Сияние снегов (сборник) - Борис Чичибабин

«Не идет во мне свет, не идет во мне море на убыль…»

Вите Шварцу

Не идет во мне свет, не идет во мне море на убыль,протираю глаза с камышовою дудкой во рту,и клеймо упыря не забывший еще Мариупольвсе зовет меня вдаль за свою городскую черту.

И пойду я на зов, и доверюсь Чумацкому Шляху,и постигну поселки, где с екатерининских порславил Господа грек, и молился татарин Аллаху,и где тварь и Творец друг на друженьку смотрят в упор.

Жаркий ветер высот разметал бесполезные тучи.Известковая скудь, мое сердце принять соизволь.Эти блеклые степи предсмертно сухи и пахучи,к их земле и воде примешалась азовская соль.

Я от белого солнца закутался Лилиной шалью.На железных кустах не приснится ни капли росы.В пересохших лиманах прощаю с виной и печальюулетающих ласточек с Белосарайской косы.

Здесь кончается мир. Здесь такой кавардак наворочен.Здесь прикроешь глаза – и услышишь с виной и тоскойтихий реквием зорь по сосновым реликтовым рощам.Здесь умолкли цветы и судьбой задохнулся изгой.

Чтоб не помнили зла и добром отвечали на зло мы,к нам нисходят с небес растворившийся в море закат,тополиных церквей византийские зримые звоныи в цикуте Сократа трескучая россыпь цикад.

Эти поздние сны не прими, ради Бога, за явь ты.Страшный суд подошел, а про то, что и смерть не беда,я стихи написал на песках мариупольской Ялты, –море смыло слова, и уплыли они в никуда.

«В лесу соловьином, где сон травяной…»

В лесу соловьином, где сон травяной,где доброе утро нам кто-то пропинькал,счастливые нашей небесной виной,мы бродим сегодня вчерашней тропинкой.

Доверившись чуду и слов лишеныи вслушавшись сердцем в древесные думы,две темные нити в шитье тишины,светлеем и тихнем, свиваясь в одну, мы.

Без крова, без комнат венчальный наш дом,и нет нас печальней, и нет нас блаженней.Мы были когда-то и будем потом,пока не искупим земных прегрешений…

Присутствием близких в любви стеснена,но пальцев ласкающих не разжимая,ты помнишь, какая была тишина,молитвосклоненная и кружевная?

Нас высь одарила сорочьим пером,а мир был и зелен, и синь, и оранжев.Давай же, я думал, скорее умрем,чтоб встретиться снова как можно пораньше.

Умрем поскорей, чтоб родиться опятьи с первой зарей ухватиться за рукии в кружеве утра друг друга обнятьв той жизни, где нет ни вины, ни разлуки.

«Когда я был счастливый…»

Когда я был счастливыйтам, где с тобой я жил,росли большие ивы,и топали ежи.

Всходили в мире зорииз сердца моего,и были мы и море –и больше никого.

С тех пор, где берег плоскийи синий тамариск,в душе осели блесткисолоноватых брызг.

Дано ль душе из телауйти на полчасав ту сторону, где Бело –сарайская коса?

От греческого солнцав полуденном бредунад прозою японцатам дух переведу.

Там ласточки – все гейши –обжили – добрый знак –при Александр Сергейчепостроенный маяк.

Там я смотрю на чаек,потом иду домой,и никакой начальникне властен надо мной.

И жизнь моя – как празднику доброго огня…Теперь в журналах разныхпечатают меня.

Все мнят во мне поэтаи видят в этом суть,а я для роли этойне подхожу ничуть.

Лета в меня по каплевыдавливают яд.А там в лиманах цаплина цыпочках стоят.

О, ветер Приазовья!О, стихотворный зов!Откликнулся б на зов я,да нету парусов…

За то, что в порах кожипесчинки золоты,избави меня, Боже,от лжи и суеты.

Меняю призрак славывсех премий и коронна том Акутагавыи море с трех сторон!

На память о Фрайбурге

У Шварцвальдского подножиянам с тобою в некий часпросияла милость Божия,снизошедшая до нас.

Словно выкупавшись в радуге,обрели тепло и светв городке старинном Фрайбургеу родной Элизабет,

что, как будто больше некого,даже плача из-за них,любит Пушкина и Чеховаиз писателей земных.

В нас, кого война, не мешкаяприучила с ранних летненавидеть все немецкое,той вражды пропал и след.

У Шварцвальдского подножия,отыскав душе родню,вдруг расправился под ношей яи обрадовался дню.

Нас ютила многокомнатность,где тревог российских нет,где еще, быть может, помнит насмилая Элизабет.

Ты была со мною рядышком,когда я стихи читалв университете Фрайбургском,как залетный камчадал.

Нам заплакать было не во чтовозле дома у дверей,где жила Марина-девочкадо судьбы еще своей.

У Шварцвальдского подножияза тебя и за себяповторял одно и то же я,всю Германию любя.

Пока вы друг с другом спорите,обалдев от суеты,здесь, в прилежном этом городе,люди делом заняты.

Нас вели студентки за рукис ними выпить заоднона рождественском базарикеподожженное вино.

В тех краях, где Мартин Хайдеггербыл при райхе в ректорах,нас любили – и нехай теперьдома ждут тоска и страх, –

душу вытряхнул под ношей я,и в нее пролился свету Шварцвальдского подножия,где живет Элизабет.

Буддийский храм в Ленинграде

Буддийский храм на берегах Невыприснился ль вам, знавали ль в жизни вы?

Ни то ни се – гадание годов.Следы Басё меж пушкинских следовнайти нельзя на плане городском.Поди не всякий здешний с ним знаком.

Бог весть когда, Бог ведает при компримерз ко льдам улыбчивый дракон,прожег звездой стогибельную тьму,чтоб Лев Толстой откликнулся ему.

Я смел понять, что жизни светел круг.Когда опять приедем в Петербург,ужель найдем, коль миги не велят,молельный дом калмыков и бурят?

Откуда здесь, где холодно зимой,как чудо весть премудрости иной?Нет, я не мнил, душевно неуклюж,уверить мир в переселенье душ.

Я Чудью был и лошадиным ртом,встав на дыбы, кричащим под Петром.На склоне лет и на исходе силнирваны свет мой дух преобразил.

Поэтов лень – достоинство и щит.Грядущий день не нам принадлежит.Его любить – даждь Бог мне на векуподобным быть котенку и цветку.

Так мы с тобой из царства сатанынемой судьбой сюда приведены,и близок нам, покамест не мертвы,буддийский храм на берегах Невы.

Тара́йра тарайра́м[3]от многих бед и бедствийспаси нас свет тибетскиймогучих далай-лам

тара́йра выпит райцела Петрова палкакак мертвому припаркачто хочешь выбирай

тара́йра тарайра́мчто было то забудьтесвое потопим в бунтепоставим Будде храм

тара́йра выпит райсияйло состоитсявсея Руси столицеимперии Петра.

То было в дни войны,в разгар кровавой жатвы.В покое Бодисатвыприбавилось вины.

Мотай себе на ус.Как жить, утратив мету?Роднее братьев нету,чем Будда и Исус.

Земля Израиль

Так и не понял я, что за земля ты –    добрая, злая ль.Умные пялят в Америку взгляды,    дурни – в Израиль.

В рыжую Тору влюбиться попробуй    жалким дыханьем.Здесь никогда и не пахло Европой –    солнце да камень.

Мертвого моря вода ядовита,    солоно лоно –вот ведь какое ты, царство Давида    и Соломона.

Что нам, приезжим, на родину взяти    с древнего древа?Книги, и те здесь читаются сзади,    справа налево.

Недружелюбны и не говорливы    камни пустыни.Зреют меж них виноград и оливы,    финики, дыни.

Это сюда, где доныне отметки    Божии зрятся,нынешних жителей гордые предки    вышли из рабства.

Светлое чудо в лачуги под крыши    вызвали ртами,Бога Единого миру открывши,    израильтяне.

Сразу за то на них беды волнами,    в мире рассеяв,тысячу раз убиваемый нами    род Моисеев.

Не разлюблю той земли ни молвы я,    ни солнцепека:здесь, на земле этой, люди впервые    слышали Бога.

Я их печаль под сады разутюжу,    вместе со всемимуки еврейские приняв на душу    здесь, в Яд-Вашеме.

Кровью замученных сердце нальется,    алое выну –мы уничтожили лучший народ свой    наполовину.

Солнцу ли тучей затмиться, добрея,    ветру ли дунуть, –кем бы мы были, когда б не евреи, –    страшно подумать.

Чтобы понять эту скудную землю    с травами злыми,с верой словам Иисусовым внемлю    в Иерусалиме.

В дружбах вечерних душой веселея,    в спорах неробок,мало протопал по этой земле я    вдумчивых тропок.

И, с тель-авивского аэродрома    в небо взлетая,только одно и почувствую дома –    то, что Святая.

Когда мы были в Яд-Вашеме