Как устроен город. 36 эссе по философии урбанистики - Григорий Ревзин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каждым станком, каждым цехом, каждым домом, каждым элементом пространства она будет требовать: запусти машину! Восстанови заклинание!
Достань мочи рыжего мальчика! Что мы и делаем.
Микрорайон
Счет принято предъявлять Ле Корбюзье, и есть за что.
У Корбюзье то общее с люфтваффе,
что оба потрудились от души
над переменой облика Европы.
Что позабудут в ярости циклопы,
то трезво завершат карандаши, —
российские архитекторы, в целом относящиеся к Иосифу Бродскому с трепетом, свойственным любому советскому интеллигенту, эти строки ему простить не могут, тем более что Роттердам, которому они посвящены, для них является городом образцовым.
Корбюзье ненавидел традиционный город. «Улицы подобны траншеям, прорытым между семиэтажными стенами, за которыми скрыты темные душные колодцы дворов». Надо понимать, как это воспринималось поколением, пережившим окопы Первой мировой войны. Он хотел снести и Париж, и Москву и построить вместо них свои новые города.
Но он не проектировал микрорайонов. Даже городок Фирмини, где он работал с середины 1950‑х, приобрел свой нынешний, вполне бирюлевский вид усилиями его последователей, а не его самого – он сделал только неописуемого вида церковь и две жилые пластины.
Другое дело, что он придумал дом, из которого набирается микрорайон. «Большие блоки квартир, каждая из которых открыта свету и воздуху и смотрит не на хилые деревья наших сегодняшних бульваров, но на зеленые поля, спортивные площадки и обильные посадки деревьев». Это и есть наши типовые индустриальные многоквартирные дома.
Это был ответ на вопросы города XIX века, не способного решить проблему массового жилья. Если в доходный дом XIX века заселить семьи с покомнатным расселением, из расчета три-четыре человека в комнате, то это прекрасное изобретение буржуазной Франции превратится в сущий ад, что мы прекрасно знаем по опыту коммунальных квартир в СССР. А именно так и строились новые дома для рабочих в Америке до индустриальной революции в домостроении.
Это был ответ на неспособность придумать жилье в городе, которое рабочий мог бы купить за свою зарплату даже в расчете на сумму этой зарплаты в течение всей жизни рабочего. На переуплотненный квартал, где рабочие снимали жилье. На дворы-колодцы, на отсутствие естественного света и воздуха, на антисанитарию, высокую смертность, низкую рождаемость, человеческую деградацию от нищеты, имущественную сегрегацию – на массу проблем.
И это действительно был ответ – проблемы были решены.
Идеальной формой такого дома была башня, или пластина, из одинаковых жилых ячеек, каждая из которых выходит окнами на открытое пространство, вентилируется и освещается. Что очень мешало такому дому – это соседние дома: они загораживали солнце и препятствовали движению воздуха. Поэтому лучше всего было располагать такой дом в лесу или в поле – чтобы рядом других не было. В микрорайонах они так и располагаются. Это было изобретение, поменявшее силовое поле города. До того его частицы – дома – тяготели друг к другу, стремились слиться соседними стенами. После – стали взаимно отталкиваться, чтобы не мешать друг другу потреблять свет и воздух.
Что выиграли? Льюис Мамфорд определял этот выигрыш как «минимум жизни». В определении скрыта горькая ирония. В конце XIX века достижение минимальных жизненных требований было одним из главных социальных лозунгов. Количество квадратных метров на человека, инженерное обеспечение (тепло, вода, электричество), инсоляция, воздух были предметом яростной борьбы. За них выходили на демонстрации и строили баррикады.
В городе массового жилья это превратилось в нормы – законы. Нормируются метры, солнце, воздух, шум, инженерные системы. Минимальных показателей много где удалось достичь. За счет индустриализации. Как производство мебели, одежды, роскоши и т. д. в ХХ веке превратилось из ручного в заводское, так и город превратился в завод по производству жизни. И именно поэтому идеи Корбюзье победили во всем мире. Его талант, дух авангарда и т. д. при всем их значении не победили бы миллионы людей и не увлекли бы сотни правительств. Победила индустриализация жизни, позволившая переселить в города половину населения мира.
Проблема в том, что этот завод умел производить только очень простые изделия на элементарных станках. А заработал он тогда, когда предшествующее кустарное производство достигло шедеврального уровня – великих улиц второй половины XIX – начала ХХ века.
Что проиграли? Понятно, что сильно проиграли в коммуникациях – дома, отталкивающиеся друг от друга, требуют затрат на связь. Транспорт, тепло, вода, электричество резко выросли в стоимости, но это было предсказуемо. Хуже, что мы получили город, которого никто не ждал. В городе из отталкивающихся друг от друга домов не образуется улиц, а только дороги между полянками, на которых стоят дома. Этот дом решил проблемы минимума жизни, но взамен разрушил морфологию традиционного города – кварталы, дворы, переулки, улицы, площади, бульвары, набережные. В его первых этажах не приживаются магазины или кафе, потому что нет потока людей около домов. Не получается выстроить площади с театрами, музеями, клубами. Среди типовых домов нет достопримечательных. Минимум жизни – он и есть минимум; все, что за его пределами, не выживает.
В России сегодня 80 % населения живет в городах, а 70 % жилой застройки в городах – это типовой индустриальный дом. То есть больше 50 % населения живет в типовых квартирах в типовом индустриальном доме – это наш национальный тип жилья, как в Америке коттедж, а в Англии – таунхаус. И везде – минимум жизни.
Если пытаться спрямить углы, то можно сказать, что микрорайон – это дом Корбюзье, поставленный в город-сад Эбенизера Говарда. Но Говард не виноват так же, как и Корбюзье, а может еще и больше. Его город состоял из индивидуальных коттеджей, а не из многоквартирных домов, и эти коттеджи были частной собственностью. Но территория планировалась не городскими формами – не улицами и площадями, – а по принципам английского живописного парка.
Говард был социалистом, он строил кооператив трудящихся, но все это со временем отпало. Осталась планировочная основа – семейные коттеджи среди садов. По результатам это нынешняя классическая американская и европейская субурбия. Кларенс Перри, американский последователь Говарда, был идеологом этой трансформации: следуя его идеям, в 1929 году Кларенс Стейн и Генри Райт создали первый из таких городов – Редборн, а впоследствии
