Лариса Мондрус - Савченко

Я получил второй диплом, по классу композиции, у Яниса Иванова весной 1968 года. И потому сравнительно легко вписался в музыкальную жизнь столицы. У моих друзей имелось только дарование, а у меня еще и солидное образование - в те годы это было важно. Музыканты охотно сотрудничали со мной, потому что видели во мне сильного профессионала.

Что касается Лени, то он проработал у нас примерно полтора года. Финал, помнится, был таким. Мы выступали в Ленинграде, и вдруг звонит Аедоницкий и просит срочно приехать в Москву (он тогда помогал нам выбивать кооперативную квартиру). Я срываюсь с гастролей, приезжаю, подписываю какие-то бумаги и через день возвращаюсь в Ленинград. Перед концертом ко мне подходят Боря Рукенглуз и Ван Зо Ли, наши музыканты, и такие из себя довольные. Сообщают: "Твой дружок Леня получил полный отвод у Ларисы". Прямо не скрывают торжества, что их кумир потерпел фиаско. Я понимал, они сами были по уши влюблены в Мондрус, но меня совсем не радовало, что за моей спиной все время что-то происходит. Выяснилось, что, когда я уехал, Гарин предпринял последнюю попытку соблазнить Ларису, уговорить ее расстаться со мной. Получив решительный отпор, он заявил музыкантам: "Все, все! Долго я мучился, теперь закругляюсь и ухожу от вас".

Он ушел, забрав свой виброфон и сказав мне на прощание: "Хочу заняться композиторской деятельностью". Расстались мы друзьями. Леня переживал недолго. В "Москонцерте" объявилась новая певичка, Жанна Горощеня,- смазливая такая, с хорошими ножками, и он переключился на нее, навязавшись в аккомпаниаторы. В кулуарах "Москонцерта" поползли слухи, что Горощеня - девочка без комплексов, ночь с одним, ночь с другим. Лариса даже предупреждала Гарина, когда мы встречались на "графике": "Леня, будь осторожен, не получишь ли ты большое разочарование, о ней такое говорят..." Но кто слушает чьи-то советы? Мы же взрослые люди, сами кумекаем. Уже после нашего отъезда из Союза у них родился ребенок. Потом она все же бросила Леню, сошлась с каким-то мафиози. Гарин очень тяжело переживал разрыв.

Насколько мне известно, Горощеня выступала на конкурсе "Сочи-78" и даже получила там третье место. Произошла якобы такая история. К Гарину, который уже стал членом СК и заседал в жюри конкурса, пришли какие-то люди и вежливо предупредили: "Если ты не дашь Горощене первого места, станешь покойником". Гарин заартачился, думал - ребята шутки шуткуют. А вышло так, что его вскоре убили. Его родители, цирковые артисты, так и не нашли виновных. Загадочная смерть... Потом и Горощеня умерла, говорили, от рака.

Леня - единственный, кто не побоялся переписываться с нами. Какими-то путями он узнал наш адрес в эмиграции, который поначалу часто менялся, сообщал новости, присылал свои песни. Однажды написал, что тоже хочет уехать. В Италии, в Остии, на Лидо, нам передали бутылку шампанского из Союза с запиской от Гарина: "Нашел бутылку 1973 года (год нашего отъезда). Выпьете за мое здоровье - вам все равно, а мне приятно будет". Это было за несколько месяцев до его загадочной гибели".

Укрепляя собственное благосостояние, супруги все больше лелеяли мысль об отдельной квартире. Комната на Ольховской из предмета маленькой гордости превратилась в каждодневный укор их тщеславию. Шварц еще не вступил в Союз композиторов, но уже очень рассчитывал на помощь композитора Аедоницкого, чьи песни ("Для тех, кто ждет", "Осень на пляже", "Ты погоди") Лариса Мондрус успешно пропагандировала. Павел Кузьмич занимал ответственный пост в жилкомиссии СК и вовремя подсказал Шварцу, что на Преображенке начинается строительство кооперативного дома Союза композиторов. Эгилу следовало немедленно обратиться к начальнику хозотдела СК, проживавшему, кстати, в том же доме на проспекте Мира, что и Аедоницкий. Тревогу вызывала одна проблема: Мондрус и Шварцу полагалась лишь двухкомнатная квартира. В будущем же доме оставались только трехкомнатные, остальные были распределены. А на дополнительную площадь они как бездетная семья претендовать не могли.

В результате недолгих размышлений созрела небольшая авантюра. О ребенке им уже думать не приходилось, поджимало время. У своей знакомой, врача-гинеколога, Мондрус выпросила справку, что она беременна. На основании этой "липы" их, по ходатайству Аедоницкого, включили в список на трехкомнатную квартиру. К несчастью, строительство, как это у нас было в порядке вещей, изрядно затянулось.

Прошло полгода. Не подозревая о коварстве случая, Мондрус и Шварц собрались как-то в гости к Аедоницкому. Подходят к его дому, а навстречу им попадается тот самый начальник "хозо", которому отдавали документы. Глянул он на стройненькую Ларису Мондрус и сразу все понял:

- А вы, ребята, оказывается, надуваете меня. Это мягко говоря. Вам, кажется, рожать пора, а вы... Нехорошо.

Возражений не последовало. Была лишь немая сцена, почти по Гоголю. Мондрус, разумеется, выдающаяся артистка и очень нуждается в дополнительной площади, но закон есть закон - не помогло даже ходатайство Аедоницкого. Теперь уже отказ пришел из районного жилуправления. Квартира на Преображенке накрылась.

Но супруги не унывали. Неудачи, допущенные по собственной вине, вызывают, как правило, дополнительную активность. Известно, что в эпоху застоя особую строчку в культмассовых планах занимали "шефские концерты". Это когда по торжественным дням и по случаю так называемых "профессиональных праздников" артистам приходилось выступать за бесплатно. Социалистический альтруизм, конечно, но здесь имелись и свои плюсы. Например, благодаря шефскому концерту Мондрус в Елисеевском магазине Эгил по запискам директора Соколова (позже расстрелянного) нередко хаживал в подсобку, где отоваривался балычком, вырезкой, икоркой, сухой колбаской и прочими деликатесами - все свежайшее, без очереди и без наценок.

Однажды начальница гастрольного отдела Галина Федоровна Перлина направила Мондрус на шефский концерт в хозяйственное управление Совета Министров РСФСР. Лариса не раз слышала, что многие артисты просто рвались выступить там перед чиновниками, от которых многое зависело.

- Запомни, начальник управления - Семен Адольфович Цивин,напутствовала певицу симпатизировавшая ей Галина Федоровна.- Личность очень влиятельная. Все может. Так что постарайся обаять его.

Внешностью Семен Адольфович напомнил Ларисе Собакевича из школьной программы: огромная квадратная голова, туповатый взгляд, мясистые губы, большие уши. Вдобавок глуховат (со слуховым аппаратом), говорил всегда громко и невнятно - вам надо, вы и догадывайтесь. Он хорошо сознавал свое положение, но брезгливо морщился, когда перед ним заискивали и лебезили. Еще не дослушав, начинал орать и брызгать слюной. Командированных к нему артистов "Москонцерта" он, как правило, не слушал и не смотрел, но любил, чтобы в его епархии выступали самые лучшие, самые известные.

Эгил писал мне о нем: "Он легко выходил из себя, но мы, разобравшись в его характере, не боялись этой несколько наигранной ярости - к нам он относился по-доброму, даже по-отцовски. При более близком знакомстве проявлял определенную сентиментальность по еврейскому вопросу".

Мондрус и Шварц мертвой хваткой вцепились в свой шанс. Кто же еще может помочь с квартирой, как не всесильный Семен Адольфович? Они выступали перед чиновничьим аппаратом Совмина когда только возможно - и в будни, и в праздники. Случалось, что на 8 Марта или 1 Мая "график" предусматривал для Мондрус выступления в трех местах, а после этого Лариса исхитрялась еще спеть и у Цивина. Они так подружились, что Мондрус и Шварц бывали даже дома у Семена Адольфовича, познакомились с его семьей. Цивин обещал посодействовать с разрешением на дополнительную площадь. Он прямо сказал:

- Помогу. Но тебе, Лариса, надо выступить перед Промысловым. Прежде чем что-то подписать, он должен слышать о тебе. И хотя бы раз увидеть. Тогда у него это отложится.

Стали усердно изыскивать возможность проведения концерта для Моссовета. Просили того же Цивина помочь с его организацией. Нужен ведь был концерт не вообще для рядовых сотрудников, главное условие - присутствие на нем самого Промыслова. А он, как передавали, был постоянно занят. В итоге обошлись без концерта.

Шварц уже терял терпение, когда раздался звонок от Цивина:

- Ну, приезжай.

Эгил тут же примчался в Совмин, вошел в кабинет. Семен Адольфович грузно поднялся из-за стола и торжественно поднес к лицу Шварца клочок бумаги.

- Вот!

- Что это? - не понял Эгил и как-то непочтительно взял бумажку.

- Что ты! Осторожно! - Цивин замахал руками. - Это самое ценное для вас. На это даже дышать нельзя.

Шварц прищурил глаза - на продолговатом листочке прозрачной папиросной бумаги было напечатано: "Ларисе Израилевне Мондрус разрешается дополнительная жилплощадь". И все! Ни подписи, ни даты. Филькина грамота какая-то.

- А печать? А подпись?