонах Гвидо Кавальканти[188] и о стихах Данте.

Так, например, Дантова De Monarchia («Монархия») черпает свое вдохновение из теории четырех причин; она ссылается на схоластическую теорию proprium (свойство; один из пяти универсальных атрибутов, или предикабилий), чтобы оправдать заявление, что благо человека состоит в развитии его интеллекта[189]; она принимает в качестве авторитетного источника «magister sex principiorum» («мастера шести начал») Гильберта Порретанского; она создает «полисиллогизм во второй фигуре»[190]; она подробно объясняет теорию свободы, для которой она пользуется определением, выражающим феодальную ментальность (suimet et non alterius est); она говорит, что легче учить философии того, кто не имеет ни малейшего представления о ней, чем того, кто перенасыщен ошибочными суждениями; она основывается на заповеди, которая так восхитительно выражает тенденцию к унификации того времени: «quod potest fieri per unum melius est fieri per unum quam per plura» («тому, что может происходить благодаря одному, лучше происходить благодаря одному, нежели посредством многого»); она сравнивает отношения малозначительного князька и монарха с отношением практического и теоретического интеллекта, ввиду того что указания относительно поведения переходят к первому от последнего. Что же касается «Божественной комедии», она полна философии, несмотря на поэтическую трансформацию, которая придает мысли ее магическое очарование. Несмотря на то что Данте не был методичным философом, тем не менее он эклектичен, и влияние философских систем очевидно везде в его мысли; в руках такого эксперта произведение искусства, словно мягкий и податливый воск, получает любой доктринальный отпечаток.

Можно продемонстрировать, как статуи кафедральных соборов Шартра, или Лана, или Парижа, к примеру, а также фрески и миниатюры XIII века в общем отражают в рисунке и цвете философскую мысль того периода; как великие художники с XIV по XVII век во многом обязаны своим артистическим вдохновением темам схоластики; как терминология этой самой философии делает немалый вклад в постоянно растущую современную лексику, особенно в философии[191]; как схоластические определения вошли в английскую и французскую литературу; как некоторые агиографы (составители жизнеописаний святых) XIII века пользовались методом разделения и специальными терминами схоластики; и как целые доктрины, почерпнутые из схоластики, сконцентрированы в скупых высказываниях разговорной речи. Действительно, такие влияния столь далекоидущие и столь разнообразные, что ни один средневековый студент, изучающий историю, или политические и общественные науки, или искусство, или литературу, не мог благополучно игнорировать философию того периода.

Но какими бы важными и интересными эти влияния (динамические отношения)