Равнина Мусаси - Куникида Доппо

Нельзя сказать, чтобы он был исключительной личностью, и в то же время он незауряден, хотя и не является ни оригиналом, ни эксцентричным человеком. Скорее всего, его можно назвать необыкновенным обыкновенным человеком.

Чем больше я узнавал его, тем больше восхищался. Это, конечно, не то восхищение, которое вызывают такие великие люди, как Хидэёси[45] или Наполеон, рождающиеся раз в тысячелетие. Такого, как Кацура Сёсаку, способно породить любое общество. Более того, любое общество нуждается в таких людях, и если в нём появится хотя бы один такой, как Кацура, то общество уже можно считать счастливым. Вот что я имел в виду, когда говорил, что восхищаюсь им. И вот почему я назвал его необыкновенным обыкновенным человеком.

Я вам расскажу один случай из тех времён, когда мы оба учились в начальной школе. Однажды в воскресенье я со школьными друзьями отправился на гору Комацуяма играть в войну. Помнится, я был не то Хидэёси, не то Ёсицунэ[46]. Что можно ожидать от тринадцатилетних мальчишек? Мы там устроили целое побоище, а носились как угорелые и орали до тех пор, пока не пересохли глотки. И тогда мы всей ватагой сбежали с горы прямо в сад Кацура Сёсаку, расположенный у самого подножия. Без всякого разрешения налетели на колодец и утолили жажду.

Как раз в этот момент из окна второго этажа выглянул Сёсаку и посмотрел на нас. Заметив его, я крикнул: «Пошли с нами!» Но он с необычайно серьёзным видом покачал головой. Кацура Сёсаку, обычно не чуравшийся шалостей, неожиданно отказался играть.

Мы не стали уговаривать его и тут же пустились обратно на гору.

Наконец, набегавшись и валясь с ног от усталости, ребята начали расходиться по домам. По дороге я заглянул к Кацура. Поднявшись на второй этаж, я увидел, что он сидит на стуле за «столом» и с увлечением читает какую-то книгу.

Следует объяснить, что представляли собой эти «стол» и стул. «Стол» был дешёвым японским столиком на двух подставках. Стул ему заменяла скамеечка для ног, прибитая к простому ящику. Правда, Сёсаку относился к своему изобретению весьма серьёзно. Помнится, его привели в восторг слова учителя о том, что сидеть за японскими столиками вредно для здоровья. И он недолго думая реализовал эту идею. С тех пор он всегда занимался за этим столом, на котором у него были аккуратно разложены книги, в основном учебники. Тушь и кисти никогда не валялись как попало. Но всё же было как-то странно, что он в воскресенье, в такую прекрасную погоду сидит, не отрываясь, над книгой. Подойдя к нему, я спросил:

— Что это ты читаешь?

Это была толстая, судя по виду, европейская книга.

— «Самопомощь», — ответил он и наконец поднял голову. Мысли его витали где-то далеко, он всё ещё находился под впечатлением прочитанного.

— Интересно?

— Очень.

— Интереснее, чем «История Японии»?

Кацура слегка улыбнулся, взглянул на меня и, как всегда, уверенно ответил:

— Конечно, интереснее. И вообще, совсем в другом духе, чем «История Японии». Мне её вчера вечером дал господин Умэда. Знаешь, я как начал читать, так до сих пор не могу оторваться. Обязательно куплю себе такую.

Он говорил, сияя от радости.

Действительно, вскоре он купил «Самопомощь». Только эта книга была подешевле, и уже после того, как он прочёл её в первый раз, начала рассыпаться. Тогда он прошил её толстыми грубыми нитками.

Да, в то время нам было по четырнадцати лет. Сколько раз с тех пор он перечитывал эту книгу, заворожившую его с самого начала, не знаю, но думаю, что он знает её наизусть. Она и теперь всё время при нём.

И правду говорил Кацура, что он живое воплощение этой книги.

— Что бы я делал, если бы не прочёл «Самопомощь»? Благодаря ей я и стал таким, — говорил он.

Сколько людей на Востоке и на Западе читали «Самопомощь» Смайльса, но немногие, наверное, могут признать, как Кацура, что «эта книга сделала их людьми».

Между прочим, от природы Кацура был человеком средних способностей. И в школе он не проявлял особенных талантов, многие даже учились лучше его. Он был таким же озорным, как все мы, и участвовал вместе с нами во всех проделках, и ни в школе, ни в деревне никто не обращал на него особого внимания.

Правда, в его характере были такие врождённые качества, как прямота, простота, твёрдость души и бесстрашие сердца. Попади он в другие обстоятельства, стал бы каким-нибудь авантюристом, а дальше, может быть, и аферистом. Ведь не зря его отец из-за тёмных делишек разорился в пух и прах. А старшего брата погубила страсть к авантюрам. И вот получается: благодаря этой «Самопомощи» в характере Сёсаку выработались такие черты, как стойкость и целеустремлённость.

Надо сказать, что его отец не был заурядным человеком. Бывший самурай, он даже прославился во время боёв за реставрацию[47]. И внешность у него была внушительная: огромный, крепкого телосложения, взгляд суровый и гордый. И в душе он был настоящим самураем, твёрдым, как кремень. Если бы он пошёл дальше по военной линии, кто знает, может быть, и был бы теперь каким-нибудь крупным военачальником. Но он сразу же после боёв вернулся домой и под вывеской «земледелия» принялся обделывать свои делишки. Затем сменил вывеску на популярную в то время «индустрию» и в результате потерпел крах.

Раньше усадьба Кацура была расположена в самом городе, но, разорившись, они переехали к подножию горы Комацуяма и отстроились там заново. Помню, ещё отец и другие уговаривали его не разрушать свой красивый особняк и уступить его людям, а на вырученные деньги выстроить новый. Но он не захотел. Уже по этому поступку можно было судить о характере отца Кацура Сёсаку. После того как они переехали, он начал крестьянствовать. Я сам не раз видел его в поле за работой.

Как раз тогда, когда я застал Сёсаку за чтением «Самопомощи», дела семьи находились далеко не в блестящем состоянии. Но его отец продолжал пускаться во всякие авантюры. По крайней мере, Сёсаку однажды не без гордости сообщил мне, что они получили письмо от некоего Танака Цурукити. Дело в том, что отцу очень понравилась идея Танака Цурукити о заселении Бонинских островов, и он в знак уважения послал ему письмо. Танака же в ответе выразил ему свою благодарность. Это один случай.

В другой раз Сёсаку пообещал мне, что скоро будет угощать меня хамагури[48]. Я спросил, с чего это он раздобрился, и он ответил: «Отец собирается их разводить и уже достал личинки и опустил в воду у самого берега. Так что хамагури будет вдоволь».

О делах семьи можно было судить по поведению её членов.

Старший брат Сёсаку, унаследовав от отца страсть ко всякого рода авантюрам, в шестнадцать лет убежал из дому. От него не было никаких вестей, и никто не знал, где он находится. Одни говорили, что он уехал на Гавайи, другие — в Южную Америку, но никто не знал точно.

Окончив начальную, я поступил в среднюю школу нашей префектуры и должен был уехать из деревни. А Сёсаку по семейным обстоятельствам пришлось прервать учёбу. По протекции одного знакомого он устроился работать в банк, с жалованьем в несколько иен. Банк находился в двух ри от деревни, и ему каждый день утром и вечером приходилось проходить это расстояние.

Наступили зимние каникулы, и я приехал домой. Недалеко от деревни, у подножия небольшого холма я сошёл с коляски и, оставив вещи рикше, с одной лишь тросточкой в руках начал подниматься по склону. И вдруг в нескольких шагах впереди я увидел одиноко бредущего юношу. На нём было поношенное пальто, в руках старенький портфель. Судя по всему, это был Кацура Сёсаку. Я окликнул:

— Эй, Кацура!

Когда он обернулся и громко рассмеялся, я уж не сомневался, что это Сёсаку. Он подождал меня.

— На каникулы пожаловал?

— А ты всё ходишь в свой банк?

— Да, хожу. Но если б ты знал, какая это скучища!