Утро года - Василий Алферов

— Смотри, как бы тебя ястреб в глаз не долбанул.

— Не долбанет, — задорно шмыгнул Савелька загоревшим носом. — Я ему так долбану, что весь хвост выдерну.

— Не за хвост хватай, ежели налетит, а за крыло, — подсказал я. — За хвост — вырвется.

Но все обошлось по-хорошему. Никто из нас не свалился с дерева, целыми остались и глаза. Ястреб и ястребиха в это время, наверно, охотились где-нибудь за пищей для своих детенышей.

Спускаясь с дерева, мы заметили вдалеке сивую лошадь, запряженную в телегу, еле тащившуюся по гладкой равнинной дороге. Это ехал табуновскйй работник дядя Архип и, по всей видимости, спал непробудным сном.

Ястребят мы принесли на стан в Савелькином картузе. Дорофеич чинил бредень и мурлыкал не то какую песню, не то молитву, бабы собирались готовить обед, мыли котел, перебирали посуду и с минуты на минуту поджидали дядю Архипа с провизией. Подойдя к Дорофеичу, мы сели рядом и открыли перед его глазами картуз. В нем сидели два ястребенка, чуть покрытые редким пушком, большеротые, злые, неуклюжие. Дорофеич с любопытством заглянул в картуз, хотел было пощупать их, подержать на ладони, но тут же брезгливо отдернул от картуза руку.

— Это что за чертяки такие? — спросил он.

— Ястребята, — поспешил ответить Савелька и похвалился: — Гнездо разорили, я первый их достал и положил в картуз.

— Э-э, вон тут какие дела-то, — протянул Дорофеич. — Птица эта нехорошая, вроде бы как табуновской породы. Утопить их надо, сейчас же утопить!.. Хотя погодите. Я захватил с собой щучьи и сомовьи крючки. И хребтинка есть прочная — быка удержит. Так вот, вечером поджарим этих самых ястребят, насадим на крючки и поставим снасти в Черной яме. На такую приманку самые крупные сомы идут. Страсть как любят, когда жареным пахнет!

Тетка Христинья всплеснула руками и с беспокойством вслух проговорила:

— Да что же это дядя Архип долго не едет? Пора обед заваривать, а его все нет и нет. Вот оказия-то!

— А он едет на Сивухе, — сказал Яшка. — Мы с дерева видели.

— Где едет? — спросила тетка Христинья.

— Там, далеко, — махнул рукой Яшка. — Потихонечку.

— Значит, дрыхнет! Вот тут и жди его! Так он и к вечеру не приедет. Бегите, ребятишки, растормошите его…

Наказав Дорофеичу поглядеть за ястребятами, мы вперегонки побежали навстречу дяде Архипу. Встретили мы его в полверсте от стана, за плотинкой. Он действительно крепко спал, а Сивуха, пользуясь случаем, шагала не спеша, лишь усердно помахивая жидким, обтрепанным хвостом. А когда приехали на стан, бабы с криком набросились на дядю Архипа:

— Это ты что же, на брюхе полз, что ли? Шалопутный, ай не понимаешь, что у мужиков ребро за ребро заходит, в животе ровно лягушки урчат! А ты прохлаждаешься! Когда вот теперь говядина-то уварится?

Признавая свою вину, дядя Архип грустно улыбался:

— Ну что поделаешь — уснул маленько. Такой подходящий случай не часто выпадает. Сами знаете, у Табунова не поспишь лишнего. А говядину, пожалуй, и варить не придется. Падаль, а не говядина. Целая бочка с мясом испортилась, протухла.

Бабы развернули полог, в котором была завернута говядина, и тут же, зажав носы, отвернулись.

— Тьфу! — плевались они. — Дохлятина какая-то! Зачем такую привез?

— Чудно вы рассуждаете, бабы! «Зачем привез!» — сгружая пшено, муку и печеный хлеб, с обидой сказал дядя Архип. — Мне что дали, то я и привез. Вот эта провизия вам на неделю. Все тут подсчитано и взвешено, лишнего ни фунта нет… Говорил я хозяину, что говядина дюже попорчена, а он и слушать не хочет. Не суй, говорит, нос, куда не следует. Не господа, сожрут и такую.

Узнав в чем дело, мужики прервали косьбу и подошли к стану. Дядя Максим положил косу и, подойдя к телеге, отрезал перочинным ножом кусок говядины. Потом кликнул собаку:

— Беркут, на!

Беркут обнюхал брошенный ему кусок, тряхнул головой и ушел на свое место.

Подошел к телеге Роман Сахаров.

— Вот что, Архип, — сказал он строго. — Вези это «добро» обратно хозяину. Пусть сам ест, слышишь?

— Ну, слышу, не глухой! — споткнувшись, огрызнулся дядя Архип. — Что ты наседаешь на меня, Роман? Я такой же батрак, как и ты! Отвезу, мне что…

Пришлось варить только одну кашицу. А после обеда мужики в этот день не косили. Они приводили в порядок поломанные в дороге грабли, тесали колья для ограждения стогов, вырубали жерди. Пробовали бреднем ловить карасей, процедили кругом все озеро, а поймали всего только с пяток, да и те меньше ладони. Днем карасей трудно поймать — они лежат в тине, далеко от берега. Зато вечером опять поймали ведра два.

…На утренней зорьке всех взбулгачил Дорофеич.

— Мужики, мужики! — кричал он хриплым голосом. — Айдате скорее на помощь, а то уйдет, как пить дать, уйдет!..

Первым проснулся Роман.

— Что такое случилось? Кто уйдет? — протирая сонные глаза, спросил он.

— Сом, кто же больше… Ей-богу, уйдет.

Из полога высунули взлохмаченные головы Иван Верста и Матвейка Лизун.

— Какой тебе сом? Ты что, Дорофеич, ай рехнулся?

— Здоровенный! Может, пуда на два, вот какой! — не унимался старик. — Один я никак не осилю вытащить такого лобана. Скорее айдате, мужики!..

Мы с Яшкой тоже проснулись и побежали вслед за мужиками к Черной яме. Дядя Максим крикнул нам:

— Бредень захватите, пригодится!..

Когда мы свертывали разостланный на траве бредень, из полога вылез Савелька. Мы сказали ему, что на зажаренных ястребят Дорофеичу сом попался большущий-пребольшущий. Савелька, не раздумывай, побежал с нами.

Сома долго маяли — то отпускали шнур, то опять подбирали. А потом с помощью бредня вытащили на берег. По определению дяди Максима, как знатока, сом весил более пуда.

Табунов приехал в луга нерано, однако мужики к работе еще не приступали. Это его возмутило до такой степени, что он трясся, как в лихорадке. Сойдя с таратайки и привернув буланого около низкорослой раскидистой ветлы, Табунов дико и страшно, будто раненый зверь, закричал хриплым голосом:

— Прохлаждаетесь, бараньи головы! Ишь, говядина им не понравилась! Дома хлеба досыта не видите, а тут нос воротите!..

Роман подошел к Табунову и, обжигая его суровым взглядом, сказал:

— Мы не прохлаждаемся, а трудимся честно. Ты заставляешь нас работать по-божески, на совесть, а сам гнилой солониной потчуешь. Это ты по-божески поступаешь, по совести?

Табунов заморгал маленькими заплывшими глазками.

— Солонина как солонина, — сказал он. — А ежели малость и с душком, беда невелика. Вымыли бы получше и варили…

В разговор неожиданно ввязался Дорофеич.