Унтовое войско - Виктор Сергеев

Муравьев присел на лавочку возле беседки. Он выздоравливал. Втягивался в дела края. Недавно проводил Невельского в Аян. Вчера прямо здесь вот, в саду, принимал членов экспедиции Ахтэ, напутствовал топографов перед дальней дорогой. Сегодня ждал майора Карсакова. Кое-как, с немалыми хлопотами, вырвал в военном департаменте для любезного Мишеньки повышение в чине. Пришлось царю писать.

Карсаков ныне приведет с собой бурята-пятидесятника Ранжурова, того, что побывал в тайном сплаве и зимовал нынче с русской командой в устье Амура. Прелюбопытно послушать.

Вокруг беседки высажены молодые деревья. Присмотрелся: березки, елочки… «В ельнике — трудиться, в березняке — веселиться, в кедраче — богу молиться».

Подошли майор и пятидесятник.

Муравьев пригласил Карсакова и Ранжурова в беседку.

Генерал оглядел Ранжурова: «Похудел, но выглядит бойчее. Да и то понятно: не на расправу вызван».

Про айгуньского артиллериста Муравьев расспрашивал подробно. Пожалел, что разведка в Айгуне не удалась. Но не спросил, кто ходил в разведку и нет ли каких слухов о тех… пропавших. Ранжуров посчитал неудобным напоминать об Очирке генералу, — Кто его знает — как он… Еще войдет в гнев. «Скажу об Очирке майору», — решил Ранжуров.

— Не навещали ли вас англичане? — спросил Муравьев. Весной из Татарского пролива подходило военное судно, — ответил Ранжуров. — Долго стояло на виду… Гиляки сказывали, что то судно не менее двух разов приплывает к ним — осенью и весной. Случалось, что экипаж его притеснял гиляков, и те боятся всякого его прихода. Не иначе англичан тянет вызнать, когда замерзает и вскрывается лиман, — заметил Карсаков.

— Вот именно! Их так и тянет к Амуру, — подхватил генерал. — А Нессельроде в сие не верит: «Портим, мол, дипломатические отношения из-за ничего». Есть же упрямые головы: каковые в колыбельке, таковые и в могилке. Прости меня, господи, что имя его сиятельства упомянул столь неучтиво. Колыбельки да могилки…

Карсаков усмехнулся, но промолчал.

— А как гиляки на вас смотрят? — спросил Муравьев Ранжурова.

— Гиляки просили капитана Невельского защитить их от своеволия иностранцев. Приходили к нам старики из селения Гинель и пояснили нам так: «Земли наши и родовичей наших, как и тунгусов, по берегам Амура одни и те же. Тунгусов из нас никто не обижает и не трогает, и они, тунгусы, нас не трогают. То и мы, гиляки, желали бы, чтобы вы так сделали… чтобы и мы были спокойны, чтобы нас манджуры не били и жен наших не хватали, и чтобы с моря чужие не насильничали и не обижали нас. Когда вы здесь, то нас не тронут. Мы ведь также не обижаем вас и ничего не украли у вас. Ваш прапорщик один был здесь, и с ним было много товаров, мы товары те хранили и ничего ему не сделали худого». А так ли думают о русских в прочих селениях гиляков? Капитан Невельской этим же был обеспокоен. И так же спрашивал. На То те старики отвечали ему: «У гиляков ум один, и все они думают о русских не худо». Слова эти справедливы. Когда мы собирались ехать в Аян, то к нам в Петровское зимовье заявилось до шести десятков гиляков из разных селений, и все узнать хотели: куда и надолго ли отбываем? Узнав, что мы отбываем в Аян за потребными нам вещами, гиляки избрали двух представителей от себя и просили нас взять их с собой. Мы, мол, ваших начальников — дженги заверим в своей преданности и привезем какие нужно товары. «Ведь вы видите, что у нас добрый ум», — говорили они нам. Гиляки поехали с нами и остались довольны. В Аяне их спрашивали: «По своей ли воле и охоте пришли к нам?» Те отвечали: «Сами захотели побывать у вас в гостях и видеть ваши юрты».

Карсаков добавил:

— По всему судя… гиляки очень не глупы, словоохотливы, веселы и в обращении свободны, но без нарушения приличия.

— Государю будет приятно услышать о новых своих подданных, кои так преданно нам служат, — проговорил генерал. — Но ведомо ли тебе, пятидесятник, что предпримет Невельской на тот случай, если иностранное судно осенью снова подойдет к лиману? Господин капитан распорядился одно судно Охотской флотилии оставить на зимовку в гавани Счастья.

— Тебе, братец, позволен месячный отпуск для отдыха и исполнения хозяйственных надобностей, а там собирайся… туда же, в бухту Счастья. Невельской уже в Аяне. Отвезешь ему новые инструкции и, останешься там. Понял?

— Так точно, ваше превосходительство!

— Ступай с богом, пятидесятник. За царем служба не пропадет.

Глава третья

Муравьеву понравилась усадьба Бестужевых. На селенгинском крутояре в окружении скал стоял двухэтажный дом с колоннами и балконами. Колонны до самой крыши увиты хмелем и плющом.

Генерал заехал к Бестужевым отчасти из простого любопытства, чтобы, прибыв осенью в Петербург, кое-что знать о жизни этих государственных преступников и сказать, где надо, свое слово, а отчасти он решил побывать у братьев-соузников для того, чтобы прослыть благородным и добрым вельможей, коему не составляет труда выслушать просьбы опальной семьи. Давно ли Бестужевым не разрешалось отлучаться от усадьбы далее пятнадцати верст? Муравьев отменил это полицейское ограничение.

Михаил Бестужев, смеясь, поведал генералу, что позапрошлым летом скот обывателей потравил их покосы, и они с братом не могли туда поехать… шестнадцать верст от усадьбы. «Не в Петербург же писать по такому пустяку».

Они сидели втроем в беседке. За решеткой сада виднелись смородиновые кусты. В зеленом аромате рубчатых листьев черным наливом спели ягоды…

Николай Александрович, статный, элегантный, был привлекателен: Жизнь в ссылке не огрубила черт его лица, оно светилось спокойствием и достоинством.

Его брат Михаил Александрович был ниже ростом, загорелый, с живыми черными глазами.

— Ваша усадьба недешево стоит, — заметил Муравьев.

— Да. Стоит кое-что. Я выхлопотал разрешение на поездку в Кяхту, — сказал Николай Александрович. Занялся там портретированием — писал маслом и акварелью.

— Ну и что же? Это дало вам средства?

Николай Александрович улыбнулся смущенно, как бы желая подтвердить, что в его положении выбор невелик.

— Дело поначалу шло туго. Хоть мы и не ждали благоденственного жития, а тут в пору заговеться… В Кяхте все как-то дичились иметь свое обличив. От ложной скромности. А более того по заскорузлости своих чувств. Но когда были сняты портреты с известных молодых львиц Кяхты и они увидели, что портретное изображение не только схоже с естеством, но и лучше оного, все как будто вздурились. Мода взяла свое, купцы испестрили стены картинами, и я вскоре получил изрядную сумму вознаграждения.

— Ну, а… Как вы тут живете? Каковы виды на урожай?

— До июня стояла засуха. Все мы отчаялись уже, — отвечал Николай Александрович, — но тут ударили дожди, и травы пошли в рост. Наш покос в горном разлоге вышел чудесным, и сена на зиму хватит.

— Привыкают ли здешние буряты к хлебопашеству?

— Они пашут, но не все умеют. Дело житейское… Бывает, что, получив казенную соху, или лучше сказать, сошник, они теряются… один ведет лошадь, другой управляет сохой, третий отворачивает руками земельные пласты, поднимаемые сошником. Какая же это пахота? На опухших ногах вздуваются синие жилы. Они не знают про употребление лемеха да и не привычны привязывать его.

Михаил Александрович, посмотрев на брата, слегка улыбнулся ему и тотчас повернулся к генералу:

— И все же, ваше превосходительство, буряты… Буряты, я погляжу, с природным умом и практической сметкой.

—:Это ты верно подметил, — поддержал его Николай Александрович. — Буряты довольно добросовестны, хотя кое-кто в инородческой конторе уже успел выучиться и плутням. У наших же купцов и исправников… А обычно буряты сметливы, не в пример иным обывателям, утонувшим в безвылазном пьянстве. Бурят и плотник, и кузнец, и столяр, и работник у нас по хозяйству, и пахать научился, и косить. Без них было бы здесь плохо. Мебель у нас на европейский манер… а поделана она бурятами, дом выстроен ими же. У Мишеля они заняты экипажами. Да вот, ваше превосходительство, близкий вам пример. Ваш чиновник по особым поручениям Доржи Банзаров. Каков, а? Он первым показал, что дарование и просвещение могут быть уделом этого народа. Читает Рашид-Эддина, Д’Оссона, Гаммерову «Историю Золотой орды».

— В Иркутске есть подобные книги? — удивился Муравьев.

— Что вы! Книг там нет. Ему шлют друзья. За сто восемь томов. «Ганчжура» он готов благодарить сто восемь раз.

— Был слух, что ламы спаивают его.