Основано на реальных событиях - де Виган Дельфин

Л., безусловно, заполняла некую пустоту, которой я не осознавала, успокаивала страх, который я не могла бы назвать.

Л. умела вызвать то, что мне представлялось запрятанным, заглаженным.

Казалось, Л. удовлетворяла эту неутолимую жажду в утешении, которая существует в каждом из нас.

Я не нуждалась в новой подруге. Но за время наших разговоров и по тому постоянному вниманию, которое она мне оказывала, я в конце концов поверила, что только одна Л. может меня понять.

Однажды Л. позвонила мне очень рано утром. Ее голос был не таким сдержанным, как обычно, мне показалось, что она слегка задыхается. Я забеспокоилась, и она призналась, что у нее кое-какие неприятности, ничего серьезного, но ей придется попросить меня об одной услуге: могу ли я приютить ее на две-три недели, пока она подыщет себе новую квартиру?

В следующий понедельник Л. переехала ко мне. Ее сопровождал молодой человек лет двадцати. Его рост, невероятная длина ресниц, подростковая раскованность его движений приковывали взгляд. Он был красив.

Он пришел к ней заблаговременно и помог перевезти четыре внушительных чемодана, которые она решила взять с собой. Едва войдя в квартиру, он тут же снова спустился, чтобы забрать те, что остались внизу. Поставив их на площадку, он снова сбежал с лестницы, чтобы достать несколько сумок из машины Л. Я живу на седьмом этаже без лифта, но парень, похоже, не устал. При виде такого количества багажа я подумала, что Л. широко развернулась. Правда, я плохо представляла, как она могла бы обойтись без большей части своего гардероба, да к тому же она, разумеется, взяла с собой некоторое количество папок для работы.

Когда парень поднялся в третий раз, я предложила ему выпить кофе. Он повернулся к Л., ожидая одобрения, но та сделала вид, что не поняла его вопросительного взгляда. Подождав пару секунд, молодой человек отказался.

Когда за ним закрылась дверь, я спросила Л., кто это. Она рассмеялась. Какое это имеет значение? Никакого, ответила я, просто любопытно. Л. сказала, что это сын подруги. Она не назвала его имени, не поблагодарила и едва простилась с ним.

Я предполагала устроить Л. в комнате Поля. Мне помнилось, что, когда она впервые пришла ко мне, ей там понравился цвет стен. Я оставила Л., чтобы она могла распаковать вещи, освободила много полок и часть платяного шкафа. Застелив постель, я привела в порядок письменный стол, на который она сразу поставила свой портативный компьютер. У нее оставалось совсем мало времени, чтобы в назначенный издателем срок закончить автобиографию актрисы – вот почему для нее в ближайшем будущем были невозможны поиски новой квартиры. Я так никогда и не узнала, по какой причине ей столь поспешно пришлось покинуть предыдущую.

Очень скоро я поняла, что Л. перенесла ко мне почти все, что имела, кроме четырех-пяти папок, которые она оставила в подвале своей соседки снизу. У нее не было никакой мебели, объяснила Л., она все продала после смерти мужа (Л. несколько раз подчеркнула это «все», указывая тем самым, что ни один предмет не избежал такой участи). С тех пор она всегда предпочитала снимать меблированные квартиры. Ей не хотелось обрастать бытом и еще меньше – укореняться. Зато у Л. было много одежды. Очень много, она охотно согласилась.

У меня почти не сохранилось воспоминаний о первых неделях, проведенных Л. у меня.

Это связано, вероятно, с тем, что она была очень занята текстом, над которым работала, и редко выходила из комнаты. Из-за двери я слышала, как она по многу раз прокручивает записи своих интервью, в этой черновой, нерешительной, иногда смущенной манере, на основе которых она сочиняла. Она останавливалась на какой-то фразе, возвращалась назад, начинала сначала. Она могла десять раз прослушать один и тот же пассаж, как будто за словами пыталась ухватить что-то невысказанное, о чем следовало догадаться. Наполнив чайник кипящей водой, она часа четыре или пять не выходила из комнаты, где царила ничем не нарушаемая тишина. Я не слышала, чтобы ее кресло скользило по паркету, никогда не слышала, как она встает, чтобы размяться, не слышала, как она кашляет или открывает окно. Меня поражала ее способность сосредоточиться.

Я надеялась, что соседство с Л. поможет мне взяться за работу.

Мне часто казалось, что работать бок о бок легче. В относительном одиночестве. Мне нравилась сама мысль о том, что неподалеку от меня кто-то еще находится в похожей ситуации и прилагает подобные усилия. Именно по этой причине я, будучи студенткой, много времени проводила в библиотеке.

Однако усидчивость Л. не мешала мне слоняться без дела.

Теперь я бы уже не могла сказать, чем я занималась, время текло без труда и без особых забот, но ничего из этого не выходило.

По утрам я готовила для нас с Л. салат или пасту.

Около часу я звала ее, и мы наспех обедали за маленьким кухонным столиком, сидя друг напротив друга.

Потом я отправлялась на долгие одинокие прогулки. Я куталась в огромный оранжевый шарф, подаренный Л. в день ее вселения, и ходила по улицам. Я мечтала о книгах, которые больше не способна была написать. Я бродила до наступления темноты. Возвращаясь после своих блужданий, я непременно проходила через сквер, куда водила Луизу и Поля, когда они были маленькими. В этот час, когда детская площадка пустела, я останавливалась перед горками или качелями в виде животных и пыталась снова увидеть их детские личики, услышать их смех, шуршание песка под их ботинками, различить цвета их шапочек, их неуверенные первые шаги. Здесь происходило что-то, что невозможно удержать, сохранить.

По вечерам я иногда слышала, что Л. говорит по телефону. В этих довольно долгих разговорах я различала интонацию, но не смысл. Мне случалось также слышать, как она громко смеется. Поскольку я никогда не слышала, чтобы звонил ее мобильник, я задумалась, уж не разговаривает ли она сама с собой.

Поселившись у меня, Л. все взяла на себя – почту, декларации, взносы за страховку, одним словом все, для чего требовалось включить компьютер или взять ручку. Все, что мне казалось непреодолимым, улаживалось ею за несколько минут.

Когда Л. вместо меня отвечала на письма, вечером она давала мне короткий отчет: «мы» ответили «нет» на то или это, «мы» получили отсрочку, «мы» перенесли на следующий год сочинение небольшой театральной пьесы для фестиваля «Париж женщин».

Л. с лихвой восполняла мою никчемность. Я была неспособна написать хоть что-нибудь и держать в пальцах ручку больше трех минут, и все же я неплохо из этого выпутывалась.

«Мы» не сдавались.

Когда Л. выходила за покупками или на встречу, я не могла удержаться, чтобы не заглянуть к ней в комнату. За несколько секунд мой глаз замечал все – повешенную на стул одежду, аккуратно расставленную под батареей обувь, разложенную на поверхности стола работу. В сущности, это меня больше всего интересовало и было моей самой большой нескромностью: рассмотреть лежащие на письменном столе листки черновиков с карандашной правкой, покрытые катышками ластика, по которым я проводила рукой, не читая. И оставленные на бумаге чаем охряные круги.

Я оглядывала это пространство, которым она завладела, явные признаки работы, находившейся в процессе, заметки, самоклеящиеся разноцветные листочки, распечатанные и исправленные, и все это не только не было мне знакомо, но казалось мне относившимся к другому, неведомому мне миру, запретному для меня.

Именно тогда Л. начала то, что я немедленно назвала «ритуал библиотеки». Вечерами, по многу раз в неделю, Л. посвящала долгие минуты внимательному изучению книжных полок у меня в гостиной. Ей было недостаточно рассеянно пробежать глазами по корешкам, как это делают большинство людей. Она не спеша разглядывала каждый ряд, порой вынимала книгу, чтобы потрогать. Иногда я видела, как ее лицо смягчалось в знак одобрения, иногда она хмурилась, заметно раздосадованная. И всегда наступал момент, когда она, в который уже раз, спрашивала меня, все ли я читала. Да, почти все, повторяла я ей, кроме нескольких. Тогда Л. вела пальцем по корешкам, вслух зачитывая названия, и они звучали единой фразой, огромной и великолепной, смысл которой от меня ускользал. Читала ли я признание, однажды зимней ночью путник, идеальное счастье, берег моря, ни дня, заледеневшая женщина, комната с эхо, мальчишеские мечты, жизнь птиц, утесы, вчера, потом, теперь, как я выгляжу, резкий поворот, пощада и нищета, изобретение одиночества, говорите со мной о любви, как в раю, молитесь за нас, воспоминания, буйные, я любил ее, всё, что я любил, крики, тело, пятница вечером, воздушные змеи, природа насилия, это не семья, прогулка, тряпье, на фотографии, in memoriam[13], сестры, антракт, крошечные жизни, ночной дозор, мой маленький мальчик, кожа других, полное сходство с отцом, те, которые знают, Жозефина, сексуальная ночь, начало, отсутствующая часть, мертвый кулак, перед дождем, между шумами, враг, сухие глаза, протокол, порыв, будущее, красная тетрадь, запасной игрок, слишком чувствительные, отрава, детство, Мария с ничем и без ничего, далекое воспоминание кожи.