Игры в вечность - Екатерина Хайрулина

Солнце садилось за реку, в бескрайние пески пустыни Бехреш, подрагивало в раскаленном воздухе, и тихонько, не спеша, устраивалось на ночлег. Тамариск шелестел мелкими, слегка пожухшими листочками, а откуда-то с воды доносилось дружное кваканье лягушек. Впервые этой весной.

Эмеш уже собирался уходить, когда его шею нежно обвили тонкие руки. Обернулся. Грациозно, словно кошка, Лару скользнула вперед и устроилась у него на коленях, ни слова не говоря, прижалась щекой к его шее, крепко обняла и закрыла глаза.

Несколько минут Эмеш не решался пошевелиться, слушая прерывистое дыхание Лару, потом провел ладонью по ее волосам.

– Ну, как ты? Он не видел, но почувствовал, как Лару улыбнулась.

– Ну, я пойду, – Утнапи поднялся на ноги, – вам никто не помешает.

* * *

Ларушка стояла у куста белой сирени в саду. Прекрасная, сияющая, полная до краев молодостью и весенним солнцем, беззаботно счастливая. Легкое голубое платьице раздувал ветерок, играя прихотливыми складками, и золото волос искрилось мириадами бликов, слепя глаза. Золото и лазурь. Белоснежные грозди в обрамлении зеленой листвы.

– Леночка, – ахнул Эмеш, – я обязательно должен тебя написать, вот так, в цветах. Ларушка весело фыркнула, морща нос.

– Эх, Сашка, ты давно собираешься, но до сих пор так и не собрался. У тебя все дела. То одни дела, то другие… Я так скоро состарюсь и перестану быть похожей на твою прекрасную музу.

– Ты никогда не состаришься, – улыбнулся он.

Он все-таки написал ее, почти год спустя. Она стояла в его мастерской, обнаженная, ничуть не стесняющаяся своей наготы, пеннорожденная Афродита, выходящая из океанских волн. Лазурь и золото, молодость и любовь, мешались в палитре с запахами краски и лака.

– А твоя жена не ревнует? – смеясь, спрашивала она.

Эмеш пожимал плечами. Конечно нет, причем тут жена? Юлька никогда не ревновала, за пятнадцать лет жизни с мужем-художником, она давно привыкла к обнаженным натурщицам, прекрасно понимая, что искусство – искусством, а жена – женой. Вещи разные, ничуть не мешающие друг-другу. Натурщицы приходили и уходили, сверкая ослепительными формами, оставляя после себя лишь ворох этюдов и никакого сожаления в душе – музы, модели, прекрасные образы…

Юлька всегда была рядом. Маленькая, рыжая, симпатичная, хоть и не слишком-то красавица – единственная женщина в его сердце, среди вороха муз.

Ларушка, конечно, все прекрасно знала, хоть и подшучивала иногда. Ее новый парень, с которым они встречались уже месяца два, ревновал страшно, и даже как-то порывался набить Эмешу морду, но потом передумал. Наверно, решил не связываться. И правильно. Еще не известно, кто бы кому набил. Вечером на кухне пили чай.

Ларушка сидела, завернутая, по случаю перерыва, в простыню на манер римской тоги, уплетала за обе щеки разноцветные мармеладки и Юлькин черничный пирог.

– Ну ты, Сашка, и зверь, – весело возмущалась она с набитым ртом, – у меня уже все затекло так стоять. Надо перерывы делать почаще, вон, вкуснотища какая! Юлька улыбалась.

– А меня ты напишешь когда-нибудь? – спрашивала она.

– Тебя? – привычно удивлялся Эмеш, – зачем тебя писать? Ты у меня и так всегда под рукой.

– Ну и что! Ну хоть маленький портретик, я ужасно хочу.

– Я боюсь тебя испортить, – серьезно говорил он, – ты же знаешь, я не слишком хороший художник, у меня кривые руки. Я боюсь, что не смогу передать всей твоей красоты, что навру, не договорю важного… у меня рука не поднимается, я все боюсь испортить…

И долго смотрел на нее, счастливо улыбаясь. Он действительно боялся, Юлькина красота таилась не в золотых кудрях и грациозном изгибе бедра, хотя это было тоже. Ее красота была в тех зеленых глазах и мягкой теплой улыбке. Плохо предаваемая, истинно женская красота…

– А меня, значит, портить можно? – возмутилась Лару. Эмеш рассмеялся и поспешил заверить:

– Тебя, солнце, ничем не испортишь! Даже мне не под силу – ты богиня. Давай, допивай чай и пойдем работать.

– А я?

– А ты, Юля – жена, – он поцеловал ее в подставленную щечку. – Хочешь я тебе еще чая сделаю? Или варенья с балкона принесу?

– Ты мне лучше белье на балконе повесь, творец мой, – улыбнулась она.

Он заварил ей чаю, принес варенья, покорно повесил все белье и помыл посуду.

– Когда-нибудь я тебя обязательно напишу, – пообещал, в который раз.

Но так и не написал, не успел… знать бы заранее, что так обернется… Хотя такое лучше не знать. Больше года потом приходил в себя.

* * *

Эмеш проснулся на рассвете. Небо над головой уже розовело, а в пушистых облаках играли первые лучи солнца.

Рядом, среди лиловых цветов шафрана и маленьких золотых нарциссов, спала Лару, посапывая, словно ребенок. А ведь вчера еще на этом месте была только сухая, вытоптанная земля. Тамариск за ночь тоже преобразился, зазеленел, пустил длинные грозди нежно розовых цветов. В мир вернулся жизнь, вместе с Лару.

Эмеш лежал на спине, вдыхая пьянящие ароматы весны. Было так хорошо, не хотелось никуда идти, не хотелось ничего делать. Просто лежать здесь и смотреть в небо, высокое, ясное, по-утреннему свежее.

Лениво потянувшись, он заставил себя встать. Потом принес из дома одеяло, укрыл им Златокудрую. Пошел к реке умыться.

Так, что у нас на сегодня? С Китой что ль пойти поговорить? Или с Аттом?

5

Утро было тихим, ясным, почти праздничным. По воде, обгоняя друг друга, скакали солнечные зайчики. Над водой, с легким шелестом, носились легкокрылые стрекозы всех мастей. Воздух звенел, переполненный теплом и весенними красками. Нази смотрел на все это великолепие и диву давался, как, всего лишь за ночь, преобразился мир.

На край тростниковой лодки села бабочка. Большая, лохматая, черная с серебристыми крапинками, словно посыпанная пеплом. Странная такая. Нази хотел смахнуть ее, но бабочка только лениво переползла чуть дальше к носу лодки, даже не думая улетать. Нази махнул снова, бабочка ощетинилась, грозно выгнула крошечную спину и зашипела.

От неожиданности Нази отпрянул и громко икнул. Где ж это видано, чтобы бабочки так себя вели? Бабочка ему сразу не понравилась.

Нази оглянулся. За его спиной, на корме, возился с сетями Субах, и конечно же ничего не видел.

– Суб, посмотри-ка!

Субах оторвался от своего занятия и закрутил головой, не понимая, куда следует смотреть.

– Да вот. Бабочка. Она шипела на меня. Субах с сомнением глянул сначала на бабочку, потом на Нази.

– Ну, конечно! – сказал он.