Конец большого дома - Григорий Ходжер

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Горная река с прозрачной как слеза водой журчала днем и ночью, то напевая песню детям, то для влюбленных юношей и девушек; в этой песне не было слов, и мотив ее был однообразен, но Пота и Идари сердцем слушали ее и потому все понимали: Им казалось, что река поет песни для них одних, птицы ведут хоровод и веселятся в березняке только для них.

— Почему мне здесь так хорошо? Ну, скажи, почему? — повторяла Идари, ласкаясь к мужу. — Никогда я раньше не прислушивалась к птичьим песням, не любовалась горными речками, а теперь будто мне вставили совсем другие глаза, другие уши, я теперь все слышу, все люблю, и мне хочется, как маленькой девочке, кричать, смеяться, потом кому-нибудь дерзить…

Пота слушал жену и улыбался. Ему тоже нравилась бурная река и шумливые березки вместо тальников, высокий глиняный берег вместо сыпучего горячего песка. Он любовался одинокой осинкой, тонким, еще не совсем окрепшим ее стволом, жадно тянувшимся к небу, к солнцу. Вокруг поляны стояли березы, дальше — орешник вперемежку с кленами, с липами, с темными суровыми кедрами, пихтами, и нигде поблизости не было другой осины. Каким ветром, откуда занесло на веселую полянку семечко осины? Осинка была молодая, она завистливо смотрела на веселые шумные березки, тянулась к ним.

Стойбище называли Полокан — осинка, оно тоже было молодое, стояло в отдалении от других — до самого ближнего добираться целый день.

Пота сперва обрадовался, почувствовал себя наконец освобожденным от давившей тяжести — теперь он надежно укрылся от преследователей, встретил смелого охотника-защитника, назвавшего его младшим братом. И молодой муж, позабыв об обязанностях главы семьи, предался беззаботной любви. Токто с улыбкой умудренного человека смотрел на ворковавших в его фанзе молодоженов и считал себя тоже счастливым, потому что дал возможность этим влюбленным без страха за свою жизнь, без заботы о жилье, пище предаваться любви.

Проходили дни, и чем больше Пота привязывался к жене, тем неотступнее его начал преследовать страх: он боялся, что в его отсутствие кто-нибудь явится и увезет Идари. Пота долго не рассказывал названому брату о своей тревоге, но однажды просительно, стыдливо опустив глаза, сказал:

— Токто, ага, ты не смейся надо мной, я столько переживал, ночами не спал, когда бежали… ты не смейся, я очень люблю жену… Мне страшно ее оставлять дома, я боюсь ее потерять. Пусть при мне приедут, я буду ее защищать…

Токто, будто не расслышав последних слов Поты, сказал:

— Пота, мне, наоборот, хорошо, что в моем доме поселилась любовь, я даже вижу, как вокруг от этого все покрасивело…

Юноша с изумлением взглянул на названого брата и не мог понять, всерьез тот говорит или смеется над ним. Но ему понравились его слова, и он сказал:

— Когда увижу, что все стало спокойно, что больше нам нечего бояться расплаты, я вновь охотиться начну, рыбу ловить…

Но Пота гораздо раньше принялся за хозяйственные дела. Однажды днем он пошел с Идари за голубикой на марь, раскинувшуюся между двумя густыми большими релками. Здесь они и прежде часто собирали ягоду, лежали и обнимались на мягких моховых подушках и смотрели на голубое радостное небо, на плывущие легкие облака. Пота собрал несколько горстей крупной ягоды, половину бросил в берестяной туесок, висевший на поясном ремне, половину отправил в рот. А Идари рядом с задумчивым видом отряхивала ягодник в широкую посудину с низкими бортами. Ягоды сыпались вместе с листьями, с ползавшими по ним букашками и сухими веточками. Обычно она провеивала ягоды и чистые ссыпала в свой большой туесок. Но сегодня она была какая-то рассеянная, и Пота увидел, как она ссыпает ягоды с мусором.

— Ты грустишь? Что с тобой? — спросил он, исподтишка наблюдая за ней.

— Задумалась, — грустно улыбнулась Идари.

Пота подошел к ней, обнял за талию.

— Собирай голубику, нам надо спешить, сегодня хозяйки таксу делают из сазанов, с ягодой — ох как вкусно будет!

Идари смеялась, старалась быть веселой, но Пота видел, что она чем-то озабочена.

— Нет, ты что-то скрываешь от меня. Может, заболела?

— Собирай, собирай, нас дома ждут.

— Пусть подождут, а я хочу тебя обнять! — Пота подхватил жену на руки и пошел вокруг куста, приговаривая: — Пусть ждут. Пусть ждут. Пусть ждут.

— Отпусти, отпусти, — умоляла Идари, шутливо отбиваясь.

— Хочешь, я тебя так до дому донесу?

— Неси, неси, что тебе в стойбище скажут? Скажут: вот так охотник, женщина на нем верхом едет. Какой это охотник? Тьфу!

— Пусть смеются, разреши только, и я понесу.

— Не позорься, не хочу видеть твоего позора, не хочу, чтобы ты меня на руках носил.

— А я буду носить.

— Носи, а я грязная…

Пота испытующе посмотрел в глаза жены и осторожно опустил ее на желтый мягкий мох.

— Почему не сказала раньше?

— Хотела сказать, да ты вот…

Пота подавленно молчал. «Нехорошо вышло, — думал он, — очень нехорошо. Грязная женщина сверху на меня глядела. Хоть жена, хоть любимая — нельзя, старики говорят, это самая плохая примета: если грязная женщина поднимается в амбар, а под ним окажется охотник, то его всю зиму преследуют неудачи, звери не допускают близко. А мне надо зимой как никогда удачливым быть, много пушнины добыть. Что будет? Что будет?»

Идари насмешливо, лукаво поглядывала на испуганное лицо мужа, потом не выдержала и рассмеялась:

— Будешь меня носить еще? Будешь?

— Тебе надо было предупредить, ты же знаешь — это плохо.

— Знаю, но я, говорю, не успела предупредить.

Увидев, что Пота опустил голову, Идари засмеялась еще громче:

— Я пошутила. Испугался? Скажи, испугался?

— Этим не шутят.

— А я пошутила. Не хотела, чтобы ты меня носил, вот и пошутила.

— Правда?..

— Чистая, говорю, чистая. — Идари отвернулась от мужа и, помолчав, стыдливо добавила: — У нас будет маленький…

— Маленький? — почему-то шепотом спросил Пота. — Это правда? У нас сын будет?

Идари не ответила, она не могла больше ничего говорить мужу. Даже то, что она сообщила, — это уже лишнее, и этого не надо было делать в тайге. Пота тоже не стал больше расспрашивать, он взял жену за руку, и они побежали домой. В фанзе молодожены отстегнули неполные туески с пояса и отдали хозяйкам. Жены Токто выбирали кости из вареной рыбы, чтобы потом пережарить ее на таксу. Они привыкли к чудачествам молодых и нисколько не удивились, когда Пота, не отпуская рук жены, прошел в дальний угол и начал о чем-то у нее допытываться. Идари отвечала мужу, и оба счастливо смеялись.

— Сын, сына я хочу, — возбужденно шептал Пота, — как хочешь, но я сына хочу, поняла?

В фанзе — не в тайге, тут можно говорить в полный голос, в фанзе нет злых духов, здесь живут только добрые сэвэны, они могут все знать и будут защищать будущего младенца от посягательств злых духов.

— Я поеду на охоту, я добуду скопу, может, разыщу ее гнездо, говорят, в гнездах часто находят ее бруски, которыми она свои когти точит, если этим бруском наточить острогу, то острога будет бить без промаха. У нас сын должен быть лучшим острогометателем, поняла? Если не разыщу гнезда, то скопу добуду, ты съешь ее глаза, и наш сын будет самым востроглазым, чтобы даже на дне озера увидел рыбу — вот как! Я добуду скопу, ты только сына мне роди.

— Я не знаю, как это сделать, — прошептала Идари.

— И я не знаю. Оба, наверно, знает, ты у нее спроси. Эх, Идари, у нас сын будет! — Пота обнял жену, приподнял и посадил на нары.

— Чего это так мало ягод принесли? — спросила старшая жена Токто, разглядывая полупустые туески. — На мари ягод не стало? Медведи все поели?

— Есть ягоды, да вот… — Пота замялся.

— Иди на улицу, — сказала Идари и счастливо засмеялась.

Она подсела к женщинам и начала им помогать выбирать кости. Женщины с улыбкой ожидали сообщения Идари. Жены Токто — старшая Оба, младшая Кэкэчэ — несколько дней приглядывались в Идари, примеривались, потом полюбили ее, как свою сестру. Теперь у них не было между собой тайн.

— Сказала, — смущенно призналась Идари. — Сына хочет, даже требует. Скопу собирается убить, глазами ее меня хочет накормить.

— Это хорошо, — ответила Оба.

— Наш ведь тоже обрадовался, когда узнал, что я беременна, — сказала Кэкэчэ. — Только он велел никому ничего не говорить: у нас трое умерли. Ты тоже меньше болтай.

Пота выбежал на улицу, дружески кивнул одинокой осинке, долго стоял на берегу речушки и смотрел на ее светлые воды и улыбался. Улыбался он и встречным жителям стойбища. Подошел к сидевшему на берегу речки Токто. Тот вырезал на новой деревянной поварешке затейливые узоры. Ручка поварешки — шея утки с мелкими перьями — венчалась словно живой головой. Токто в стойбище слыл за мастера. К нему обращались охотники, одни просили сделать маховик, другие — весла, и что бы ни делал Токто, он не мог не украсить вещи узорами, он их вырезал ножом, выжигал железом. Все вещи, изготовленные Токто, можно было издали безошибочно узнать по виду.